В позапрошлом веке юные киевляне нередко убегали из дому, пленившись незрелыми мечтами о вольной экзотической жизни. Одни становились бродягами — суровая реальность не учила их отвечать за свою жизнь. Другие возвращались в обыденный мир и находили радости в нём
В XIX столетии заморские колонии напоминали о себе не только привлекательными картинками в иллюстрированных журналах, но и обилием экзотических растений в домах и парках, мебелью из эбена, красного дерева и пахучего сандала. Европейцы уже не представляли жизни без чая, кофе, рома, сигар, риса, специй и пряностей. В городах открывались бакалеи с заморским товаром, а дачи, оранжереи и парковые беседки строились в колониальном стиле.
Многие становились жертвами колониальных мифов, бросали привычную жизнь ради зыбкой надежды пожить иначе, познать толику земного блаженства и, если повезёт, разбогатеть. Поддавались этим чарам и дети. Несколько поколений киевлян выросли с мыслью, что далеко, но в пределах досягаемости, есть мир чудес, куда их раньше не пускали, но куда можно попасть, избавившись от докучливой опеки взрослых.
«3 января 1888 года, — писала газета «Киевлялнин», — два маленьких мальчика, Стефан и Леонтий Калавуровы, родители которых живут в доме Мегдмана по Мало-Владимирской улице, гуляя во дворе, выбежали на улицу и здесь порешили идти ловить “райских птичек”. Вскоре они встретили незнакомого мальчугана несколько старше, разговорились с ним и не замедлили ему сообщить о своём предприятии. Незнакомец одобрили их намерение и предложил свои услуги, обещая указать место, где можно поймать “райских птичек”. Он повёл их на Сенную площадь, а затем ввёл в пустой двор лесного склада Холоденко. “Вы здесь посидите, — сказал плут детям, — а я пойду принесу вам райских птичек. Но это такие птички, которых можно поймать только с помощью сапог. Дайте мне ваши сапоги, и я принесу каждому по две птички”.
Дети сняли сапоги, охотно отдали их вруну и сидели смирно, пока не озябли их ноги. Они долго крепились в ожидании чуда, но наконец не выдержали и расплакались. Это услышал городовой и отвёл детей домой».
С детьми постарше хлопот было больше. Они умудрялись проникать в поезда, шедшие на юг, и, тщательно скрываясь от полиции, иногда попадали в экзотические края. Один из таких дерзких побегов оставил след в газетной хронике 1879 года. «Три воспитанника киевских гимназий, — писала пресса, — под влиянием поэтических описаний Майн Рида и Купера решили отправиться в Америку. С этой целью одним из беглецов тайком было взято на путешествие 200 рублей. Юные эмигранты третьего и второго класса до сих пор не пойманы». О результатах поисков пресса не сообщала. Возможно, мальчишки сумели распорядиться уворованными у родителей деньгами, нашли проводников и ушли от погони, быть может, далеко среди пальм и орхидей создали они процветающую латифундию и объезжали владения в шёлковых шатрах на спинах слонов — почему бы и не помечтать подобно им…
В июле 1888 года киевская полиция почти три месяца охотилась за двумя мальчишками 14-ти и 11-ти лет, которые затеяли бежать в Америку. О приметах беглецов писали газеты, за ними шли по пятам сыщики, но схвачены они были далеко от Киева — в Батуми.
Беглые гимназисты умели выворачиваться из самых безнадёжных для них ситуаций. В 1883 году киевская пресса писала об 11-летнем мальчишке, который прибыл из Одессы в Киев под сидением вагона. В полиции он заявил, что привела его сюда тоска по родине и что его знают на Куренёвке, где жили некогда родители. Отправленный туда в сопровождении надзирателя и городового, мальчик по дороге сбежал и лишь ночью найден был спящим в кустах. Возиться с ним дальше и слушать его выдумки полиции не хотелось, так что он был отправлен назад в Одессу, где на деле проживали его родители.
Киевский психиатр Иван Сикорский, отец изобретателя вертолёта, относился к беглецам скептически. В его глазах они были «малоуспешны в умственной работе», тяготились учением и потому были готовы бежать от своей незавидной доли хоть на край света. Но даже этот суровый учёный признавал, что побег нередко раскрывал в них скрытые силы души, превращал бывших оболтусов в романтические личности. «Во время скитаний, — пишет Сикорский об одном из киевских беглецов, — он был смел и решителен. Казалось, глядел вдаль и видел будущее, испытывал слепое одушевление, смелость, безумную решимость, жил фантазией, которая рисовала ему опасности, неожиданности и отдалённые неясные перспективы».
Общий вывод психиатра неутешителен: он создал теорию о бродяжничестве как о проявлении свойственного молодёжи невроза, побороть который способна лишь целительная чуткость близких.
В своих «Основах теоретической и практической психиатрии» он рассказывает историю некоего «молодого беглеца, лет 17-ти, сына образованных родителей», который жил с горячо любившим его старшим братом, но был подвержен какому-то странному психозу. «Время от времени молодой человек впадал в томительное состояние духа, задыхался в комнатной атмосфере. Такое состояние наступало внезапно и заставляло больного искать воздуха и простора. Выйдя однажды из дому даже без шапки, он отошёл далеко и только там стал думать, куда бы ему идти. Ему пришло в голову идти в Екатеринодар, где жила его мать». Ночь застала его на лесной дороге. Ночевал на дереве, боясь нападения зверей. Далее его гнало вперёд чувство величия и страха как бы от преследующей его опасности. Так прошло несколько дней, с утомлением и успокоением больной заявил о себе властям, которые имели о нём телеграммы от брата. Молодой беглец давал себе и брату слово избегать дальнейших приключений, но время от времени повторял их.
В отличие от Сикорского, другой известный киевлянин Константин Паустовский не находил в юных бродягах ничего паталогического. Страсть к перемещениям, считал он, объясняется естественным стремлением молодёжи к новым впечатлением. Дети спасаются от однообразия, погружаясь в мечты об экзотических странах, где жизнь, как им кажется, иная, насыщенная острыми и свежими ощущениями.
В годы молодости и сам писатель мечтал путешествовать. «В Одессе, — вспоминал он, — мной завладела мысль о том, чтобы провести всю жизнь в странствиях, прожить её с ощущением постоянной новизны, чтобы написать об этом много книг со всей силой, на какую я способен». Идеалом Паустовского-гимназиста был брат его матери, который всю жизнь провёл в странствиях. «Он изъездил всю Африку, Азию и Европу, но не как благонравный турист, а как завоеватель — с шумом, треском, дерзкими выходками и неистребимой жаждой заводить всякие невероятные дела в любом уголке земли. Все дела кончались крахом. Благородная страсть к путешествиям вылилась у него в беспорядочное и бесплодное скитальчество. Но дяде Юзе я всё же обязан тем, что земля после его рассказов стала казаться мне смертельно интересной, и это ощущение я сохранил на всю жизнь».
Впрочем, далеко не все юные непоседы мечтали о далёких краях, райских птичках и тёплых волнах. В туманную даль рвались единицы, большинство же киевских мальчишек странствовали по живописным окраинам города и были счастливы, вдыхая горький дым костров и чад поджариваемых кусочков старого сала. «Как только приходила весна, — вспоминал Александр Вертинский, — мы устраивали чудесные “пасовки” то на Батыевы горы, то в Голосеевскую пустынь, то в Дарницу. Обычно утром мы встречались в заранее условленном месте и, оставив ранцы и связки с книгами в какой-нибудь лавочке, шли гулять. Мы разводили костёр, жарили на палочках старое сало, курили до тошноты и бегали взапуски, собирая хворост, и пили, пили воздух. Украинский воздух! Воистину это были самые счастливые дни моей жизни».
Зимой большая часть злостных прогульщиков уроков оседала в Лавре, смешиваясь с толпами богомольцев и греясь в бесплатных монастырских столовых. Как писал Вертинский, в Лавре всегда можно было найти миску борща и кусок хлеба, а у кого водились денежки, покупали знаменитые лаврские лакомства. «В монастырской трапезной бесплатно выдавали постный борщ из капусты и чёрный хлеб. А за три копейки можно было купить пирог. Большой пирог! Настоящий “брандер”, как мы его называли!».
По изворотливости, лживости и быстроте ног «внутренние эмигранты» едва ли уступали искателям «райских птичек». Они рассказывали полицейским небылицы, а те невольно верили. В апреле 1885 года в одной из газет напечатали заметку «Загадочный случай», где вполне серьёзно приводилась жуткая «исповедь» восьмилетней бродяжки Веры Рыжковой. Родители её умерли, а её, как и младших брата с сестрой, взяла к себе тётя. На днях она со всеми детьми отправилась гулять по берегу Днепра. Брата и сестру тётя на её глазах потопила, а её якобы привела в Лавру, где оставила. Сцена потопления была рассказана в ужасающих подробностях, и полиция приняла самые энергичные меры по розыску тёти и проверки рассказа. Однако через пару дней выяснилось, что тёти вовсе не было. Девочка жила у матери, у неё были взрослые брат с сестрой, с которыми никакого происшествия не было. Девочка была возвращена матери, но в конце месяца опять убежала.
В конце XIX века горожане привыкли к детскому бродяжничеству. Газетчики перестали бить тревогу по каждому поводу, злостных прогульщиков ругали, наказывали, но из гимназий не исключали. Каждую осень и весну беглецы исчислялись десятками. Родители и педагоги уже знали, что между беглым гимназистом и бродягой большая разница. Немногие действительно переставали учиться и опускались на дно. Другие, бывало, погуляют да и возвратятся за парту. В наше время дети также иногда оставляют свои семьи, но не из романтических побуждений. Теперешние наши бродяжки "райских птичек" уже не ищут, они о них едва слышали. Семейная жизнь обеднела и потеряла былую привлекательность. Детей гонит на улицу ожесточённость нравов.
Анатолий Макаров
http://familiya.in.ua/?goto=archive&namber=%E2%84%964&id=268