Она, к сожалению, помнит
практически каждый жест:
Как он плачет, как двигается, как
ест.
Как в прихожей закуривает,
входит, открывает балкон.
У неё было много похожих, но так
делал только он.
Они иногда встречаются, пьют чай
и говорят за жизнь,
Придерживаясь негласного
правила: не умеешь любить –
дружи.
Их обоих устраивает сегодняшнее
положение дел:
Чайное перемирие после
разъединения тел.
…Но, иногда, ей хочется к чертям
перевернуть стол,
И, глядя в глаза, процедить, что ей
нравился только он...
- О чём задумалась? Или это секрет?
- Просто вспомнился случай...
Впрочем, это неважно, нет.
...Они расстанутся на остановке,
что на углу.
Она будет ждать маршрутку,
вглядываясь во мглу,
И прокручивать в голове каждый
жест,
Чтобы, наконец, возненавидеть.
И то, как он плачет.
И то, как двигается.
И как ест. только один – тот самый, который
однажды неосторожно появился в
ее квартире,
вырезал на ней свое имя, утром
вышел неслышно во двор
и растворился в огромном мире,
и потом еще долго с другого
полюса
принимал через динамики крики,
выжимал ее досуха,
ругал, если вдруг тосковала без
спросу,
топил в своем взгляде, губами
пережимал ее горло,
отнимал у нее свободу, а потом
дарил еще один жизни год
и за руку вел по большому
холодному городу,
чтоб она не разбила колени о
гололед …
только одна – та самая, у которой
он однажды неосторожно возник
откуда-то издалека -
его имя горело на коже, било по
нервам, щекоталось за воротом,
оставалось где-то на кончике
языка,
и потом еще долго ревела в голос,
гадала «любит-не любит» по
белым и черным полосам,
ругала, что не пускает ее в свой
космос,
топила в вине его имя, взгляд,
губы, бессонницы,
забирала обратно свободу, а потом
дарила другому влет,
а чтобы было не о чем
беспокоиться -
больше за руку никогда никого не
берет. Я устала. Я безумно устала
стучаться в двери твоей души,
закрытые накрепко на тысячи
«Может быть».
Ты, пожалуйста, только будь,
пожалуйста, только дыши! А я? Я
сильная. Я сумею тебя забыть