Вся жизнь Клары замыкалась на музыке: ежедневные, многочасовые занятия за роялем, изнурительные упражнения, строгий режим, запрет на детские игры и забавы. Фридрих не жалел средств: к его дочери приходили самые прославленные мастера музыки, учителя письма и чтения, английского и французского языков. Всё это сделало Клару Вик не по годам взрослой и серьёзной: отец отнял у неё детство, подарив взамен всемирную известность.

[460x624]

На следующее утро после выступления маленькой пианистки Роберт Шуман стоял у двери дома Виков и умолял главу семьи быть его учителем. В тот день он стал учеником знаменитого музыкального педагога Фридриха Вика и из беззаботного юноши превратился в трудолюбивого ученика, часами занимавшегося музыкой. Современники вспоминали, что Шуман даже в поездки брал картонную клавиатуру, на которой беспрестанно отрабатывал технику игры на фортепиано. Придумывая изощрённые упражнения, он однажды повредил себе правую руку, после чего врачи запретили музыканту играть, навсегда отобрав надежду стать великим пианистом. Продолжая занятия с Фридрихом Виком, будущий композитор в то время всерьёз увлёкся музыкальной критикой. Когда у Виков появлялся молодой Роберт, всё в доме веяло теплотой и весельем. Но худое, нездоровое лицо Клары и её огромные, грустные глаза не давали юноше покоя. Его сочувствие к «печальной Кьярине», а также восхищение её гениальностью переросли вскоре в настоящее, сильное чувство.

Шуман. Признание.

В 1836 году, когда Кларе исполнилось шестнадцать лет, Шуман впервые объяснился ей в любви. «Когда ты меня поцеловал тогда, — вспоминала она в своих письмах намного позднее, — я думала, что потеряю сознание… я едва удержала в руках лампу с которой провожала тебя к выходу». Девушка, уже давно питавшая нежные чувства к молодому пианисту, сразу же ответила взаимностью. Влюблённым приходилось скрывать свои отношения, прячась и обманывая старого Вика. Тем не менее подозрительный отец вскоре узнал о проделках дочери. Понимая, чем может обернуться для него роман Клары, Вик увёз дочь из города, и более чем полтора года влюблённые не имели ни малейшей возможности встретиться. Даже переписка была им строго запрещена. В дни разлуки Роберт Шуман, тоскуя по «маленькой Кьярине», написал лучшие свои «Песни», которые впоследствии принесли ему мировую славу.

[493x761]

В 1837 году, когда Вики вернулись из продолжительного турне в Лейпциг, Клара написала любимому нежное письмо, передав его через общего друга Эрнста Веккера. С тех пор их тайные письма пересылались через знакомых, которые изо всех сил старались помочь влюблённой паре облегчить их страдания. «…Ты ангел-хранитель, посланный мне творцом. Ведь ты и только ты вернула меня к жизни…» — писал Шуман. Иногда друзья организовывали тайные встречи Роберта и Клары, и делалось это столь искусно, что даже суровый и бдительный Фридрих Вик долгое время не замечал пылкого любовного романа своей дочери.

Шуман. Адажио. Когда же Шуман, пожелавший сделать открытой связь с любимой, пришёл к старому Вику, чтобы просить руки его дочери, тот в ярости выгнал бывшего ученика из дома и запретил подходить к «его гениальной Кларе». Отчаявшись, молодой человек пошёл на последний шаг, обратившись с согласия Клары в суд, где отец возлюбленной публично обвинил поклонника дочери в пьянстве, разврате, плебействе и безграмотности. Композитор опроверг клевету обозлённого Вика, и суд вынес решение о возможности брака между влюблёнными вопреки запрету строгого папаши.

  [показать] Клара Вик

Любимой игрушкой Брамса были оловянные солдатики, и когда ему говорили: «Маэстро! Вы совершенно не жалеете свое время!» он отвечал: «Господа, вы ничего не понимаете ни в творчестве, ни в оловянных солдатиках. Стоит мне выстроить мою верную армию и скомандовать ей «Вперед!», как ко мне немедленно приходит вдохновение, и в то время как мои воины бегут на штурм, я бегу к роялю». Это был большой ребенок; но с довольно трудным детством: «Я вынужден был зарабатывать на жизнь, играя всякую ерунду в матросских кабачках Гамбурга. И ужасно томился, пока не догадался поставить на пюпитр вместо нот книгу! Правда, порой, зачитавшись, я и не замечал, как вместо танцев принимался играть сонату Бетховена. Но, честно говоря, пьяным матросам было все равно, они плясали и под Бетховена. Так что мы проводили вечера во взаимном удовольствии».

  [показать]

Роберт Шуман с женой Кларой Вик

Как-то с концертами у них оказался Шуман, от которого тогда многое зависело в немецком музыкальном мире; юноша послал ему свои сочинения на просмотр, но получил их обратно нераспечатанными. Прошло целых пять лет, прежде чем Иоганнес под натиском дружеских уговоров сумел забыть эту горькую обиду. 30 сентября 1853 года, заручившись рекомендательным письмом, он решается-таки нанести визит великому композитору и встречает в его доме женщину, которая выглядела, «как мажорные тона в финале «Фиделио»...

Из дневника Клары Шуман:

По-настоящему трогательно видеть этого человека за фортепиано, наблюдать за его привлекательным юным лицом, которое озаряется во время игры, видеть его прекрасную руку, с большой легкостью справляющуюся с самыми трудными пассажами, и при этом слышать эти необыкновенные сочинения. Это – истинный посланец Божий!

 Запись Роберта короче: «В гостях был Брамс – гений». Зато через месяц он опубликовал целую статью, которая называлась «Новые пути» и действительно открывала путь «художнику, творившему во мраке и безмолвии»: «Я думал, что должен будет однажды появиться тот, кто окажется призванным в идеальной форме передать высшее выражение эпохи. И он появился. Его зовут Иоганнес Брамс. Вот человек призвания. Его сотоварищи приветствуют его первые шаги в мире, где его ожидают, быть может, страдания, а может быть, и лавры, и пальмы».

 
Венгерский танец. Брамс.

[270x405]

Уважаемый господин Брамс, Ваш сын, Иоганнес, стал нам очень дорог, его музыкальный гений принес нам часы, полные радости. Чтобы облегчить ему первые шаги в мире, я высказал публично свое мнение о нем. Посылаю Вам эти листки и думаю, что они доставят маленькую радость отцовскому сердцу. Вы можете с надеждой смотреть на будущее этого любимца муз и быть уверены в моем сердечнейшем участии в его счастье!

Роберт Шуман

Шуманы просто не могли нарадоваться на своего нового «малыша» и друга, который и сам думал и мечтал – «лишь о том прекрасном времени, когда я смогу жить у вас обоих, как будто в чудеснейшей стране». Заинтригованная Робертом, Брамса начинает принимать изысканная публика, его слушают в аристократических домах, и уже на Рождество в Лейпциге издают его первые сочинения. Гонорар он отправляет родителям, сонату посвящает Кларе. Для самого мэтра он не может найти у себя ничего стоящего. Притчи, достойные большого философа появятся у него поздней.

27 февраля 1854 года, не выдержав мучений сильного психического расстройства, Шуман бросился с моста в Рейн. Его спасли, но поместили в лечебницу для душевнобольных. Клара осталась с шестью детьми, ожидая в ближайшие месяцы седьмого. Иоганнес тотчас примчался в Дюссельдорф и взял на себя все домашние хлопоты вплоть до приобретения почтовых марок. Он разговаривал с врачами и пробирался в больничный сад, когда к Роберту ещё не пускали. «Ваш дорогой муж совсем не изменился, - пишет Брамс, - только стал крепче. Взгляд его приветлив и светел. Улыбка и речь со стороны – совершенно такие же, как прежде. Господин Шуман осмотрел цветы и пошел вглубь, в прекрасную даль, он исчез с моих глаз, освещенный чудным светом заходящего солнца. Не могу описать, что я чувствовал в эти часы, меня пробирала дрожь, и лишь ценой огромного усилия я сдержался, чтобы не окликнуть его, не броситься к нему. Не хотел бы я, чтобы Вы оказались на моем месте».

Вальс. Брамс.

Первое свидание разрешили следующей зимой. «Я отдал ему Ваш портрет. О, видели бы Вы, как глубоко он был растроган, почти до слез, и как он все ближе и ближе подносил портрет к глазам и, наконец, сказал: «О, как давно мне хотелось иметь его». Когда он отложил его, руки у него очень дрожали. Он потом то и дело взглядывал на него и часто вставал, чтобы снова рассмотреть поближе».

«Я частенько сижу над листом писчей бумаги, - говорит Иоганнес Кларе, - и мне очень хочется написать вам что-то утешительное и очень хорошее, но мне это ещё никогда не удавалось, ибо с буквами я не умею обходиться, как с нотами». Совершенно забыв себя, Брамс старается сделать все, чтобы помочь почитаемой и дорогой ему женщине пережить страшное испытание. Он выводит её на свежий воздух, как это всегда делал муж, он сочиняет ей вариации на «его» любимую тему, он окружает ее и новорожденного сына Роберта почти отцовской заботой и нежностью, ну и, в конце концов, влюбляется.

[249x405] И. Брамс

Из письма Брамса Кларе:

Мне всегда хочется говорить Вам только о любви, каждое слово, которое я Вам пишу и которое не говорит о любви, заставляет меня раскаиваться. Вы научили меня и продолжаете ежедневно учить, восхищаться и узнавать что такое любовь, привязанность и преданность. Мне всегда хочется писать вам, как можно более трогательно о том, как искренне вас люблю, я могу только просить Вас поверить мне на слово.

Частый удел романтиков – влюбляться, в кого нельзя... Это была ступенька той самой великой жертвенной любви, которая «милосердствует, не завидует, не превозносится, не ищет своего, не мыслит зла, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». «Поверьте вашей матери, - говорила Клара детям, - и не слушайте мелочных и завистливых душонок, которым не по нраву моя любовь, моя дружба с ним, и поэтому пытающихся атаковать его или наши хорошие отношения. Они ничего не могут или не хотят понять». И сами дети напишут о Брамсе: «Он – один из нас».

Но удержаться на такой духовной высоте рядом с мудрой и прекрасной «царицей», артисткой с мировым именем и музой Шумана – не так уж легко. В смятении чувств Иоганнес бежит к морю и кладет на музыку старинную, полную мятежных волн шотландскую балладу «Эдвард».

В прощальной весточке Шуман пишет Кларе об их «почтовом голубе», о самом близком человеке его последних дней, о Брамсе: «Я не знал дня рождения нашего любимца, поэтому мне надо надеть крылья, чтобы это письмо вместе с партитурой прибыло к завтрашнему дню...»

Шуман. Мечтая.

Иоганнес был последним из друзей, кто видел Роберта. 23 июля 1856 года из лечебницы телеграфировали Кларе, что если она хочет застать мужа живым, то должна приехать. «У него был удар, - пишет Брамс, - и врачи думали, смерть последует сразу. Я пошел к нему и увидел: у него судороги и он сильно возбужден, а потому и я, и врачи отсоветовали госпоже Шуман идти к нему и настояли на ее отъезде. Но госпожа Клара так страдала, что я вынужден был предложить ей снова поехать туда и увидеться с ним. Денно и нощно мы благодарим Бога, что это произошло...

Мне, верно, никогда уже не испытать ничего столь же волнующего, как встреча Роберта и Клары. Сначала он долго лежал с закрытыми глазами, и она встала перед ним на колени, и казалась спокойнее, нежели можно было ожидать. А потом он ее узнал и на следующий день тоже. Один раз он даже явно хотел обнять ее, охватил ее рукой. Говорить он уже давно не в состоянии, можно разобрать лишь отдельные слова. Но она и этому была счастлива... Он отошел очень тихо, так что едва ли кто-то заметил».

Шуман, Клара и Брамс

Знаменитый «Немецкий реквием» Брамс напишет к десятой годовщине Шумана. И сам выберет из Библии слова, над которыми не властна смерть. Его прощание с любимыми начинается с Нагорной проповеди: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Продолжается письмом апостола Петра: «Всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве: засохла трава, и цвет ее опал; но слово Господне пребывает вовек».

«Реквием» приносит Иоганнесу уже немеркнущую славу. В 35 лет. «Мне досадно, пишет он Кларе, что ты испытываешь затруднения, в то время как я купаюсь в деньгах! Если ты любишь меня, как я того желаю, позволь мне принять участие в обеспечении твоих внуков, выделив 10.000 марок». И не дождавшись ответа, послал пятнадцать. После смерти Роберта Брамс должен был провести в его доме ещё год, а когда Кларе стало немного легче, уехал, «полюбив другую»: «Я мыслю только музыкой, и если так пойдёт дальше, превращусь в аккорд и исчезну в Небесах». Клара осталась единственным источником его вдохновения до конца дней. И до конца дней он сохранил способность умиляться, читая драгоценные письма и обижаться из-за всяких недоразумений, как ребёнок.

Из письма Брамса Кларе:

После сорокалетнего верного служения тяжело оказаться ни кем иным, как «еще одним печальным опытом». Что ж, и это придется перенести, я привык к одиночеству и должен привыкнуть к мысли об этой огромной пустоте. Тебе же я сегодня смею повторить, что ты и твой муж – лучший опыт моей жизни, вы составляете ее величайшее богатство и содержание. Чувствую, что из-за своего характера, я заслужил глубокую боль, которую причинило мне твое отчуждение, но почтительная память о тебе и о нем всегда будет согревать и ярко светить твоему преданному И. Б.

26 марта 1896 года Клару разбил паралич. «Прошу вас, - пишет Брамс Марии Шуман, - когда вам покажется, что можно ожидать самого худшего, дайте мне знать хотя бы одним словечком, чтобы я мог приехать и увидеть ещё открытыми дорогие глаза, вместе с которыми для меня столь многое закроется!»

[361x405]

Для удара в 76, она совсем неплохо держалась и месяц спустя даже смогла подарить Иоганнесу на день рождения несколько строк. «Последнее – самое лучшее, - пишет он в ответ, - никогда ещё это изречение не звучало для меня так приятно, как сегодня, когда пришло самое дорогое для меня поздравление к седьмому!»

Через три дня с Кларой случился новый удар, и 21-го ее не стало. Брамс в ужасном волнении, перепутав поезда, едва успел на похороны. Чтобы исполнить свою лебединую песнь – «Четыре строгих напева». Вскоре Брамс заболел раком и до следующего дня рождения не дожил. Так что этот вокальный цикл на стихи из Библии о любви и смерти – во всех отношениях прощание. «Я написал их в первую неделю мая, - говорит он детям, - Глубоко внутри в человеке часто говорит и бродит что-то такое почти неосознанное, что порой может, пожалуй, вылиться только в поэзии или в музыке. Всякий раз, когда вы будете играть эти напевы, рассматривайте их как приношение памяти вашей любимой мамы».

"Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится".