Часть первая 

Среди прочих свобод свобода предпринимательства была и во многом остается определяющей дух нашей эпохи. Разумеется, так было не всегда. Почему время делает преимущественный выбор в пользу той или другой свободы, борется за нее, страдает и проливает за нее потоки крови, вопрос особый. Вспомним, сколько веков борьба за свободу вероисповедания служила драматическим, а порой и трагическим лейтмотивом европейской истории. 

«Христоцентрическое» сознание средневековья сменилось эпохой гуманизма, когда в центр всего был поставлен человек, цивилизация стала «человекоцентричной», или, по-научному, «антропоцентричной». И каждая из этих эпох отмечена не просто набором ценностей, но и напряженной борьбой за «свободы», которые обеспечивали эти ценности жизненным пространством, способностью выживать и развиваться. В ХХ веке в эпоху технической революции французский эколог Жан Дорст напишет: «Мы живем в эпоху техники, когда гуманитарий уступил свое место технократу, когда цивилизация человека постепенно заменяется цивилизацией машин и роботов…»

Однако не «роботоцентризм», не «машиноцентризм» стали парадигмой современной цивилизации, они лишь обозначили общий сдвиг в сознании от «человекоцентрической» модели к «вещецентризму». Весь этот инженерный энтузиазм, космические одиссеи, «Солярис» и вся вспыхнувшая и стремительно потухшая, как метеор, романтика научно-фантастической идиллии оказались, увы, лишь камуфляжем, завесой для идиллически настроенных умов. Все идеалы так называемой научно-технической революции были поставлены на службу и без остатка поглощены мощным всепоглощающим цивилизационным Гольфстримом под названием «индустриализм». Именно он поставил во главу угла общественного сознания как принцип, как идеал лозунг «свободы предпринимательства». 

«В начале было Дело!» - воскликнул Гете устами Фауста и в этом логотипе-символе предложил человечеству путь, усыпанный тернием, потому что именно на этом пути оно подошло к великому распутью, которое требовало ответа на вопрос: «Дело ради чего?» Ведь если «в начале было Дело», то оно самоценно, ему не нужно оправданий, оно вне категорий добра и зла. Больше того, оно бросало вызов тому, во что еще веровал добропорядочный бюргер, читая после ежедневного труда в кругу семьи о том, что: «Вера без дела мертва есть». В самом деле бюргер еще не окончательно разорвал всякие отношения со Христом, потому что само Дело понимал не как самоцель, а как добродетель, подчиненную вере. Он отчетливо сознавал в своей душе, что свобода предпринимательства не противоречит христианскому мировоззрению и, смело шагая по этапам промышленной революции, пронес это кредо с удивительной последовательностью до столь близких нам десятилетий конца ХХ столетия. 

Однако и Мефистофель все это время по своему обыкновению не дремал. И будучи, по выражению Флоренского, «обезьяной Бога», мгновенно уловив изъян в фаустовской «философии Дела». Кто-кто, а он понимал, что Дело - это не только пот, труд и слезы, не только возможность помогать ближнему, созидать культуру, творить и совершать, Дело - это еще богатство, собственность, и, что особенно ценно для него, - привязанность к ним человеческого сердца. Русский изгнанник, наблюдавший европейскую жизнь середины ХХ века, проникновенно записал: «Сребролюбец все, даже чисто духовные ценности, привык взвешивать на золото; у него нет другой категории мышления; если «собственность, как выразился папа Лев XIII в своей знаменитой булле Rerum novarum, есть продолжение личности», то у такого человека личность является продолжением его собственности, что налагает на всю его душу глубоко материалистический отпечаток». Личность как продолжение собственности, как его производное, зависимое, рабское - круг замкнулся. 

Мы подошли к главному, можно сказать поворотному, моменту современного цивилизационного развития - от гуманистического «человекоцентризма» к «вещецентризму», который был обозначен переходом от понятия «свободы предпринимательства» к понятию «свободы рынка». Вы, конечно, улавливаете разницу… В первом очевидна связь с человеком, с миром его личных свобод, его индивидуального творчества, во втором - на передний план выходит нечто, не имеющее к нему прямого отношения, некий самодовлеющий субъект под названием «рынок», с его «механизмами», стихиями и технологиями, которым личность и ее свобода должны безусловно подчиниться. 

(Продолжение следует)