Рубрика «Знаменитые фотографии» посвящена истории создания самых знаковых фотоизображений новейшего постсоветского времени.
Возвращение Любимова
Борис Минаев:
«Конец 80-х — время возвращения изгнанников. Одним из первых вернулся Юрий Любимов. Вообще это возращение изгнанников было трудным. Они уезжали из одной страны — и, вернувшись, неожиданно попадали в другую. Черно-белая фотография эту драму полновесно отражает. Любимов приехал навещать могилу Высоцкого, и у самых ворот Ваганьковского кладбища увидел бездомного пса, присел на корточки, чтобы заглянуть в собачьи глаза. А что вокруг? Какой-то смятый, скомканный воздух новой Москвы. Тревожный, торопливый, взбаламученный. Ожидание грозы, вихря висит в нем.
…И все-таки это еще советская Москва. Все в ней как бы по-старому. Лица, одежда, антураж. Но только как бы. Изнутри все уже взорвано. Все напряглось. Поджалось. Вот-вот начнется что-то совсем другое. Неожиданная любимовская поза, неожиданный пес на старом кладбище, неожиданный ракурс снимка — все передает этот тревожный посыл. Может случиться все что угодно в том 88-м. Но еще не случилось.
Старое уже перечеркнуто. Но еще не знает об этом».
Фотография Юрия Феклистова
Юрий Феклистов:
«Это была моя первая съемка для „Огонька“, куда я перешел в 1988 году из „Комсомолки“.Тему я предложил журналу сам. Приехал тогда Любимов в Москву на 10 дней по частному приглашению Николая Губенко, который потом станет министром культуры СССР, а позже и разделит театр, отобрав у Любимова его бóльшую часть. Труппа расколется на две Таганки. А тогда, в мае 1988 года, Юрий Петрович поставит „Бориса Годунова“и восстановит старый репертуар, в том числе и спектакль „Владимир Высоцкий“, запрещенный властями... Вечером в гостях Вениамин Смехов спросит его: „Юрий Петрович, а у вас есть собака?“— „Нет, Веня, собака нужна в доме, а у меня дома нет...“— ответит Ю.П. с грустью.
На Ваганьковском он еще нашел могилу своего деда...
Все эти 10 дней Ю.П. жил в квартире Губенко, который потом его предаст...»
Обнаженная в метро
Борис Минаев:
Фотография в «Огоньке» появилась в 1991 году. Обнаженная женщина на станции метро «Площадь Революции». Торсы и рельефы колхозников, рабочих, солдат и партизан — и настоящее ню. Это была своего рода сенсация. Фотограф Марк Штейнбок шел в ногу со временем — с одной стороны, уже появились художники-акционисты, которые взрывали своими поступками рамки привычного. С другой — как говорил сам Марк, он опирался на опыт кинорежиссеров французской «новой волны» — они любили засунуть в толпу человека с абсурдным поведением и непредсказуемыми действиями и поснимать реакцию людей. Однако реакции не последовало — люди шарахнулись прочь и поспешили отвернуться. Таково было советское воспитание.
Понятное дело — сегодня Марка за подобные эксперименты ожидало бы судебное преследование. Кощунство, хулиганство, подрыв духовных основ государства, или как там еще.
Но другой была не только степень свободы в СМИ («Огонек» был одним из самых тиражных журналов того времени). Другой была не только степень свободы самих художников, журналистов, писателей. Другим было и содержание их поступков.
В этой конкретной фотографии не было никакого подрыва и негатива. Напротив, эта была попытка прорваться сквозь серый, скучный, опостылевший советский мир. Женское тело сияет тут не как интимный объект или объект вожделения — нет. Оно — символ свободы.
Символ прорыва.
Сегодня этого ощущения уже нет.
Прорыв закончился. Дальше нужно снова искать свет в конце туннеля.
А в метро это сделать довольно сложно.
Марк Штейнбок:
Я эту фотографию вначале придумал композиционно и организационно. Подходит поезд метро. Толпа людей вываливается из вагона. В этот момент моя помощница снимает с девушки плащ и быстро отходит в сторону. Люди проходят мимо, а я снимаю их реакцию. Поезд отправляется, моя помощница быстро одевает плащ на девушку. Мы ждем следующего поезда, и все повторяется. Я ожидал от людей совершенно другой реакции. Я думал, они будут останавливаться, глазеть, я сам именно так бы и поступил, а они ускоряли шаг. Для снимка это оказалось даже лучше. Прошло три поезда, и мы на всякий случай смылись.
Жерар Депардье
Юрий Феклистов:
Мы поехали к Депардье в 1998 году. От журнала «7 дней». Бригада была из трех человек – двое корреспондентов из Москвы, и один собственный корреспондент, который работал в Париже. Договаривались об интервью за полгода. Визы, билеты, все покупали заранее, и было страшно, а вдруг сорвется? Мы боялись, что Жерар что-нибудь отчебучит, или просто будет не совсем трезв. Ехали мы в его поместье в городке Анжу, которое он недавно купил.
Скоростной поезд (я тогда впервые в нем ехал), проделал пятьсот километров за полтора часа. И вот замок.
Огромный средневековый дом был полуразрушен. В нем еще шел ремонт. Депардье пригласил нас в маленький домик на территории усадьбы, где уже можно было жить. Там он нас и принимал вместе с актрисой Кароль Буке.
Угостил шикарным обедом: какая-то необыкновенно вкусная курица, салаты, его собственное вино. Показал он и винодельческий завод, принадлежащий ему, каждому подарил по три бутылки.
Уже тогда было понятно, что человек любит хорошо пожить: вкусно поесть, выпить, вокруг него красивые женщины.
При этом Депардье был гостеприимен, чрезвычайно любезен, улыбался, шутил: долго с нами говорил, охотно фотографировался, я попросил его залезть на каменную ограду, он спокойно и без проблем на нее впрыгнул, потому что был тогда в хорошей физической форме, худой и очень подвижный. Никакого намека на отвратительный характер и неожиданные подвохи, о которых я много слышал.
Рассказал нам о том, что посылает белое вино своему другу Фиделю Кастро. Для здоровья. Я подарил ему фотографию Ростроповича в Белом доме, которую сделал в августе 1991 года. «А, Слава! Я его хорошо знаю. Это мой друг!» – тут же улыбнулся Депардье.
Ну, в общем, весь мир был у него тогда в друзьях.
Борис Минаев:
На фотографии, может быть, одной из немногих, которую российский фотограф сделал у Депардье в его доме во Франции, он выглядит молодо и свежо. Здесь ему 50 (почти) лет.
Тогда, 15 лет назад он – кумир и любимец нации, гражданин своей страны, еще не сделавшийся лицом бесконечного Астерикса, еще не грузный и не тяжелый, еще не вступивший в священную войну со своим правительством, своей прессой, своим обществом.
Но и теперь, когда и наша интеллигенция, и французская налепила на него толстый слой грязи, мне не кажется, что артист, подаривший человечеству минуты такого эстетического восторга и счастья, может быть виноват в том, что получил российский паспорт или расточал комплиментыдругой политической системе или ее лидеру.
В сущности (и это всем понятно), Депардье почти ничего не знает о современной России. Зато он хорошо знает Францию. Он видит в ней то, чего не видим и никогда не увидим мы. Ему кажется, что с его страной что-то не так. Он делает отчаянные жесты, чтобы и другие встали на его точку зрения.
И если мы допускаем политических изгнанников из России, и даже сочувствуем им всей душой, то почему (хотя бы теоретически) нельзя признать, что и из Франции могут быть изгнанники по политическим мотивам? Беглецы, диссиденты, несогласные? Пусть странные, смешные, придурковатые, какие угодно. Это их право.
То, что мы считаем нормальным для себя, должны считать нормальным и для других.
Иначе мы – закосневшие и неисправимые провинциалы.
Эта моя заметка – в защиту Депардье. Как раз не потому, что он актер. А потому что – имеет право.
На одном сайте прочитал – российское гражданство уже получило более 4 тысяч французов, более трех тысяч граждан Германии…
Думаю, что сейчас везде тревожно и везде люди думают о том, куда бы переехать. И как бы спастись. Депардье – никакое не исключение. Мы к ним, они к нам – нормальная ситуация, если говорить о людях, о том, как устроены их души и мозги, а не о политике.
Хотя мы к ним – пока что в сотни и тысячи раз больше.
Очередь за водкой, 1989 год
Борис Минаев:
Эту фотографию фотограф «Огонька» Марк Штейнбок сделал по заданию редакции, в одном из рабочих поселков далеко от Москвы. Водку скоро начнут выдавать по талонам. Также как сахар и другие продукты первой необходимости.
Ответом на эти ограничения в торговле (и на продовольственный дефицит) станет жуткая социальная напряженность, и затем, уже наследующей стадии — знаменитый спирт «Рояль» и другие суррогаты, унесшие жизни миллионов (возможно, что и так) наших сограждан.
На этой фотографии видно, что люди уже готовы к штурму. Пока еще только магазина. Но скоро они начнут штурмовать уже все —- и систему жизни, и систему власти. Подноготная любых перемен видна на картинке чрезвычайно отчетливо, во всех своих черно-белых гранях. Это — изношенность, моральная усталость системы.
Похоже, что-то подобное происходит и сейчас.