"Поскольку я не был всемирно
известным Мессией, мне не надо
было ничего и никому доказывать...
А поскольку необходима
тренировка в том, чтобы наш
внешний вид не волновал нас...
и не печалил",
Совсем немного любимого.
Ричард Бах, "Иллюзии".
Сегодня зашел разговор о посмертии...
"Иллюзии" - это была первая прочитанная мною
мистика,
полученная из рук мужа, естественно. 1987 год.
На фото - реальный самолет
Ричарда. с официального русского
сайта Баха.
http://www.rbach.ru
Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр",
там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве луга у его колена лежал
рулон специальной авиаткани мари "А", стояла банка с авиалаком.
Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом
деле. "ДОН!"
Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего лица,
на котором смешались печаль и радость.
"Здорово, приятель", - сказал он.
Слезы застили мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной
стоял мой друг.
"Дональд!... Ты жив! Чем ты тут занимаешься?" Я подбежал и обнял его,
он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки, слышал,
как от моих объятий трещат его кости.
"Здорово", - повторил он. "Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю
эту дырку".
Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не
было.
"При помощи заплатки и лака?" - удивился я. "Ты собираешься пришить
заплатку...? Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно
целым, представить, что все уже сделано..." Говоря это, я заслонил ладонью
кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку - дыра исчезла. Перед
нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без единого шва на
ткани фюзеляжа.
"Так вот как ты это делаешь!" - сказал он, в его темных глазах
светилась гордость от того, что его не слишком уж блестящий ученик наконец-то
научился творить реальность силой воображения.
Сам же я своим способностям не удивился; во сне, именно так и надо было
поступить.
У крыла его самолета горел костер, над которым висела сковородка. "Ты
что-то готовишь, Дон! Слушай, я никогда не видел, чтобы ты готовил. Что там
у тебя на звтрак?"
"Оладья", - ответил он сдержанно. "Я напоследок решил показать тебе,
как их надо жарить".
Он разрезал оладью пополам своим перочинным ножом и вручил один кусок
мне. Когда я пишу эти строки, я все еще живо ощущаю ее вкус... словно опилки
смешали со старым клейстером и разогрели в машинном масте.
"Ну как тебе?" - поинтересовался он.
"Дон..."
"Это страшная месть привидения", - засмеялся он. "Я ее сделал из
гипса". Он положил свой кусок на сковородку. "Это, чтобы напомнить тебе -
если ты когда-нибудь захочешь пробудить в человеке тягу к знаниям, делай это
при помощи твоего понимания мира, а не при помощи твоих оладьей,
договорились?"
"НЕТ! Дон, любишь меня, так полюби и мои оладьи! Это же хлеб насущный!"
"Прекрсно. Но я тебе гарантирую, что если ты осмелишься кого-нибудь
накормить твоим хлебом насущным, то первый же такой ужин станет твоей тайной
вечерей, со всеми вытекающими последствиями".
Мы посмеялсь, потом помолчали, я взглянул на него.
"Дон, с тобой все в порядке, да?"
"А ты, что же, думал, что я умер? Как не стыдно, Ричард".
"И это не сон? Я не забуду, что вижу тебя сейчас?"
"Нет. Это сон. Это другое пространство - время, а любое другое
пространство-время - это сон для здравомыслящего землянина, каковым тебе
остается пребывать еще некоторое время. Но этой встречи ты не забудешь, и
это изменит твой образ мыслей и твою жизнь".
"А мы еще встретимся? Ты вернешься?"
"Не думаю. Я хочу выйти за пределы пространства и времени. По правде
говоря, я уже вышел. Но между нами, между тобой и мной, и другими из нашей
семьи остается связь: Если ты столкнешься с серьезной проблемой - засни,
думая о ней, и, если хочешь, мы встретимся здесь, у моего самолета, и
обсудим ее".
"Дон..."
"Что?"
"Но к чему был этот дробовик? Почему это случилось? По-моему, в том,
что тебе прострелили сердце из дробовика не было ни славы, ни проявления
могущества".
Он сел на траву у крыла. "Поскольку я не был всемирно известным
Мессией, мне не надо было ничего и никому доказывать. А поскольку необходима
тренировка в том, чтобы наш внешний вид не волновал нас... и не печалил", -
подчеркнул он последние два слова, - "для тренировки можно разок и истечь
кровью. И это меня, к тому же позабавило. Когда умираешь, испытываешь такое
чувство, будто в жаркий день ныряешь в глубокое озеро. Вначале шок от
обжигающего холода, но боль длится лишь секунду, а затем ты принимаешь свой
истинный вид и купаешься в настоящей реальности. Но я проделал это уже
столько раз, что даже шока почти не чувствую".
Он помолчал, а потом поднялся на ноги.
"Лишь очень немногих интересует то, что ты можешь им сказать, но это
нормально. Запомни, что об Учителе судят вовсе не по числу его учеников".
"Дон, я постараюсь, обещаю тебе. Но сбегу, как только это мне надоест".
Самолета никто не касался, однако, неожиданно, его пропеллер
завертелся, двигатель чихнул облаком сизого дыма, а затем ровно загудел.
"Обещание принято, но..." - он, улыбаясь, смотрел на меня, словно чего-то не
мог понять.
"Принято, но что? Скажи. Вслух. Скажи мне. Что не так?"
"Ты не любишь толпу", - сказал он.
"Не люблю, когда она давит на меня. Я люблю поговорить и обменяться
идеями, но когда вспоминаю, как они тебе поклонялись, и эта зависимость... Я
надеюсь, ты не просишь меня... Считай, что я уже сбежал".
"Может быть, я - полный дурак, Ричард, и может быть, я не вижу чего-то
очевидного, что прекрасно видно тебе, и если так, то, пожалуйста, подскажи
мн, но что плохого в том, чтобы записать это все на бумагу? Разве есть такое
правило, которое запрещает Мессии писать то, что с его точки зрения истинно,
что забавляет его, что помогает ему творить чудеса? И, может быть, тогда,
если людям не понравятся его слова, они смогут просто их сжечь и развеять
пепел по ветру, вместо того, чтобы стрелять в него самого. А если
понравятся, то они смогут их заново когда-нибудь перечитать, или написать их
на дверце холодильника, или воспользоваться идеями, которые им там
приглянутся. Что плохого в том, чтобы их записать? Но, может быть, я -
просто дурак".
"Значит, написать книгу?"
"А почему бы и нет?"
"А ты знаешь, сколько надо труда... Я обещал себе, что в жизни никогда
больше не напишу ни единого слова!"
"А, вот в чем дело. Ну, тогда прости", - сказал он. "Ты, конечно, прав.
Я просто этого не знал". Он встал на нижнее крыло и залез в кабину. "Ну,
ладно. Как-нибудь увидимся. Счастливых полетов, и все такое. Смотри, чтобы
толпа до тебя не добралась. Так ты уверен, что не хочешь написать книгу?"
"Никогда", - сказал я. "Ни единого слова".
Он пожал плечами и натянул летные перчатки, а затем потянул ручку газа,
и мотор оглушительно взревел. Когда я проснулся под крылом моего "Флита",
этот рев все еще звенел у меня в ушах.
Я лежал в безмолвии, царившем над этим полем, укрытом изумрудным
пушистым ковром. Новое ласковое утро пришло в мир.
И тут, ради забавы, еще толком не проснувшись, я - один из почти пяти
миллиардов мессий, живущих на этой планете, взял свой бортжурнал и принялся
писать о моем друге:
1. И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата
Индиана...