Это большое поле высушенной травы стало для меня настоящей комнатой пыток. Фотограф журнала Vanity Fair Пегги Сирота стала моим тюремщиком и мучителем, и она использует Кристен в качестве кулака, плетки, ножа и молота, которые стали бы альтернативными орудиями пытки, чтобы меня избивать, расчленять и добивать, пока не добилась бы обескровливания.
 Введя меня в заблуждение, будто я способен вынести многочасовую пытку запахом Кристен, ее теплотой и присутствием, я охотно последовал за ней. Мы остановились на варианте искусственной борьбы с ней, настолько мне чуждой, что я с трудом собирал в себе хотя бы крохи необходимой агрессии, чтобы изобразить драку в воздухе между нами. Поскольку все, чего я страстно желал в тот момент, так это сложить пред ней свое оружие и покрыть ее прекрасное лицо нежными поцелуями.  Я позволяю своему пожирающему взгляду остановиться на Кристен. Сотрудники Vanity Fair привели ее каштановые волосы во взъерошенный беспорядок, который так сексуально обрамлял ее красивое лицо. Ее грудь мягко выпирала из изогнутых черных линий платья без бретелек, а любимые кеды Converse, украшали ее длинные ноги, позволяя видеть их большую часть. Кристен так просто выглядела ошеломляюще чувственной.
 А потом фотограф дал нам направления, от которых мое бедное сердце просто остановилось, прежде чем снова начать биться, на этот раз в бешеном темпе, да так, что звук буквально утонул в моих ушах. Я попытался очистить разум, прежде чем Кристен была готова прыгнуть мне на руки.
Пегги Сирота знала, как меня можно помучить. У этой женщины явно была способность Эдварда Каллена - читать мои мысли. Нет, это почти как Аро, с его умением проникать в мои самые сокровенные мысли и использовать эти знания с безошибочной точностью наравне с немилосердным методом Джейн с целью взвинтить мои нервы до такого уровня боли, который был несколько смягчен полученным удовольствием от ее создания.
Я обнимал Кристен за ее выпуклости, и позволил моим пальцам погрузиться в ее плоть. Я перестал дышать, поскольку моя любовь наклонилась вперед, чтобы устроиться более комфортно в моем временном убежище. Ах, какие же это мучения, ощущать ее возле себя так близко. Ее сливочное оружие окутало меня. Ее грудь была на уровне глаз. Ее шея была с красивым изгибом. Я мог разглядеть голубые вены под белизной ее кожи.
Затем Пегги попросила меня сцепить свои руки так, чтобы я мог поднять Кристен выше. О Боже! Является ли эта женщина садисткой? Неужели она не видит, что я разрываюсь на куски прямо у нее на глазах? Разве она не осознает, что каждый нерв моего существа был в огне? Разве она не поражается, что я не прокричал о своей боли в лазурное небо?
 Я сжал зубы, попытался скрыть мучительный огонек в моих глазах и старался сохранить непроницаемое выражение лица. Я сделал, как мне сказали, и почувствовал, как Кристен обхватила меня ногами вокруг талии. Мы были объединены очень интимными объятиями, которые наверняка уже попробовали все любовники. Я чувствовал, как рык внутри меня начинает нарастать, только представив себе, как я начинаю двигаться с ней в унисон, и это было также старо, как мир (имеется в виду что очень часто мы инстинктивно начинаем повторять движения рядом находящего с нами человека, и именно это наше свойство «старо как мир»).   Ее целью было создание разрушения и хаоса, и, если бы я не оставил некое пустое пространство между нами, боюсь себе даже представить, к чему это могло бы привести меня.
Это было не свойственно джентльмену, но как только у меня появилась возможность, я выбрался из обхвативших меня ног и отстранился от нее.
Фотограф журнала «Vanity Fair» Пегги Сирота вскоре дала мне короткую передышку. Кэм Жиганде, актер, который играл вампира Джеймса, присоединился к нам, и ему поставили задачу, сложить голову на колени Кристен, в то время как я завис над парой, нагнувшись.
А потом все как-то закончилось слишком рано. Пегги Сирота отсадила меня на пыль в сторону от Кристен, но, мое облегчение было недолгим. Она села позади меня, прижавшись ко мне сзади, буквально проникая в мое сознание. Это случилось даже прежде, чем я успел это почувствовать, ощутить, как формы Кристен окутывали меня сзади. (переход к 25:12).
 Поскольку моей спине уж очень по нраву пришлась ее мягкость, я позволил себе помечтать, представляя ее своей женой. Кристен регулярно бы обвивала свои ручки вокруг меня и спрашивала о мирских подробностях, которыми связаны мужчина и женщина. Тогда для меня было бы абсолютно естественным перетащить ее податливую фигурку со спины на колени, где она бы утонула в моем страстном внимании.   Затем моя мучительница вновь вернулась в заблуждение антагонизма, в который мы с Кристен впали, стоя, нагнувшись, друг напротив друга. Видя мое отвращение ко всему, что вызывало бы любую форму агрессии против Кристен, Пегги Сирота попросила ее выпрямиться, а я остался стоять, сложенный вдвое, и, попросив меня подобраться ближе, она устроила мою голову в опасной близости от податливой плоти Кристен. 
 Я обхватил свои резко почему-то ослабевшие колени и как ни старался, все же не смог не хмуриться, вдыхая заманчивый аромат ее кожи. Я хотел обрушиться на ее ноги, и схватить за бедра, а затем приложить свою дрожащую щеку к животику. Классическая поза рабства, в которую она меня, похоже, поставила, не потребовала от нее никаких особенных усилий. И я практически стал рабом всех ее прихотей.   Испытания продолжались, на этот раз невообразимые мучения деликатно продолжатся под переплетенными ветвями дерева.
 Пока ноги Кристен запутались в импровизированный качели, Пегги Сирота попросила меня мягко подложить свои руки под ее спину, и позволить ее верхней части тела лечь на мой торс. 
Как только я мягко опустился на колени, чтобы поддержать ее изящную фигуру, столь казалось бы простая поза оказалась для меня крайне опасной, ибо пробудила позывы голода к Кристен.
Все в ней меня притягивало к себе. Начиная от ее страсти и преданности своему ремеслу, ее мелодичный голос, ее проницательный и внезапный юмор, и то, как ее хрупкая и маленькая спина отлично вписалась в мои объятия.
Неожиданно, мои сжатые руки раскрылись в ладони и наши пальцы переплелись как у классических влюбленных, что может быть знаком невинной радости прикосновения от прикосновения к любимому человеку на пике физического удовлетворения.
Эта картинка настолько ясно появилась в моем воображении, что я почувствовал укол признания за столь глубоко укрепившееся стремление. Мое дыхание было захвачено откровенной правдой о том, что происходит - образ Кристен и меня в нашей кровати, когда мы лежим вместе, опираясь на спинку кровати и горы белоснежных подушек, мои конечности распростерты для удобного расположения ее лакомых форм между ними, пока она улеглась спиной на моей груди.
Одна пара рук, ее и моя, чередующиеся, позволяя пальцам другой рукой слегка ласкать ее, наблюдая за изучением ее нежной кожи, пока мы оба купаемся в ласковых лучиках утреннего солнца, проникающих через окна.
 Страдания и мучения в сочетании с изысканной радостью. Я надеялся, что мое внутреннее смятение можно было бы принять за попытку быть вспыльчивым задумчивым вампиром.   День доказал, что Пегги Сирота была мастером на причинении страданий, доведения до агонии. Она заставила меня корчиться от плотских страданий к пронизывающей нежности.
Я украдкой взглянул на Кристен и увидел, как она цепляется за свою лучшую подругу, Никки Рид, которая инстинктивно знала, что Кристен нуждается в той или иной форме комфорта, так как Никки начала играть с ней - танцы, объятия и неоднократные поцелуи.
 Дикое удовольствие с надрывом прошло через меня от одной только мысли, что Кристен чувствовала тоже самое, что я был не одинок в своих мучениях. 
Чудовищное желание оттянуть Никки от Кристен подальше и заменить ее помощь своими руками и своими губами вдруг прорвалось через меня. Я отвернулся, чтобы больше их вместе не видеть, и вместо этого постарался сосредоточиться на восстановлении прежнего уровня равновесия и стал весело смеяться с Келланом, Питером и Элизабет.
Затем, меня вдруг осенило. Ведь Кристен тоже почувствовала и явно увидела бесконечные возможности между нами, и видимо она испугалась этого, что привело ее к попытке увеличить то крошечное расстояние, что было между нами на протяжении всей фотосессии Vanity Fair. И, даже когда я смеялся над знаковыми фотографиями, часть меня мрачно размышляла, хватит ли у меня мужества перенести предстоящие мне испытания.