Воздух пахнет старостью.

Какой-то вполне обыденной сыростью и старостью. Он переполняет легкие, вырываясь маленькими струйками пара, растворяясь в обледенелом пространстве троллейбуса. От каждого седенья, от поручней, от дверей и даже от окон веет воспоминаниями людей, их страхами, радостями, озлобленностью на заторы на дорогах, мимолетными взглядами молодых ребят с девушками, бойкими криками школьников и старостью. Я не знаю почему этот запах так резко выделяется на фоне остальных. Может ему так же скучно как сотням пожилых людей, которые катаются на троллейбусах, чтобы хоть как-то скоротать время до начала вечерней череды сериалов, может он особо "впитываемый" пространством и предметами, я не знаю. Он щекочет ноздри, растормашивая давно забытые призраки прошлого, заставляет забыть настоящее и уносит вперед, к незыблемому будущему, к успокоению и смирению с неизбежным. А еще он пахнет отчаянием, этот воздух старости просто переполнен им, абсолютным, переполняющем всю душу без остатка отчаянием. В этом пространстве звонкий смех тонет как в болоте, растворяется в вязкости и омертвелении, разбивается от скалы прошлого. Только дрожащий голос может пробиться сквозь эту пелену, стараясь разрезать её как ткань ножницами, напомния, что еще живой, что дышит, нуждается в другом таком же голосе,но ответом ему остается лишь эхо пустого троллейбуса. И он тоже замолкает, поддаваясь давлению старости.

Я не боюсь смерти. Я боюсь что-то не успеть, не запомниться этому миру, не остаться в памяти людей. 

Я боюсь остаться без детей, меня страшит одиночество как факт. Как писал Брэдбери: "Его последняя мысль: "Вот черт, а ведь пить-то совсем не хочется!"

Старость - это страшно, потому что ты становишься никому не нужной. Ты звонишь детям и внукам, которые лишь отмахиваются, потому что у них жизнь бьет ключом, в самом разгаре, а твоя уже на исходе.

Старость - это страшно. И воздух пахнет ею, распространяя повсюду гнилостный, сладковатый, плесневелый аромат смерти.