* * *
Качался старый дом, в хорал слагая скрипы,
И нас как отпевал, отскрипывал хорал.
Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытно
В нем умирала ты и я в нем умирал.
"Постойте умирать!" - звучало в ржанье с луга,
в протяжном вое псов и сосенной волжбе,
но умирали мы навеки друг для друга,
а это все равно, что умирать вообще.
А как хотелось жить! По соснам дятел чокал
и бегал еж ручной в усадебных грибах,
и ночь плыла, как пес, косматый, мокрый, черный,
кувшинкою речной держа звезду в зубах.
Дышала мгла в окно малиною сырою,
А за спиной моей - всё видела спина! -
с платоновскою Фро, как с названной сестрою,
измученная мной, любимая спала.
Я думал о тупом несовершенстве браков,
о подлости всех нас, предателей, врунов:
ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,
и так тебя губил, как столько же врагов.
Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден,
Насмешки над людьми горьки и солоны.
Но кто же, как не мы, любимых превращаем
В таких, каких любить уже не в силах мы?
Какая же цена ораторскому жанру
Когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,
Я счастье дать хотел всему земному шару,
а дать его не смог одной живой душе?!
Да, умирали мы, но что-то нам мешало
Уверовать в твоё, моё небытиё.
Любовь еще была, любовь еще дышала
на зеркальце в руках у слабых уст её.
Качался старый дом, скрипел среди крапивы
И выдержку свою нам предлагал взаймы.
В нём умирали мы, но были еще живы.
Еще любили мы. А значит, были мы.
Когда-нибудь потом (не дай мне Бог, не дай мне!)
когда я разлюблю, когда и впрямь умру,
то будет плоть моя, ехидничая втайне,
"Ты жив!" - мне по ночам нашептывать в жару.
Но в суете страстей, печально-поздний умник,
внезапно я пойму, что голос плоти лжив,
И так себе скажу:"Я разлюбил. Я - умер.
Когда-то я любил. Когда-то был я жив".
