Это цитата сообщения Александр_Ш_Крылов Оригинальное сообщение

[552x700]
Родился 30 декабря 1942 года в эвакуации в городе Белебей (Башкирская АССР). Сын писателя и журналиста; воспитывался матерью. Учился в Москве. Услышав доклад Хрущева на ХХ съезде, 14-летний Буковский стал убежденным противником коммунистической идеологии. Первый его конфликт с властью произошел в 1959 — за участие в издании рукописного журнала он был исключен из школы. Образование продолжил в вечерней школе.
В 1960 он вместе с Юрием Галансковым, Эдуардом Кузнецовым и другими, становится одним из организаторов регулярных собраний молодежи у памятника Маяковскому. Исключен с биолого-почвенного факультета и отчислен из Московского университета.
В мае 1963 впервые арестован за попытку размножить ''Новый класс'' югослава Милована Джиласа. Признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в Ленинградскую спецпсихбольницу, там познакомился с опальным генералом Петром Григоренко, а впоследствии ввел его в диссидентский круг. На свободу Буковский вышел в феврале 1965.
В начале декабря 1965 он принял активное участие в подготовке "митинга гласности" в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля, за это снова был задержан и госпитализирован. Выпущен в июле 1966.
В третий раз арестован за организацию демонстрации протеста против ареста Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова и их друзей. Эта демонстрация состоялась 22 января 1967 на Пушкинской площади в Москве. На этот раз власти предпочли осудить его как вменяемого, то есть психически здорового. Вместе с Буковским судили других участников демонстрации Вадима Делоне и Евгения Кушева. Буковский произнес резкую обличительную речь — его последнее слово широко распространялось в самиздате. Суд приговорил его к трем годам лагерей.
В январе 1970 вернулся в Москву, и сразу же стал одним из лидеров сформировавшегося за годы его отсутствия диссидентского круга. Недолгое время своего пребывания на свободе (чуть больше года) работал литературным секретарем, среди его работодателей был писатель Владимир Максимов, впоследствии - главный редактор журнала ''Континент''.
Трудно себе представить, что карательная советская система могла допускать такие ляпы, но время от времени у госбезопасности случались невероятные проколы. Вот, например, история с групповым интервью. В середине 1970 года американский корреспондент в Москве Уильям Коул решил записать на кинопленку свои беседы с советскими правозащитниками. Договорился с троими – Петром Якиром, Андреем Амальриком и Владимиром Буковским. Четвертым (заочно) был Александр Гинзбург - об этом мы расскажем в свое время.

[514x600]
Интервью было записано, и летом 70-го американский телеканал ''СиБиЭс'' показал сенсационную пленку. В московской квартире под самым носом у Кремля диссиденты рассуждают о режиме так, как будто они на заперты за железным занавесом, а находятся в Нью-Йорке или Париже.
Буквально через два дня звуковая дорожка этих бесед была переправлена в Мюнхен, на Радио Свобода и шла в эфир на всю советскую страну. Вот отрывки из ответов Владимира Буковского (сделаем поправку на несовершенство и завышенную скорость пленки, много раз перегонявшейся из системы в систему и из страны в страну):

Владимир Буковский: Что представляет из себя Ленинградская специальная психиатрическая больница? Представьте себе тюрьму, старую тюрьму, которая была тюрьмой до революции, в которой содержится около тысячи людей, больше половины которых — убийцы, люди, совершившие тяжелые преступления и совершившие их в состоянии невменяемости, люди действительно больные. Остальная часть - политические заключенные, инакомыслящие, для которых не нашлось статьи в уголовном кодексе, не нашлось возможности наказать их иначе, чем вот таким способом.

[215x150]
Обитатели этой больницы, заключенные, это люди, совершившие такие действия, которые, с точки зрения власти, являются преступлением, а с точки зрения закона преступлением не являются. И для того, чтобы каким-то образом изолировать их, для того, чтобы каким-то образом их наказать, этих людей признают невменяемыми и, как больных, содержат в тюремной психиатрической больнице. Прошло некоторый время, прежде чем я это понял и прежде чем познакомился со своими коллегами по камере. Я думаю, что эта судьба - обычная судьба для человека, который хочет быть самим собой, хочет говорить то, что он думает, действовать в соответствии со своим убеждениями, со своими мыслями. Факты последних лет подтверждают это мое предположение. Многие люди, десятки, сотни людей теперь признаны невменяемыми и отправлены в разные больницы, в основном, специального типа, такие как Казань, Ленинград, Черняховск, Сычевка. Из этого учреждения значительно труднее выйти, чем попасть в него. Прежде всего, для того, чтобы выйти оттуда, нужно официально, открыто заявить врачам, что ты признаешь себя больным: да, я был болен, да, все, что я делал, я делал в состоянии невменяемости. Второй пункт, который необходимо решить там: да, я поступал неправильно. Нужно заявить, что ты отрекаешься от того, что ты делал. У меня было много друзей. Все их дела доказывали мне, что во все эти больницы попадают люди, в основном, с таким делами, по которым их нельзя судить, не за что судить, и больница есть просто способ избавиться от них и, в то же время убрать, их с глаз долой.
Режим этой больницы напоминал тюремный режим - один час в день прогулки, запертые камеры, один раз в месяц свидание, одно письмо в месяц родственникам, одна передача в месяц. Это был абсолютно тюремный режим. Врачи сами понимали, что это не больница, а тюрьма, и иногда говорили об этом открыто. В этой больнице очень легко совершить какую-то провинность. Наказания же весьма суровы.
Есть три типа наказаний, которые наиболее распространены в этой больнице. Первое наказание относится к наказаниям медицинскими средствами. Известное, я думаю, везде средство суфльфазин применяется в случае, если пациент этой больницы, заключенный этой больницы совершил какой-то проступок, допустим, грубо ответил врачу на какой-нибудь его вопрос или заявил, что врач в данной больнице - палач в белом халате. Такого заявления достаточно для того, чтобы применилось наказание какое-нибудь. Сульфазин - довольно болезненное наказание, от него поднимается температура до 40 градусов, человек чувствует лихорадку, он не может встать, не может пошевелиться. Это продолжается один-два дня. Если такое лечение повторяется, такие меры повторяются, это может продлиться и неделю, и 10 дней.
Вторым наказанием является средство под названием аминазин. Это психотропное средство, тоже известное в других странах. От него пациент чувствует сонливость, отупение, он может спать несколько суток подряд. И если такое лекарство применяется как система, то он может спать в продолжение всего употребления этого лекарства.
Третьей мерой наказания было, как у нас это называлось, ''укрутка''. Это использование влажной парусины, длинных кусков парусины, в которые заматывался пациент от пяток до головы, заматывался настолько полотно, что было трудно дышать. И когда эта парусина начинала сохнуть, она сжималась, и человек чувствовал себя еще хуже. Но это наказание применялось осторожно - при применении этого наказания присутствовал медицинский персонал, который следил за тем, чтобы больной не потерял сознание, и в случае если у него начинались перебои в сердце, если он терял создание, то ослаблялась парусина, в которую он был завернут.
Всякие средства медицинские примерялись довольно широко и достаточно было проявить веселость или, наоборот, грусть, или некоторое недовольство, или слишком большую успокоенность - любое отклонение, которые могло показаться психиатрам подозрительным, дать им основание полагать, что ты болен, было достаточно, чтобы такие сродства на начать применять.

Я был освобожден из лагеря в январе 70-го года, но не отказался от своих убеждений, не отказался от своей деятельности, я продолжаю делать то же самое, что делал раньше и, конечно, поэтому вероятность моего ареста в любой день возможна, я могу быть арестован в любой момент - когда встречаюсь с иностранными корреспондентами, когда распространяю литературу, запрещенную в Советском Союзе, и в других случаях. Это неважно, какой именно повод изберет власть для моего ареста, для них неважен повод. Существует пословица, которая бытует в лагерях, - ''был бы человек, а статья найдется''.
Конечно, я вижу, замечал за собой слежку, мой телефон непрерывно прослушивается и я чувствую себя все время под надзором властей. Когда мне нужно что-то сделать такое, что не должно быть видно властям, я нахожу возможность убежать от них, но вообще это довольно трудно. Я не могу устроиться на работу, которая мне понравится, хотя бы потому, что меня достаточно хорошо знают и потому, что в моем паспорте есть отметка, по которой каждый человек может понять, что я был в заключении. Меня часто спрашивают, какова вероятность изменений в этой стране, на что мы надеемся в своей деятельности, какое количество сторонников мы имеем здесь? Это понятные и законные вопросы, но вопросы, на которые очень трудно ответить.
Прежде всего, нужно понять, в чем заключается суть нашей борьбы. А суть нашей борьбы, на мой взгляд, заключается в борьбе со страхом, который сковал общество со времен Сталина, который до сих пор не отпустил людей и благодаря которому все еще существует эта система диктаторства, система давления, система угнетения людей. Именно в борьбе со страхом мы напрягаемся максимально, и в этой борьбе большое значение имеет именно личный пример, который мы показываем людям. Я, лично, делал то, что я считал нужным, протестовал в тех случаях, когда хотел, и я жив, сейчас я сижу здесь, а не в тюрьме, я жив, я могу ходить, я могу жить. Для меня и для многих людей это очень важный факт, это факт, который доказывает, что бороться можно, бороться нужно.

В 2004 Владимир Буковский стал соучредителем общественно-политического Комитета "2008: Свободный Выбор", в состав которого также вошли Гарри Каспаров, Борис Немцов, Владимир Кара-Мурза младший, Евгений Киселев и другие оппозиционные политические деятели России.
В 2007 году инициативная группа выдвинула Буковского кандидатом в президенты России. В ответ Владимир Константинович написал:

''Друзья!
Я сердечно благодарен за вашу веру в будущее России и мою возможную роль в нем. Признаюсь честно, сам я давно потерял эту веру. По мере удаления от 1991 года, выздоровление нашей несчастной страны кажется все менее вероятным. В какой-то момент я перестал в него верить. Слишком много возможностей было упущено, слишком много советских мифов вернулось в сознание людей.

Сегодня, однако, речь уже идет не о выздоровлении, а о спасении. Опять появились политзаключенные, что для России, с ее историей, равносильно симптомам смертельной болезни. Задыхается в своей камере астматик Михаил Трепашкин; осужден целый ряд ученых, вся вина которых состояла в их контактах с западными коллегами; непокорные бизнесмены сосланы на каторгу; ради самоутверждения чекистской власти уничтожается маленькая кавказская нация; политическое убийство стало нормой.

Угроза возвращения сталинской эпохи была именно тем, что сподвигло нас, мальчишек 60-х, выступить против этой власти. Я становлюсь стар, но я не могу изменить принципам своей молодости.

Я - зэк. Это моя национальность, биография, вера. Я не могу допустить, чтобы человек задыхался в тюрьме. Если мое выдвижение сможет остановить хотя бы это, я уже на него согласен.
Я не могу обещать нашему народу счастья. Нам всем предстоит изнурительная, тяжелая дорога выздоровления. Мы можем ее и не осилить. Но если в этом народе есть силы призвать таких, как я, мы готовы пробовать. У вас и у меня будут огромные препятствия. Уже десять лет меня не пускают в Россию даже туристом, хотя никаких легальных оснований для этого нет. Возможно, меня ожидает Полоний-210, но и это меня не останавливает. Лишь бы это не остановило вас.

Любимым тостом у нас всегда был – “за наше безнадежное дело”. Сегодня это дело кажется безнадежным. Именно поэтому я на него соглашаюсь.

За вашу и нашу свободу!

Владимир Буковский
27 мая 2007 года''.