Приступаю к продолжению публикации романа "Мгновение жизни", преостановленной из-за многочисленных праздников. Читатели уже наверное забыли на чём прервалась сюжетная линия. Напоминаю: герой романа Василий Котов по просьбе своего друга Гоши Уфимцева устроился к нему на таксофонный узел, чтобы навести в порядок в Центральной группе предприятия, наладить дисциплину и нормальную работу таксофонов. Здесь же он встретил свою главную, как ему тогда казалось, в жизни любовь - Марину Трофимову. Но поскольку Марина разводиться не собиралась, то любовь эта постепенно трансформировалась в заурядный адюльтер. Итак:


Глава 4. "Отстой".
Если тебе плюют в спину – значит ты впереди
(Конфуций)

Самое тяжёлое состояние человека – неуверенность. Сколько времени и здоровья, сколько нервной энергии и клеток серого мозгового вещества тратится, когда стоишь перед дилеммой. Но вот решение принято, и как будто тяжёлый груз падает с твоих плеч. Жизнь становится простой и ясной, мелочи не задевают и не обременяют. Как говорил приятель Кузькиной матери Н.С. Хрущёв: «Цели определены, задачи ясны, за работу, товарищи!»
Василий несколько успокоился, но с претворением в жизнь своего генерального плана не торопился. Как говорится, надежда умирает последней, тем более, что время от времени Марина вдруг вспыхивала к нему прежнем чувством, возрождая в нём надежду. Но затем наступал период депрессии в их отношениях, и Василий вновь сникал. «Играет со мной, как кошка с мышкой!» - думал он, падая духом.
Тем временем накалялась обстановка у него и на работе. Решительные меры по налаживанию дисциплины в цехе принесли свои плоды. Работа таксофонов в центре Москвы значительно улучшилась, доходность их увеличилась, таксофонные кабины стали чище и опрятнее, почти все были освещены и остеклены. Резко сократилось количество жалоб со стороны жителей города на работу телефонов-автоматов. Всё бы хорошо, да вот пьяницы и бездельники, которым теперь перекрыли кислород, взбунтовались. Посыпались кляузы в различные инстанции на якобы грубое обращение начальника цеха со своими подчинёнными. Приезжали комиссии, но, разумеется, «сигналы» не подтверждались.
Всю эту травлю возглавили два идеолога: Александра Андреевна Тамарина, инженер Центрально группы – маленькая, визгливая, заносчивая (что, как заметил по жизни Василий, свойственно подавляющему большинству людей низкого роста), упрямая, как овца, и невероятно вредная. Недаром в народе говорят: «Мала куча, да вонюча!» Единственным её достоинством было высшее образование, что было редкостью в этом малообразованном контингенте заурядного предприятия и давало по её мнению право высказывать безапелляционные, иногда просто абсурдные суждения по любому вопросу, даже по тому, в котором она совершенно не разбиралась. Однажды она пятнадцать минут уверяла Василия, что часто работа таксофона нарушается из-за загрязнения контакта, через который осуществляется соединение абонентов, когда монета падает на узел весов, и достаточно, мол, его просто почистить, а не искать повреждение в схеме.
- Но там же – геркон! – спокойно возразил Василий.
- А что это такое? – удивилась инженер с высшим техническим образованием.
- Геркон – это герметический контакт, запаянный в стеклянный баллончик, и почистить его, не разбив баллончик, никак не возможно.
В другой раз она с пеной у рта утверждала, что аппарат не работает из-за того, что неисправна микротелефонная трубка, а запасной у неё нет, пока Василий не продемонстрировал ей переносным пробником, что просто на линии отсутствует питание, а трубка в порядке.
Тамарина мечтала занять место Василия, и использовала любой мало-мальски подходящий повод, чтобы скомпрометировать его. Она сколотила вокруг себя всё отребье, всех, кто затаил на Василия какую-нибудь обиду, чтобы в подходящий момент дать решительный бой своему оппоненту.
И всё-таки лидером этой «антипартийной группировки» была не она.
Главным идеологом была некто мадам Ворошилова. Именно мадам – высокая, статная, с огромной задницей и солидной грудью. И верхний и нижний свои бюсты она несла величаво, каждый из этих даров природы эффектно выпячивая, как бы предлагая всем желающим насладиться созерцанием своих телесных достоинств. Возраста она была неопределённого, но сохранилась неплохо, и хоть лицо у неё было образца «мордоворот», но кобелям нравилась. Чем, разумеется, эта матрона с превеликим удовольствием пользовалась. Дополнял её портрет зычный властный с родни базарной торговки голос и удивительно наглый характер. Не существовало такой преграды, которую она не проломила бы своей мощной грудью.
Незадолго до прихода Василия на таксофонный узел она похоронила своего четвёртого мужа (трое вовремя сбежали, четвёртый не успел). Этим печальным событием она постоянно пользовалась, извлекая себе дивиденды. Во все знакомые ей инстанции, связанные с её работой, полетели заявления о том, какая она несчастная, как тяжело ей одной (заметьте, ни с одним из четырёх мужей она не нажила детей), как трудно ей работать уборщицей таксофонных кабин и нельзя ли ей подобрать более лёгкую, но более высокооплачиваемую должность. Упорству и настойчивости этой мадам могут позавидовать 100 китайцев. Новейший танк Т-72 отдыхает!
В конце концов, начальство узла не выдержало давления и придумало для неё новую штатную единицу – техник (при её четырёхклассном образовании) по учёту неработающих таксофонов, т.е. совершенно лишнюю должность, (но с далеко не лишним окладом), ибо учётом всевозможных дефектов в работе оборудования занимались бригадиры и инженеры групп.
Не последнюю роль в этом назначении сыграли и настоятельные рекомендации из Управления Московской городской телефонной сети, где было немало поклонников её пикантного и чрезвычайно отзывчивого на мужское внимание тела. Им же она попыталась воздействовать и на нового начальника цеха. Как-то они случайно (или не случайно?) встретились в маленьком закутке возле умывальника на первом этаже, где с её габаритами ей не просто было разминуться с другим человеком, не задев его. Впрочем, она и не старалась избежать контакта. Напротив, прижав Василия своими пышными телесами к стенке, она, глядя ему в глаза и призывно улыбаясь и неестественно часто дыша, низким утробным, по-видимому в её понятии эротичным голосом, почти шёпотом, проговорила:
- Ах, здесь так тесно и это так возбуждает! – и опущенной рукой, как бы незаметно, прижалась к его брюкам, чтобы ощутить ответную реакцию.
Реакция была, но совсем не та, которую ожидала Ворошилова. Василию вдруг стало так противно, что его передёрнуло. Она всё поняла, сухо обронила «Извините!», отлипла от своего визави и понесла свои достоинства дальше.
Страшна отвергнутая женщина! Этот эпизод стал отправной точкой начала её мести. Цель была определена: используя недовольство алкашей и бездельников, которых в цехе было большинство, скинуть строптивого начальника. Тогда на его место посадят её товарку Тамарину, при которой она будет «серым кардиналом» и развернётся вовсю.
Складывалось впечатление, что на таксофонном узле собрались все отбросы трудоспособного общества. Вообще советские люди в своей массе не отличались трудолюбием и дисциплинированностью. А зачем? Средства и орудия труда не принадлежали им, от результатов их труда их зарплата напрямую не зависела, особенно у тех, кто был на повременной оплате труда. Наказать, а тем более уволить нерадивого сотрудника было чрезвычайно сложно. Подобное решение руководителя должно было быть обязательно согласовано с профсоюзным комитетом, членами которого в основном были либо беспринципные демагоги-карьеристы, либо приятели и собутыльники обсуждаемых, опасавшиеся, что завтра могут быть на их месте, а потому проявлявшие снисходительность и «великодушие». Но даже, если и увольняли потерявшего всякую меру и стыд человека, то всё равно вскоре он оказывался на другом предприятии – при социализме безработных быть не должно. Ну, а если он не прогуливает, не пьёт на рабочем месте, не опаздывает, а только решает на работе кроссворды, делает по телефону с ребёнком уроки, бегает по магазинам, обсуждает с коллегами моду или футбольные матчи, так это в порядке вещей. За это не увольняют. Такие могут даже на доску почёта попасть.
На заводе или фабрике посложнее – там и контроль пожестче, отдельные виды работ сдельные, да и от работающего станка не очень-то отойдёшь, а на таком предприятии как таксофонный узел, где монтёры, по сути, представлены сами себе, недобросовестному сотруднику грех не воспользоваться такой свободой, тем более при таком начальстве, которое само культивирует пьянки на работе, развращая подчинённых. Вот и концентрируются в таких цитаделях разложения всякого рода отребье. Отстой, одним словом.
Конечно, не следует огульно всех работников узла хаять. Были, разумеется, среди них и порядочные и добросовестные, горячо болеющие за дело, люди. Но это было скорее исключение, чем правило.
Но вернёмся к Ворошиловой. Новая должность её не требовала от неё никакой активной деятельности. На работе ей, по сути, заняться было нечем, и её неуёмная кипучая натура нашла другой выход. Используя недалёкую Тамарину вместе с её единомышленниками, которых Котов душил своим жёстким контролем их деятельности, она начала массированную атаку, бомбардируя начальников разных мастей кляузами и доносами на Василия. Факты в них были высосаны из пальца, извращены и густо сдобрены откровенной ложью, но под пасквилями стояли подписи, и отмахнуться от них было нельзя.
Присылались проверяющие, факты, разумеется, не подтверждались, но то, что на её «сигналы» реагируют, ещё больше раззадоривало кляузницу. Наконец её осенило. А почему бы к этой игре не подключить министерство связи, тем более что приёмная министра находится недалеко. Надо сказать, что как раз здесь ядовитое зерно попало в благодатную почву. Письмо было направлено в Главное Управление телефонной сети, где начальником недавно был назначен молодой амбициозный карьерист, который решил воспользоваться удобным случаем, чтобы проявить себя демократичным руководителем, чутко прислушивающимся к нуждам народа (когда это не противоречит его благополучию). Недолго думая, он вышел к этому народу, чтобы выслушать недовольных и покрасоваться как «барин, который нас рассудит», то бишь, приехал в Центральную группу таксофонного цеха и провёл в ней собрание. Во-первых, почему только этой группы, а не всего цеха, во-вторых, почему председательствовал он сам – это же не производственное совещание, в-третьих, почему не было установлено никакого регламента? Стараясь быть максимально демократичным, председательствующий по сути дела пустил собрание на самотёк, что развязало руки склочникам. Фактическим ведущим стала Ворошилова. Она сама выступала минут сорок, не стесняясь, подсказывала своим коллегам, что надо говорить, затыкая рот тем, кто пытался сказать хоть слово в защиту Василия.
К тому же, присутствие столь высокого начальства заставляло робеть многих не очень смелых работников и «не высовываться». Короче, атмосфера создалась как на базаре – у кого громче голос, тот и прав. Василий был ошарашен всем происходящем. Он знал, что недовольных его бескомпромиссной тактикой немало, но что они так сорганизуются! Лишний раз Василий убедился в правоте Ленина, который говорил, что в любой революции побеждает не разум и целесообразность, а агитация и пропаганда. Да и то, что так неумело себя поведёт руководство главка, он, естественно, тоже не ожидал...
Он знал, что он далеко не ангел, что характер у него крутоват, что он может быть резок и даже жесток с нерадивыми работниками. А как, скажите, можно относиться к человеку, на участке которого обнаруживаются таксофоны с прокладкой на горловине копилки, в которую должны падать монеты после соединения абонентов. Причём прокладка установлена так искусно, что монета не задерживается на узле весов, а соскальзывает внутрь корпуса, обеспечивая возможность нового соединения. Понятно, что потом все эти монеты оказывались в кармане монтёра. (Как-то один из них в порыве откровения признался Василию, что он никогда не обедает на свои деньги.) Разумеется, Василий высказал в лицо монтёру-жулику всё, что он думает о нём – не заводить же на него уголовное дело. И этот монолог был проиллюстрирован здесь, естественно без указания причин его возникновения.
Чем больше сыпалось клеветы и несправедливости, тем грустнее становился Василий. Он вдруг понял, что начальник главка решил выпустить пар и дал возможность выговориться всем недовольным. Но как быть с ним, с Василием, который должен всё это выслушивать и пропускать через своё сердце? Как он завтра будет смотреть в глаза своим товарищам, нормальным работникам узла, Марине? Слухи о сегодняшнем побоище будут шириться и расти, обрастая новыми деталями и подробностями. «Нет дыма без огня» – любимая поговорка обывателя...
- Ваше слово, Василий Николаевич, - услышал он спокойный голос председательствующего
Василий вздрогнул, очнувшись, посмотрел в аудиторию, наткнулся на мстительно-торжествующий взгляд Ворошиловой. Нестерпимое чувство гадливости и брезгливости передёрнуло его, как тогда в закутке возле умывальника, когда она прижалась к нему своей выпяченной грудью.
- А у меня нет слова, - тихо сказал он, - оно задохнулось и потонуло в вое и визге стаи шакалов.
Председательствующий постучал карандашом по столу.
- А что Вы стучите? – не меняя тона, продолжал Василий, - я ещё и двадцати секунд не говорю. Вы бы лучше стучали, когда Ворошилова сорок минут несла околесицу и когда она постоянно перебивала выступающих. Впрочем, Вы правы, глупо метать бисер перед свиньями. Оправдываться я не намерен. Скажу лишь одно: ни одного слова правды в речах Ворошиловой, Тамариной и их компании не прозвучало. Засим позвольте откланяться – я не желаю больше участвовать в этом балагане.
Василий встал и в гробовой тишине вышел из аудитории. Столпившиеся в дверях люди молча расступились перед ним. Спохватившись, Ворошилова выстрелила ему в спину, торопясь, автоматную очередь трамвайных оскорблений, но никто, даже её соратницы, её не поддержали.
Разумеется, после такого позора Василий не мог больше оставаться на этом предприятии и подал на увольнение.
Но одна беда не приходит никогда. Как раз в это время умер его отец. Не сказать, что Василий очень любил своего отца. Он к нему относился, как относятся многие дети к своим родителям – уважал и боялся. Уважал за его многочисленные способности и таланты. Николай Иванович хорошо рисовал, имел абсолютный музыкальный слух и умел играть на некоторых музыкальных инструментах, обладал ораторским искусством и вообще – был образованным, умным, интеллигентным человеком. Вместе с тем он был резок, а порой даже груб, и скор на расправу, и Василию, как единственному мальчику в семье, доставалось больше всех – девочек он как-то щадил. Честно говоря, Василий, обладавший живым любознательным характером и вечно совавший нос, как говорили взрослые, куда не следовало, нередко заслуживал наказания. Так однажды он, используя инструменты отца, разобрал общий квартирный телефонный аппарат, установленный в коридоре, чтобы выяснить, как происходит соединение двух абонентов, и, конечно, собрать правильно обратно не смог, специалистов в квартире не было, и два дня вся коммунальная квартира оставалась без телефонной связи.
В другой раз он каким-то образом умудрился открыть запертый ящик туалетного столика, в котором приехавший к ним погостить дядя Миша, морской офицер, хранил свой «тэтэшник». К счастью пистолет был не заряжен, но Василий, быстро разобравшись в его устройстве, попытался устроить из него стрельбу спичками, за коим занятием и был застигнут взрослыми.
Но самый неблаговидный поступок Василий совершил, учась в четвёртом классе. Он не смог придумать ничего лучше, как завести два учебных дневника: один официальный, в котором проставлялись реальные оценки учителями в школе, а другой – для внутреннего употребления, то бишь для родителей. В принципе Василий учился неплохо – в четвертях, как правило, была только одна тройка – по чистописанию (существовал в своё время такой предмет, кстати, очень полезный – учивший детей аккуратности и красивому почерку), - его Василий на дух не переносил. Надо сказать для нынешних поколений, что писали тогда ручками со стальными перьями, макая последние в чернильницы с чернилами, и красота и чистота письма зависела и от пера, и от бумаги, и от чернил, ну а пуще всего – от усидчивости, чего Василий от природы был лишён почти напрочь. Все остальные отметки были в основном пятёрки, но ему так хотелось, чтобы родители хвалили его и гордились им (вот с каких пор развивается честолюбие в некоторых индивидуумах!), что во втором дневнике фигурировали одни пятёрки. Подписи учителей он, естественно, подделывал, в чём, надо сказать, весьма преуспел.
Всё окончилось банально. Сестра случайно обнаружила основной дневник (Василий никогда не умел врать и даже дневник не удосужился спрятать надёжно), и преступник был пригвождён к позорному столбу. Правда, на этот раз, как ни странно, его особенно не ругали, скорее посмеялись над его выдумкой, но Василию было так стыдно, что с тех пор он больше никого никогда не обманывал. Мало того, в душе он даже был рад, что прекратились его терзания, ибо, хоть ему и нравилось, когда его хвалили за пятёрки, но в тоже время на душе было как-то некомфортно...
И, тем не менее, какой провинившийся считает наказание правомерным? Во всяком случае, кроме ремня, которым так любил оперировать Николай Иванович, могли быть применены и другие, менее оскорбительные, меры воздействия. Но интеллигентный Николай Иванович их или не знал, или не умел применять, и поэтому от такого общения с ним в детстве у Василия остался неприятный осадок.
И всё-таки это был его отец, давший ему жизнь и вырастивший его, далеко не самый худший из отцов, и для Василия кончина его была тяжёлым ударом.
Объективно говоря, смерть Николая Ивановича была не столь уж неожиданна. Крепким здоровьем в последние годы он не отличался. Тяжёлая комсомольская юность, Отечественная война с третьего до последнего её дня, контузия и ранение, осколок от которого в его ноге так и остался с ним до конца – всё это не могло не сказаться. В 1959 году он перенёс обширный инфаркт, после которого можно было ожидать чего угодно.
В связи с этим Василий часто вспоминал такой случай. Спустя год после инфаркта отец возобновил свою трудовую деятельность. Как-то выходя из киностудии, на которой работал, он почувствовал себя плохо и, теряя сознание, опустился на ступеньки лестницы. Находившийся тут же известный оператор и режиссёр Роман Кармен, тоже сердечник, а потому имевший при себе всегда нитроглицерин, сунул Котову-старшему таблетку в рот и вызвал «скорую», а сам Роман Лазаревич позвонил отцу домой, чтобы проинформировать семью о случившемся. К телефону подошла домработница соседей деревенская малограмотная тётка – тётя Катя, которая сообщила, что у Котовых никого нет дома.
- Вы передайте, пожалуйста, Марии Фёдоровне, что Николай Ивановича отвезли в институт Склифосовского. Только скажите это ей как можно мягче, - попросил Кармен, - сначала подготовьте её, мол, ничего страшного, просто ему стало немного нехорошо, и его на всякий случай госпитализировали.
- Не волнуйтесь, не волнуйтесь, мы же понимаем! – заверила его тётя Катя.
Едва мама вошла в квартиру тётя Катя встретила её словами:
- Маш, я тебя подготовить хочу: звонили с работы твоего мужа – его в Склифосовского увезли.
Мама побледнела и медленно осела на табурет. Но тут же вскочила и молча кинулась к двери.
- Да ты сильно не переживай, - крикнула ей вдогонку тётя Катя, - может он ещё живой!..

Отец, слава Богу, действительно оказался «ещё живым» и даже в сознании, только немного заикался. У него оказался микро инсульт.
На следующий день кто-то из сослуживцев отца решил позвонить в Склиф, справиться о самочувствии сотрудника.
- Котов Николай Иванович? – переспросили на другом конце провода, - ночью скончался...
Печальная весть в мгновение ока облетела всю киностудию (отца многие знали и симпатизировали ему), вывесили некролог и отправили к нему домой депутацию с выражением соболезнования. Дверь им открыла мама.
- Мария Фёдоровна, примите наши самые искренние соболезнования, - начал было всё тот же Роман Кармен, - мы вместе с Вами…
- В чём дело? Что случилось?! – ноги у матери снова подкосились.
- Ваш муж... Николай Иванович...
- Когда?!!
- Сказали – ночью...
- Как ночью?! Я только что от него! – взвилась мама и снова помчалась в больницу.
Там её встретил отец – не совсем здоровый, но достаточно живой.
Оказалось, что в один день в институт Склифосовского с сердечным приступом поступили два Котовых, оба Николая Ивановича, и один из них ночью умер, а в справочной больницы не догадались спросить год рождения пациента, хотя не исключено, что и этот параметр мог оказаться идентичным.
После описанного случая отец прожил ещё 15 лет, и всё это время на серванте стояла его отлично сделанная фотография с того самого некролога.

Схоронив отца, Василий занялся поиском нового места работы. Предложений было много, но все они были связаны с работой в системе телефонной сети, а это Василия совсем не устраивало. Ему обрыдло процветавшее в этой отрасли средоточение нечистоплотности, пошлости, очковтирательства, разврата. Может и в других областях применения трудовых навыков и способностей было не лучше – не даром говорят: хорошо там, где нас нет, но тут, по крайней мере, обстановку он изучил достаточно хорошо.
Помог, как всегда в критических ситуациях, случай. Василий встретил бывшего главного бухгалтера их предприятия, который сбежал из этого вонючего осиного гнезда, как он выразился, ещё раньше и работал на радиоцентре.
- Давай к нам, - узнав, что случилось с Василием, горячо предложил Андрей Степанович, - у нас, как я знаю, есть вакансии и, думаю, тебя с удовольствием возьмут.
На радиоцентре ему предложили две должности – старшего инженера по технике безопасности и старшего инженера на одну из радиостанций. От первой Василий сразу отказался – не в его духе, а на вторую, немного подумав, согласился. Несколько беспокоила незнакомая специфика, но радиомонтажные навыки у него были, а то, что он быстро освоит теоретическую составляющую, у Василия сомнений не было.

Получив расчёт, Василий устроил «отходную» для узкого круга лиц таксофонного узла, с которыми был дружен. Вера, чтобы не мешать ему, тактично уехала в этот день к своей маме, и Василий с Мариной решили воспользоваться ситуацией. Марина пришла к нему за час до назначенного всем времени, якобы для того, чтобы помочь хозяину, и действительно очень помогла ему. Её восхитительные, хоть и несколько скоропалительный ласки стёрли горечь от ожидания предстоящей вечеринки, которая больше походила на панихиду, и несказанно подняла Василию настроение. Правда, чуть весь кайф им не обломал Гоша, который тоже решил прийти пораньше. Застёгиваясь на ходу, Василий пошёл ему открывать и постарался подольше задержать его в коридоре, чтобы дать возможность Марине привести себя в порядок.
Надо было видеть глаза Уфимцева, когда он обнаружил в комнате раскрасневшуюся и несколько растрепанную Марину.
- Тебе не говорили, что приходить в гости раньше времени ещё неприличнее, чем опаздывать? – смеясь, пожурил его Василий.
- Я просто хотел поговорить с тобой... – смутившись, что, между прочим, с ним бывало очень редко, начал Гоша.
- «О делах наших скорбных покалякать», да? – словами из «Эры милосердия» Вайнеров перебил его Василий. - Нет, Жор, мне больше ничего, что связано с вашим сраным узлом, не интересует, разумеется, кроме неё, - и он указал взглядом на Марину.
- Так, давайте собирать на стол, - подхватила Марина, - а то скоро придёт народ, а у нас ничего не готово.
Надо отдать должное – делала она это сноровисто и красиво. Нехитрая снедь была нарезана и разложена так эффектно и аппетитно, как на каком-нибудь светском рауте. «Народ» нахваливал стол, а Василию было вдвойне приятно, поскольку это было сделано ЕЁ руками, и создавалась иллюзия, будто они вдвоём – хлебосольная чета Марина и Василий – принимали гостей.
Вечер прошёл легко, весело, как писали в подобных случаях советские газеты, «в тёплой, дружественной обстановке, в духе взаимопонимания». Короче – удался. Только в самом конце Василий получил оплеуху.
- Ты знаешь, что Уфимцев получил новую квартиру, и нас всех и ещё кого-то пригласил на новоселье? – спросила Марина, когда Василий провожал её домой.
Василий опешил. Он даже остановился и уставился на Марину растерянным взглядом, не веря своим ушам.
- Неужели до сих пор не сказал? – в свою очередь поразилась Марина. – Хорош друг!
- И давно? – продолжая тупить, спросил Василий.
- Что? Квартиру получил? Да уж с месяц как. Сейчас там заканчивается ремонт, и через неделю он устраивает приём.
Василий не мог прийти в себя. Жорка, с которым они не один пуд соли съели, с которым делились всеми своими секретами, которого до сих пор любит его сестра... Стоп. Может всё дело в этом? Может Инга, жена Жорки, до сих пор не может забыть связи своего мужа с сестрой Василия и до сих пор злится на Василия, считая его виновником мужниной измены, сводником что ли? Но, во-первых, Жорка должен был ей объяснить, что это не так, а во-вторых, это было так давно, что помнить так долго обиду могут только очень злые или глупые люди... Да ну, бред какой-то! Нет, тут дело в другом. Не нужен он теперь Уфимцеву, да и личностью Василий стал уж больно одиозной. Побоялся Жора, что друг утянет его за собой как балласт, вот и решил обрубить все концы. (Позже Василий узнал ещё об одном предательстве бывшего товарища: он снова взял на работу к себе в той же должности возбудителя и катализатора омерзительной облавы на Василия, упомянутой выше, Тамарину А.А., уволенную ранее на основании фактов, предъявленных комиссии Котовым. Самое интересное то, что дистанцирование от Василия Уфимцеву не помогло – вскоре и его освободили от занимаемой должности, а сам таксофонный узел расформировали). А на таких глобальных в семейном масштабе мероприятиях каждый гость наперечёт. Вот и позвал он вместо Василия нужного человека. Выжитый лимон выбрасывают, не правда ли?..

Но на этот раз «выжитый лимон» возродился на новой почве.