В эту ночь я спал плохо, мысли о Степане не оставляли меня даже во сне. Поднявшись с кровати утром, я, со страхом неотвратимой неизбежности, в первую очередь, посветил на Степу фонариком, который так и оставался лежать на моей прикроватной тумбочке со вчерашнего дня. Отпустило на сердце – Степанчик был жив, хоть и дыхание его было неровным и тяжелым.

Моя рука дернулась, было, погладить бедняжку, но я вовремя остановился – его передние лапки шевелились, будто он куда-то шел. И, наверное, во сне он действительно куда-то бежал – может, на порог встречать кого-то из нас с Лорой, а, может, преследовал залетевшую в комнату птаху, а, может, просто на кухню требовать для себя закуски. Так или иначе, но это, наверное, был сладкий сон, позволявший ему забыть о своих болях и старости. Что ж, пусть поспит мой малыш. Теперь он уже никогда никого из нас на пороге не встретит, ничего у нас не попросит и, по-хозяйски, не потребует.    

Да, у нас Степан на самом деле всегда ощущал себя хозяином положения - главным в доме. В его понимании, он был центром всего притяжения в квартире - мы с Лорой были призваны обслуживать и крутиться вокруг него - именно в этом и заключалась наша работа. Но и он не ленился, тоже работал не покладая рук. И эта работа состояла в том, что он позволял себя гладить, умиляться собой, восхищаться его умом, его сообразительности и его проделкам. Радоваться и гордиться, перед остальными владельцами кошек, его природной мощью, величию и размерами – где еще можно было увидеть такого громадного, отличного от всех, кота – настоящего кошачьего Короля? Да, это тоже была нелегкая работа.

Впрочем, Степа с превеликой охотой выполнял и второстепенную свою работенку – например, он любил утешать Лору, если я с ней, вдруг, поссорюсь, и она, как женщина и как более эмоциональное существо, порядком расстраивалась и могла даже всплакнуть. Тогда он садился к ней на колени и трогательно заглядывал ей в глаза, как бы стараясь утешить. И Лора прижимала Степана к себе, а он, мурча, охотно, в этом случае, отдавался ей в руки и не уходил от нее, пока Лора не успокаивалась. 

Я же, если у меня происходили какие-нибудь расстройства, внешне старался их не проявлять, а, наоборот, пытался казаться веселым и даже напевал тихонько под нос какую-нибудь веселенькую дребедень. Но разве Степу обманешь? Он мигом определял мое состояние, сам навязывался на руки, что, как я уже говорил, делать не любил. И теперь я брал его к себе на грудь, так что его голова и передние лапы оказывались на моем плече, и так ходил с ним по квартире, придерживая одной рукой и гладя второй, пока как-то не успокаивался. 

Одним словом, Степан был довольно тонкой и чувствительной натурой, он на лету схватывал наше настроение, пусть даже внешне и не проявленное, и если кому-то из нас было плохо, то он легко мог снять с оного любой стресс.

Вообще-то, все кошки, по природе – это весьма независимые существа, которые сами по себе. Тем не менее, в силу сложившихся обстоятельств, обусловленным совместным проживанием на одной территории, для Степана все мы вместе были своеобразным прайдом, в котором главным он, хоть и с натяжкой, но признавал, все же, меня. Однако не только из-за моих внушительных габаритов – почти двухметрового роста и стодесятикилограммового веса, но и потому, что кормил его, в основном, я, да и пищу ему, в большинстве случаев, приносил тоже я. 

Причем, закупку кошачьей еды я добровольно взвалил на себя сам, поскольку со временем, научился, почти безошибочно, определять качество рыбы по ее внешнему виду и запаху, поелику Степан по отношению даже к своему любимому минтаю был очень разборчив. С виду свежую, безо всякого постороннего запаха, рыбу он мог неожиданно отвергнуть, лишь едва поведя носом. К этой категории относилась, в первую очередь, практически, вся магазинная рыба. Поэтому за рыбой я совершал вояжи на базар, на некоторые прилавки коего завозилась продукция прямо со склада. Но и там надо было держать ухо востро. Торговцы у нас в совершенстве владеют искусством выдать дерьмо за конфетку. Например, у заветренной, прошлого промыслового сезона, рыбы они обрубают позеленевшую, у ее головы, часть и потом она белеет ровной свежей молочностью – мол, купите меня скорей! Поэтому надо сразу опасаться такого ровненького, будто отпиленного, среза у рыбы и обходить этот прилавок стороной. 

Однако торговые пройдохи, торгующие зимой на улице, могут ничего и не обрезАть, а взять и облить рыбешку у головы водицей, чтобы, образовавшаяся там белая наледь, скрыла ее нездоровый цвет, заодно рыбка и в весе прибавит – все лишний доход! Еще они…Но хватит об этом! В конце концов, я пишу здесь не пособие для обманутых покупателей.

А вот мясо на базаре для всех нас, включая Степу, покупала Лора – только она тут была безусловным специалистом. А главным оценщиком ее выбора – опять же был Степа. Поэтому парное, утреннего забоя, пахнущее молочком, свежее мясо доставалось не только ему, но перепадало и нам.

Вообще, Степан был очень привередлив в еде. Даже те же хохоря мне приходилось покупать в небольших герметичных упаковках, которые после распечатывания и высыпания в тарелочки можно было бы так же герметично запаковать. Либо, купив большую коробку с «Whiskas», мы расфасовывали ее содержимое в небольшие, упомянутые выше мною, пустые пакетики. И тут дело было в том, что после распечатывания больших коробок и более длительного их использования, хохоря тоже как бы заветривались и теряли свои запашистость и вкус, и Степан отворачивался от них.