Вот он, мой город - вертится по оси, солнце зажато снегом внутри вселенной;

белое марево - сколько его просил - до горизонта видимой Ойкумены.

Таять снежинкой, видеть на шаг вперед, прятать ладони в мнимом тепле карманов,

падать на землю, на серебристый лед, где новый год ваш?

Мне говорят, что рано.



В комнате праздник, а в коридоре - тишь, елка хвоей пахнет так нестерпимо,

в три часа ночи ты почему-то спишь.

Дедушка, слышишь - хочется быть любимой,

чтобы шампанское пачкало потолок в шумной компании, где все друзья и братья,

дедушка, слушаешь?

Хочется новых строк, новую шапку с помпоном, чудес и платьев.

Двадцать восьмое смотрит с календаря, снег заметает все мои злые мысли.

Это не ад - просто конец декабря, и для меня он имеет не много смысла.

Здесь все так зыбко, наледь звонков друзей, где все, кто нужен, словно вода и воздух?

Выбиться в пешки из боевых ферзей.

Видеть, как падают к ночи чужие звезды.

Холод в маршрутках; здравствуйте, по газам; будьте добры, перезвоните позже;

где-то простыла - умница, что сказать.

Минус четыре, и шелушится кожа.



Быть бы канзасской девочкой Элли Смит, верить в зубную фею и, может, Санту,

не понимать подтекста столичных СМИ, жить беззаботно, выучить эсперанто,

топать по желтому, яркому кирпичу, верить, что сказка кончится хэппи-эндом..

Мы не в Канзасе. Я обо всем молчу и заплетаю в косы цветные ленты.



Если все плохо, нужно лишь выпить чай, лечь и поспать.

Лучше - часов двенадцать.

Двадцать восьмое. Холодно. Не скучай. Встретимся в новом.

Точка.

Конец абзаца.



Арька