…Не объяснить, не понять, разве что почувствовать – сердцем.

Они были чем-то немного похожи, столь непохожие при этом – нервная, хрупкая Цветаева с глазами-озерами, в которых тонули небо и облака, и надрывная, на нерве, с острым, жгучим взглядом, вся – струна, – невероятная Белла Ахмадулина.

Белла Ахатовна считала себя продолжательницей поэзии Цветаевой.

Пела любовь.

Вязала слова в невесомое, легкое кружево.

Бросала его по ветру – лети.

И откуда-то из десятилетий, что их разделяли во времени, ловила тени прошлого – такие же кружева. Эхо – Марины.
Марина истово любила Москву. В ней растворялась и Белла.

Обе жили – поэзией.

Рвали строки – так, что их края резали сердце.

Марина пророчила: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед».

Белла подводила главную черту: «Марине Цветаевой, да и мне, все равно — будет ли памятник».

… Цветаева была «осенней» – родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве.

Ахмадулина – «весенней», она пришла в этот мир в апреле 1937 года. Марина уйдет в последний день лета. Белла – в стылом ноябре.

Разойдясь во времени, они встретились вне его, вне пространства. В мире строк, образов, острых чувств и душевного трепета, имя которому нет.

Незадолго до своего ухода Белла Ахмадулина говорила с корреспондентом «Вечерней Москвы» о той, которую так любила – невероятной, гениальной Марине Цветаевой, рассказывала историю своих поэтических взаимоотношений с Мариной Ивановной, поведала о тайне блокнота с Бурбонскими лилиями, с которым умерла Марина Ивановна…

Сейчас эти строки читаются как-то особенно проникновенно.

Светлая память – Марине Цветаевой.

Светлая память – Белле Ахмадулиной.

* * *

… Намного больше стихов, чем Ахматовой, я посвятила Марине Ивановне… Вместе с мужем – Борисом Мессерером – нам удалось установить памятник Марине Цветаевой в Тарусе. Марину Ивановну я считаю гением, и преклоняюсь перед ее гениальностью. Когда мы ставили памятник, я сказала Борису (Мессереру), что для Марины Ивановны было бы безразлично – есть ли памятник или его нет. Она была намного выше славы как при жизни, так и после (разумеется, могу только предполагать). Забегая вперед, скажу, что мне тоже глубоко все равно – будет ли мне где-либо установлен памятник, или же нет? Если размышлять на эту тему, то, кажется, Цветаева бы смирилась со своим бронзовым двойником только в Тарусе, где началось и закончилось ее детство. Марина Ивановна хотела быть похоронена в Тарусе, где покоится ее дочь Ариадна, ее сестра Анастасия, сводная сестра Валерия. Это то самое знаменитое Хлыстовское кладбище, описанное Константином Паустовским. Желание поэтессы было исполнено. Камень с надписью: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева» установлен на Мусатовском косогоре, неподалеку от могилы Бориса Мусатова. Рядом с камнем, как и хотела Марина Ивановна, растет самая красная и крупная в тех местах земляника. Правда, жаль, что пришлось вырубить некоторые деревья на площади Тарусы, когда устанавливали памятник. Борис противился этому требованию, но специалисты настояли. Марина Ивановна так любила деревья! Но специалисты сказали, что деревья на площади Тарусы стали очень старыми, опасными для окружающих, и вообще не вписывающимися в интерьер площади. Борис, который был не только автором памятника, но и архитектором реконструкции площади Тарусы, согласился еще и потому, что хотел сделать площадь города праздничной, чтобы молодожены приходили к памятнику Цветаевой, чтобы там гуляли люди, читали стихи. Он хотел воскресить ту Тарусу, которую так любили Марина, Осип Мандельштам, Борис Мусатов, Константин Паустовский и многие другие поэты и художники.

… В России созданы пять музеев Марины Цветаевой. Мне ближе музей Марины Цветаевой в Тарусе. Кстати, туда я передала экспонаты, связанные с Мариной Ивановной. Это автограф Цветаевой на поэтическом сборнике «Ремесло», которым раньше владел друг Цветаевой в эмиграции Владимир Соснинский. Примечательно, что от надписи Марины Ивановны, которую она сделала красными чернилами (кстати, я видела немало рукописей Цветаевой именно с красными чернилами), до меня дошли только слова «полудочери-полусестре». Еще передала в музей черепок от родительского дома Марины в Трехпрудном переулке, который был полностью разрушен. Однажды, будучи в Елабуге, принципиально не пошла в музей Цветаевой, потому что побоялась тягостного чувства соприкосновения с ее страшной смертью.

… Мое отношение к Марине Ивановне колеблется между двумя крайностями – то оно удивительно светлое, ясное, то невыносимо-мучительное, болезненное. Что же касается дачи в подмосковном поселке Болшево, откуда увели ее мужа Сергея Яковлевича и дочь Ариадну (его – на расстрел, ее – в тюрьму, и долгую ссылку), то там вообще убийственное место, где лично я находиться не могу.

… Мне кажется, в судьбе Марины Цветаевой могло быть только два варианта – или в живых остаются все члены ее семьи, или – никого. Иного, как говорится, не дано. В эмиграции и после, в СССР, у Цветаевой не было дома, но всегда была семья, с которой она решила остаться до последнего. В своем раннем стихотворении «Уроки музыки», посвященном Марине Цветаевой (как известно, в юности Марина серьезно обучилась игре на фортепиано) есть такие строки: «Марина, до! До – детства, до – судьбы, до –ре, до – речи, до – всего, что после». Мне кажется, что ее судьба началась с того момента, как она стала женой Сергея Эфрона, ибо в противном случае, у нее была бы совсем другая жизнь.

… Судьба подарила мне близкую дружбу с Анастасией Ивановной. Действительно, она считала, что Мур (так называли Георгия Эфрона все домашние), очень постарался довести свою мать до того тупикового состояния, в котором она оказалась в Елабуге. Анастасия Ивановна о смерти Марины узнала только через четыре года после трагедии, ибо сама находилась в лагере, и не застала в живых Мура, которого видела лишь однажды в своей жизни, в Париже, когда Мур был совсем маленький. Анастасия Ивановна не могла понять, почему Мур не пришел на похороны своей матери? Однажды Анастасия Ивановна мне сказала, что Марины Ивановна превыше всего ценила в человеке талант, а не его душевные качества, и что талант она развивала в своем сыне, не обращая особого внимания на воспитание его души. Марина Ивановна считала, что душу, характер он унаследует он своих родителей, и что тут уже развивать – каким человек родился, так и стал… А вот талант, по мнению Марины, никогда не передавался по наследству, и его надо было пестовать. Так в своей прозе Марина Ивановна писала, что выдающийся талант ее мамы – замечательной пианистки – не достался ни ей, ни ее сестре Анастасии.

... О Муре я много знаю из рассказов других людей, которые общались с ним больше, чем Анастасия Ивановна, – от поэта Николая Асеева, от Лидии Корнеевны Чуковской, и хотя их мнения о нем несколько противоречивые, но у меня сложился образ обреченного юноши, попавшего в страшную мясорубку в самый опасный подростковый возраст. Вне всякого сомнения, из Мура получился бы большой прозаик, а быть может, полководец. Скорее, полководец. Такой вывод я сделала, прочитав «Дневники» Мура.

… Блокнот с Бурбонскими лилиями теперь – среди экспонатов в Музее Цветаевой в Елабуге, куда его передал известный коллекционер Лев Мнухин. До него этот крошечный блокнот (Бурбонские Лилии были важным знаком для Марии Ивановны, об этом она неоднократно писала и говорила), долгое время хранился у меня, но Анастасия Ивановна посетовала мне передать его надежному человеку – тому самому коллекционеру Мнухину. В свою очередь, этот блокнот мне подарил один инженер, который сейчас живет в Израиле и называет себя Жоржем. А к нему блокнот Цветаевой попал, действительно, мистическим образом. Этот инженер ездил в Елабугу для того, чтобы заказать Марине Ивановне венок. Но когда с этим венком, в который были вплетены живые цветы, он шел к условной могиле Марины Ивановны (как известно, долгое время на этом месте, где приблизительно была похоронена поэтесса, стоял обычный телеграфный столь), его окликнула местная жительница. Она ему подарила этот блокнот, который достался ей от дядюшки – гробовщика, который хоронил Марину Ивановну. Видимо, тот вытащил этот блокнот из кармана фартука Цветаевой?! Как потом стало известно, этот блокнот Марина Ивановна купила во Франции, и он напоминал ей о счастливом детстве, о юношеской поездке в Париж, о спектакле с Сарой Бернар, который она воспела в своих стихах.

…Почему этот блокнот не был передан в музей Изобразительных искусств на Волхонке, который основал отец Марины Ивановны – профессор Цветаев? У Анастасии Ивановны Цветаевой были непростые отношения с директором музея на Волхонке Ириной Антоновой (ныне – Президентом музея – прим.ред.) Уж, я не знаю, какая кошка между ними пробежала, но Анастасия Ивановна наотрез отказывалась иметь дело с Ириной Александровной. Видимо, этот тот случай, когда «из великих людей гарнитур не сделаешь». А я дружила и с Анастасией Ивановной, и дружу с Ириной Александровной. Но обидеть родную сестру Марины Ивановны, замечательного человека Анастасию Цветаеву, – я не могла. Сестра Марины Цветаевой была категорически против передачи личных вещей семьи Цветаевых в музей, который создал их отец.

… Наверное, Марине Цветаевой нельзя было возвращать на Родину. Сама Цветаева была в этом уверена и прямо написала своей подруге Анне Тесковой в Прагу: «Я еду на верную погибель». Как известно, произошла та жуткая история с ее мужем Сергеем Эфроном, в результате которой был убит один человек — Игнатий Порецкий, и похищен другой. Марина Ивановна отказывалась верить, что в том заговоре, организованном на Лубянке, активное участие принимал ее муж. Сергей Эфрон – работал на НКВД. Но первой уехала в СССР, как известно, ее дочь Ариадна, которая страстно мечтала о возвращении на Родину.

Анжелика Заозерская