[показать]
Нельзя полностью понять поэзию без знания хотя бы маленьких фактов  биографии поэта. За короткой, как вздох, фамилией Фет скрывается тайна его рождения и происхождения, любви и загадочной гибели его возлюбленной, секрет неизменного до последних дней жизни чувства к Марии Лазич . Свет ее любви он пронес через всю свою жизнь

[показать]
Томительно-призывно и напрасно
Твой чистый луч передо мной горел.
Немой восторг будил он самовластно,
Но сумрака кругом не одолел.

Пускай клянут, волнуяся и споря,
Пусть говорят: то бред души больной;
Но я иду по шаткой пене моря
Отважною, нетонущей ногой.

Я пронесу твой свет чрез жизнь земную;
Он мой, - и с ним двойное бытие
Вручила ты, и я, я торжествую
Хотя на миг бессмертие твое.
[показать]
Когда Фету было под семьдесят и, говоря его же словами, уже светили «вечерние огни», родилось это поэтическое признание:
[показать]
Нет, я не изменил. До старости глубокой
Я тот же преданный, я раб твоей любви,
И старый яд цепей, отрадный и жестокий,
Еще горит в моей крови.
Хоть память и твердит,
что между нас могила,
Хоть каждый день бреду
томительно к другой, —
Не в силах верить я,
чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
[показать]

Этим стихам более ста лет, но до сих пор они поражают пламенной силой любви, преодолевающей все, даже время и смерть. Обращаясь к давно ушедшей из жизни любимой женщине, как к живой, поэт утверждает:

[показать]
У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем,
нас нельзя разлучить!
[показать]

Это строки из стихотворения «Alter ego», что в переводе с латыни означает «второе я». Так древние римляне называли самых дорогих и близких им людей. Своим «вторым я», своей второй половиной Фет считал девушку, которую встретил и потерял еще в годы своей молодости. После трагической кончины возлюбленной в фетовской лирике устойчивыми стали мотивы и образы, связанные с огнем, будь то полыхающий костер, пылающий камин или трепетное пламя свечи.

[показать]
Тускнеют угли. В полумраке
Прозрачный вьется огонек.
Так плещет на багряном маке
Крылом лазурный мотылек.
Видений пестрых вереница
Встает, усталый теша взгляд,
И неразгаданные лица
Из пепла серого глядят.
Встает ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжет душа, что ей не нужно
Всего, чего глубоко жаль.
[показать]

На исходе было палящее лето 1848 года. Афанасий Фет служил в кирасирском полку, расквартированном на границе Киевской и Херсонской губерний. Военное окружение в украинской степной глуши тяготило поэта: «лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться». Однообразие служебных будней скрашивало только знакомство с местными помещиками. Фета приглашали на балы и любительские спектакли.

Однажды в гостеприимном доме бывшего офицера Орденского полка М. И. Петковича давали бал. Легкие стайки многочисленных барышень, вальсирующих с офицерами, порхали по залу. В больших зеркалах дрожали огоньки свечей, таинственно искрились и мерцали украшения на дамах. И вдруг — будто яркая вспышка молнии поразила поэта: он заметил стройную девушку, которая выделялась среди других своим высоким ростом и природной грацией. Смуглая кожа, нежный румянец, роскошь черных волос. С замирающим от волнения сердцем Фет пожелал быть представленным поразившей его воображение незнакомке. Это была она — Мария Лазич, которой отныне, как Беатриче для Данте или Лауре для Петрарки, предстояло стать единственной героиней фетовской любовной лирики. Год за годом, до самой смерти посвящал он ей сияющее созвездие своих прекрасных стихов:

[показать]
Где ты? Ужель, ошеломленный,
Вокруг не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего?..
[показать]

Мария была племянницей М. Петковича и дочерью отставного кавалерийского генерала сербского происхождения К. Лазича, сподвижника Суворова и Багратиона. Отставной генерал был небогат и обременен обширным семейством. Мария — старшая его дочь — разделяла все хозяйственные и воспитательные заботы отца. К моменту знакомства с Фетом ей было 24 года, ему — 28 лет.

Мария Лазич не была ослепительной красавицей. Признавали, что она «далеко уступает лицом» своей младшей замужней сестре. Однако Фет безошибочно признал в ней родственную душу. «Я ждал женщины, которая поймет меня, — и дождался ее», — писал он своему другу Ивану Петровичу Борисову, с которым вместе провел детство в Орловской губернии. Девушка была великолепно образованной, литературно и музыкально одаренной. «Поэзия и музыка не только родственны, но нераздельны», — считал Фет. Мария вполне разделяла его убеждения. Оказалось, что она еще с ранней юности полюбила фетовские стихи, знала их все наизусть. Поэт, вспоминая первые моменты общения с Лазич, писал: «Ничто не сближает так, как искусство, вообще — поэзия в широком смысле слова. Такое задушевное сближение само по себе поэзия. Люди становятся чутки и понимают то, для полного объяснения чего никаких слов недостаточно».

Однажды, сидя в гостиной у Марии, поэт перелистывал ее альбом. В то время все барышни имели такие альбомы: записывали в них любимые стихи, помещали рисунки, просили о том же своих подруг и знакомых. Все как обычно в девичьем альбоме. И вдруг одна необыкновенная страница приковала внимание Фета: он прочел прощальные слова, увидел нотные знаки и под ними подпись — Ференц Лист.

Знаменитый композитор и пианист гастролировал в России ровно за год до встречи Марии с Фетом — летом и осенью 1847 года. Побывал Лист и в Елисаветграде, где познакомился с Марией Лазич. Она посещала его концерты, музыкант бывал у нее в гостях, виртуозность игры на фортепиано Марии Лазич так восхитила Ф. Листа, что он «написал ей в альбом прощальную музыкальную фразу необыкновенной красоты... Вспыхнуло ли между ними взаимное чувство, или запись, которую Ференц Лист оставил в альбоме девушки перед отъездом, была просто знаком дружеской симпатии? Кто знает? Однако нельзя было не заметить, что в словах прощания сквозит неподдельная боль предстоящей разлуки, а мелодия, сочиненная композитором для Марии, дышит страстью и нежностью.

Под влиянием последней Фет написал стихотворение «Какие-то носятся звуки».
[показать]
Какие-то носятся звуки
И льнут к моему изголовью.
Полны они гордой разлуки,
Дрожат небывалой любовью...

Ведь годы ж прошли? И тогда-то
Душа не изведала страсти...
Что ж сердце болезненно окаю
Влияньем неведомой власти?

Казалось бы, что ж? Отзвучала
Последняя нежная ласка,
По улице пыль пробежала,
Почтовая скрылась коляска...

И только... Но песня разлуки
С несбыточной шутит любовью,
И носятся светлые звуки,
И льнут к моему изголовью...
[показать]

— Я не устаю благодарить небо за то, что послало мне встречу с Вами, — призналась однажды Мария. — И все же не понимаю, отчего Вы — университетски образованный человек, утонченный поэт — решили поступить на военную службу, которая, как я чувствую, столь обременительна для Вас?

Греясь у камина в тот зимний ненастный вечер, Фет поежился, точно от холода. Вопрос задел его за живое, затронул самое важное в его судьбе и требовал сокровенных признаний. Помолчав, он поведал девушке непростую, во многом загадочную, романтическую и в то же время мучительную историю своей семьи.

Его мать — молоденькая миловидная немка Шарлотта Фёт (Foeth) — проживала в Дармштадте и была замужем за чиновником городского суда Иоганном-Петером Фётом. У супругов была годовалая дочь Каролина, но Шарлотта не чувствовала себя счастливой в браке. Муж обращался с ней грубо, предпочитал проводить время за кружкой пива с приятелями. Ее душа томилась и ждала избавления. И вот в начале 1820 года появился он — чужестранец, обходительный и богатый русский дворянин Афанасий Неофитович Шеншин. Потомок древнего прославленного рода, мценский помещик и уездный предводитель дворянства, бывший офицер, участник боевых действий против Наполеона, он приехал в Германию на воды. Дармштадтская гостиница оказалась переполненной, и ее хозяин поместил нового постояльца в доме своего соседа — Карла Беккера, отца Шарлотты Фёт.

И пусть русский дворянин был более чем на двадцать лет старше, она увидела в нем своего героя, о котором грезила еще в девических мечтах. Вспышка страсти опалила обоих: двадцатидвухлетняя Шарлотта забыла об обязанностях матери и жены и сбежала в Россию со своим новым возлюбленным, оставив маленькую дочь на попечение Фёту. К тому времени она уже ждала второго ребенка. Похищая чужую жену из Германии, Афанасий Шеншин оставил отцу Шарлотты письмо с просьбой простить и благословить их союз. В Орловскую губернию — в неизвестный дотоле Беккеру городок Мценск — полетел ответ, полный упреков и угроз: тайно бежавшие из Германии любовники совершили проступок, «который запрещают законы Божеские и человеческие, а христианская религия полагает в числе величайших грехов».

В Мценском уезде в имении Шеншина Новоселки у Шарлотты Фёт родился сын, который был крещен по православному обряду и записан в метрической книге под именем Афанасий Шеншин. Спустя два года после его рождения Шарлотта приняла православие, была наречена Елизаветой Петровной и повенчана с А.Н. Шеншиным. Тот был для Фета на редкость заботливым отцом. Елизавета Петровна писала брату в Германию, что муж так относится к маленькому Афанасию, что «никто не заметит, что это не кровный его ребенок». И вдруг разразился гром среди ясного неба. Орловское епархиальное начальство, обнаружив, что мальчик был рожден до брака, постановило, что «означенного Афанасия сыном господина ротмистра Шеншина признать невозможно». Так в 14 лет будущий поэт узнал, что отныне он не полноправный русский дворянин, не имеет права называться Шеншиным, а должен носить фамилию человека, которого никогда в жизни не видел, и именоваться Афанасием Фетом «родом из иностранцев».

После окончания словесного отделения философского факультета Московского университета Фет блистательно проявил свое поэтическое дарование, имел успех в литературных кругах, однако определенного места в обществе по-прежнему не было. Дворянский титул в те годы могла ему вернуть только военная служба. И Фет принял решение поступить в кирасирский полк: на офицерский чин можно было рассчитывать уже через полгода службы. Однако судьба словно смеялась над ним. Вскоре император Николай I издал указ, согласно которому стать потомственным дворянином можно было, лишь дослужившись до старшего офицерского звания. Для Фета это означало, что ждать ему придется еще лет 15 — 20.

Обо всем этом с болью говорил он в тот далекий декабрьский вечер своей возлюбленной.
[показать]
Шумела полночная вьюга
В лесной и глухой стороне.
Мы сели с ней друг подле друга,
Валежник свистал на огне.
И наших двух теней громады
Лежали на красном полу,
А в сердце ни искры отрады,
И нечем прогнать эту мглу!
Березы скрипят за стеною,
Сук ели трещит смоляной…
О друг мой, скажи, что с тобою?
Я знаю давно, что со мной!
[показать]
Смутное предчувствие беды, мысли об отсутствии средств у обоих омрачали влюбленность Фета. Его бедность доходила до такой степени, что поэт признавался: «Я очень хорошо знал, что в обществе невозможно появиться в мундире из толстого сукна. На вопрос мой, сколько будет стоить пара, портной запросил семьдесят рублей, тогда как у меня в кармане не было и семи». Не зная, как ему поступить, и в надежде на дружеский совет Фет шлет письма в мценское село Фатьяново другу детства И.П. Борисову: «Я встретил девушку — прекрасного дома и образования, я не искал ее, она — меня, но судьба… И мы узнали, что были бы очень счастливы после разных житейских бурь, если бы могли жить мирно … но для этого надобно как-либо и где-либо… Мои средства тебе известны, она тоже ничего не имеет».

Однако поэт все еще надеялся, что брак возможен, если родные окажут материальную поддержку: «не могу выбросить из рук последнюю доску надежды и отдать жизнь без борьбы. Если я получал бы от брата… тысячу рублей в год, да от сестры — пятьсот, то я бы мог как-нибудь существовать». Финансовой помощи не последовало, дружеские советы также были бессильны. «Будь ты мудрейший от Соломона, — пишет Фет Борисову, — то и тогда ничего для меня не придумаешь».

Пролетело почти два года со дня знакомства Марии Лазич с Фетом. На него привыкли смотреть как на жениха, а предложения руки и сердца все не было. Поползли сплетни и слухи. Родственники девушки пытались заставить Фета объясниться по поводу его намерений.

Отчаявшись, Фет решился «разом сжечь корабли взаимных надежд»: «я собрался с духом и высказал громко свои мысли касательно того, насколько считал для себя брак невозможным и эгоистичным». Помертвевшими губами Мария возразила: «Я общалась с Вами без всяких посягательств на Вашу свободу, а к суждениям людей я совершенно равнодушна. Если мы перестанем видеться, моя жизнь превратится в бессмысленную пустыню, в которой я погибну, принесу никому не нужную жертву». От этих слов поэт окончательно растерялся.
[показать]
Прости! Во мгле воспоминанья
Все вечер помню я один, —
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?
[показать]
— Я люблю с вами беседовать, — говорила Елена, — без всяких посягательств на вашу свободу». Несколько иначе писал Фет об этом в письме своему ближайшему другу И. П. Борисову:

«Я не женюсь на Лазич, — пишет он Борисову, — и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений, она передо мной — чище снега. Прервать — неделикатно и не прервать — неделикатно… Этот несчастный Гордиев узел любви, который чем более распутываю, тем туже затягиваю, а разрубить мечом — не имею духа и сил… Знаешь, втянулся в службу, а другое все только томит, как кошмар».

Но даже в самых страшных снах Фет не мог предположить, что это было только преддверие кошмара. Он решился на окончательный разрыв.

Наступила весна 1850 года. Вновь пробуждалась к жизни природа. Но Мария ощущала себя словно в ледяной пустыне. Как согреться в этом пронизывающем душу мертвящем холоде? Поздно вечером в своей спальне она долго смотрела на огонек лампы. Трепетные бабочки слетались на пламя и, замирая, падали вниз, опалив хрупкие крылья… А что, если разом прекратить эту боль?.. Девушка порывисто встала, лампа опрокинулась на пол, огонь перекинулся на белое кисейное платье Марии, языки пламени побежали вверх — к ее распущенным волосам. Охваченная пламенем, она выбежала из комнаты в ночной сад и мгновенно превратилась в горящий живой факел. Сгорая, она кричала: «Au nom du ciel sauvez les lettres!» («Во имя неба спасите письма!»). Еще четверо суток длились ее мучения. «Можно ли на кресте страдать более, чем я?» — шелестели ее губы. И перед самой смертью Мария успела прошептать последние слова, во многом загадочные, но в них было послано прощение любимому человеку: «Он не виноват, — а я…» На огненный жертвенник любви были возложены человеческое счастье и сама жизнь.

Фет был потрясен этим трагическим известием. Впоследствии он стал прославленным поэтом; женился на богатой купеческой дочери Марии Петровне Боткиной — не очень молодой и не очень красивой, тоже пережившей тяжелый роман. Фет стал владельцем поместий в Орловской и Курской губерниях; в Мценском уезде был избран мировым судьей. Наконец он получил долгожданное дворянство и право носить фамилию Шеншин. И все же в сердце прожившего жизнь поэта, не угасая более четырех десятилетий, пылал огонь его далекой юношеской любви. Обращаясь к Марии Лазич, Афанасий Фет писал:
[показать]
Как лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья —
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

Ты душою младенческой всё поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.

У любви есть слова, те слова не умрут,
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!
[показать]