У меня есть рассказ "Белые лепестки ромашки"(ссылка - http://www.liveinternet.ru/users/3700938/post122965331/), сейчас он небольшой, но первоначальный вариант содержал и ту страницу, которую вы сейчас прочитаете. При редактировании я это вычеркнула, потому что воспоминания о дне, когда я родила дочь, очень личные, излишне натуралистические, к тому же уводят в стороны от философского стержня рассказа.

Для печатного варианта по-другому нельзя. Но в свой дневник я эти воспоминания рискнула поставить. Доченька моя родилась сегодня, 6 мая. И праздник, конечно, у нее, ей все поздравления и подарки.А для меня главный подарок - это возможность заново пережить в мыслях те трудные, но святые минуты. И поделюсь я этим не с абстрактным анонимным читателем, а только с людьми, которых узнала и полюбила, которых считаю друзьями и мысленно приглашаю в наш дом на день рождения...
Проиллюстрировать воспоминания помогла Olga Rusch, дневник которой познакомил меня с творчеством художника Alana Griana. Оттуда я и взяла эту композицию...

[367x500]

* * *
Первая беременность наступила, едва я вышла замуж. Ни по возрасту, ни по стажу замужества я на ребенка настроиться не успела. Он был, конечно, очень желанным, только… неожиданным. Судьба сделала мне подарок, который я ни заслужить, ни даже попросить не успела… Второй раз все было по-другому. Ребенка мы не планировали, новость в кабинете врача мне, как и в первый раз, преподнесли неожиданно. Но я-то была уже не та! Не растерялась, не испугалась. Было достаточно одного слова врача, чтобы свет нового материнства вспыхнул мгновенно и сильно. Я отвергла предложение «подумать» и сразу твердо заявила, что буду рожать.
По дороге домой купила торт, вошла в квартиру гордо и, пригласив всех домашних на торжественное чаепитие, объявила, что жду ребенка.
- У тебя будет братик! – так муж объяснил нашему первенцу ситуацию.
Он почему-то был уверен, что на девочку не способен. А я знала, что это - дочь. Я даже имени мужского так и не сумела подобрать. Даже не знаю, что из имен пришло бы на ум, родись паче чаяния мальчик…Зато с девочкой все было ясно: она будет Асей, Асенькой… Когда мы в школе изучали Тургенева, мне понравилась повесть «Ася», а еще больше – это коротенькое и такое нежное имя… Тем более, что у Тургенева это было уменьшительное от имени «Анна» (его Ася – Анна Николаевна), а муж хотел назвать девочку в честь своей матери Анны. Так что моя идея устроила всех.
…С Асей мы начали разговаривать задолго до ее рождения. Я не только чувствовала ее в себе, но и по-настоящему общалась с нею. В молодости я была убежденной материалисткой, но действительность оказалась сильнее подобных убеждений. Асенька принесла с собой нездешнюю любовь и передала ее мне…Уже потом я прочитала где-то, что беременность – таинство, что женщина, которая ждет ребенка, стоит на границе двух миров… Тогда я ни о чем таком и не подозревала, однако мистическую границу почувствовала отчетливо. Я интуитивно воспринимала тот свет, ту любовь, которую излучал и без слов внушал мне мой невидимый ребенок, моя доченька…
С первых же дней беременности я стала смотреть вокруг другими глазами. Никогда еще не была такой понятной и волнующей красота природы и такими полновесными по впечатлениям дни и даже минуты моей жизни. Не было больше ничего будничного, погрязшего в текучке – все вокруг вдруг наполнилось поэзией, заискрилось, как кристаллики снега под солнцем, стало благоухать, как весенний ветер…Я любила всех, я любила все… Мир виделся единым, живым, он был похож на дымящийся ломоть свежеиспеченного хлеба – такой от всего исходил густой аромат прелести бытия…
Для Асеньки мне все хотелось делать самой. Я ходила по магазинам, выбирая ей распашонки, ползунки, чепчики и прочее «приданое». По пути заходила в парк и долго стояла на смотровой площадке над Окой, смотрела, как плывет лед по реке, как тает вдали голубая дымка, как сквозь прошлогоднюю траву пробивается свежая, непривычно яркая зелень… Руки я прижимала к животу, будто обнимала девочку, и мысленно, а иногда даже шепотом, рассказывала ей обо всем, что вижу. «Я – твои глаза, ты – мое сердце…»
Схватки начались ночью. Я была в комнате одна, мне предоставили там самую просторную тахту. Никого будить не стала, кряхтела потихоньку сама, применяя приемы обезболивания, знакомые еще по первым родам. Потом стала собираться в больницу. Охала от боли и побаивалась, конечно, но страх не был таким всепоглощающим, как при первых родах, когда я в панике хватала за руки то маму, то мужа…Сейчас естественный страх не мешал священнодействовать. А я именно священнодействовала, собирая нужные вещи и разогревая себе завтрак. Это были не просто будничные действия, а составная часть таинства…
Муж удивился, когда я разбудила его, совершенно уже одетая и собранная, и попросила поймать такси. Почему не нужна «скорая»? Она повезет в дежурную больницу, а я выбрала себе другую…
Было раннее утро, мы ехали по сонному пустому городу, я кусала губы, я мысленно повторяла : «Что день грядущий мне готовит?», но ощущение совершающегося таинства сохранялось…
Муж, оставив меня в роддоме (причем я сама отдала ему одежду, чтобы забрал домой, спокойно поцеловала), примчался домой и сказал маме, что не верит, будто я уже рожаю: «Перенервничала, наверное, показалось ей что-то, вот и попросилась в больницу…»
Он спокойно пошел на работу и позвонил в середине дня домой просто для порядка. Но, к его удивлению, мама счастливо прокричала в трубку, что все уже позади! Родилась девочка.
Вот так получил мой муж дочку: не нервничал, не изнывал в ожидании, а сразу окунулся в радость. Тут же бросил работать, купил товарищам по цеху ящик водки, а мне – букет цветов и еду.
Как же хорошо запомнила я эту немудреную передачу: бутылку сливок и печенье в виде цветочков! Нянечка принесла это в палату как раз тогда, когда я дошла уже до последней степени голодного изнеможения…
Зря, наверное, я выбрала именно этот роддом: он устроил мне суровое испытание… Рожениц там бывает немного, и я ожидала, что внимания каждой достанется больше. Оказалось – все наоборот. Сестры хлопотали по отделению, только в предродовую палату, где в то утро я оказалась в одиночестве, не заглядывали. «Дел много, а ты одна, - сразу заявили мне. – Лежи. Наступит срок – придем».
Что ж, раз жизнь повернулась так, надо принимать и это, не теряя ощущения совершающегося чуда, таинства. Чтобы двигалось вперед время, то и дело пытавшееся остановиться, я усердно работала: старательное дыхание – массаж нужных точек – отдых… И все сначала. Схватки шли часто, а потом паузы стали и совсем короткими. В это время принесли обед. Нянечка поставила на стул перед моей кроватью аппетитно дымящийся борщ. Завтракала я в 6 часов утра и теперь есть очень хотела! Но едва я поворачивалась к тарелке и пыталась наполнить ложку – свет в глазах затмевала боль. Чтобы не закричать, оставалось одно: бросить ложку, лечь на спину и повторять спасительные приемы – вновь и вновь!
Вернулась нянечка, равнодушно забрала нетронутую тарелку, пробормотав, что второго я, понятное дело, и вовсе есть не стану… Мысль о том, чтобы покормить меня с ложки, быстро вклиниваясь в паузы между приступами боли, даже не пришла ей в голову…
Вскоре я стала звать, чтобы меня кто-нибудь посмотрел, потому что чувствовала, что приближается решающий момент. «Рано еще!», - махнула рукой акушерка, лишь на минуту появившись в палате. Но я поймала ее за полу халата. И держала. И плакала. Тогда она нехотя откинула край больничного одеяла… Это и спасло мою девочку, которая рождалась уже, – но «в рубашке»… Еще немного – и захлебнулась бы.
Когда Асю унесли в детское отделение, я снова схватила за полу кого-то в белом халате: «Дайте хоть попить, рот пересох, губы потрескались…» Воды принесли, но поить не стали, а поставили кружку прямо мне на грудь. Если учесть, что приподниматься мне строго запретили, то можно представить, как легко было напиться из той полной кружки. Ее содержимое быстро оказалось у меня за шиворотом… Так и лежала положенные два часа – в мокрой рубашке, на голой клеенке, прикрытая легкой простыней…
Зато каким раем показалась мне сухая, мягкая и теплая постель в послеродовой палате! Правда, и здесь я оказалась одна, но это уже мелочи. На тумбочке стояли цветы, которые передал муж, и пакет со сливками и печеньем. Вот радость-то! Никогда ничего не ела вкуснее… Теперь бы еще поспать хоть немного, чтобы успокоилось неимоверное напряжение сегодняшнего дня, улеглась усталость. Но как уснешь, если где-то под потолком во всю мощь орет радио? Вставать мне еще нельзя было, пришлось терпеть. Слава Богу завывания джаза скоро прекратились, а начался концерт по заявкам фронтовиков. Скоро ведь День Победы… Я стала слушать и поняла вдруг, что это как раз то, что мне сейчас нужно! Светлая музыка Победы (а я ведь тоже победила сегодня!) смыла те уродливые впечатления, которые мешали мне священнодействовать в родах, заслоняли и оскорбляли великий смысл происходящего. Теперь он вернулся, этот смысл. Теперь ничто уже не мешает мне во всей полноте переживать минуты, которые выпадают женщине так редко, оплачиваются так дорого и освещают неземным светом всю ее жизнь…
И тут возникла эта песня. Никогда прежде не слышала ее и, что интересно, никогда потом. Словно специально для меня сдержанно и проникновенно пел тогда Владимир Трошин:
И если опять фронтовые метели
В суровую вступят борьбу,
С тобой мы, товарищ, как прежде разделим
И хлеб, и мечты, и судьбу…
Не о войне были сейчас эти строчки, а обо мне и моей Асеньке. Сами Силы Небесные подавали мне знак, внушали мысль, чтобы я сразу восприняла эту крошку как равного себе человека, товарища, лучшего друга… И чтобы делила с ней все, что только могу, и в пору ее детства, и потом, когда она станет взрослой и, словно листок от ветки, получит возможность оторваться от меня… Возможно ли удержать? Бывает ли так?
Как нелепо правило, чтобы новорожденного уносили в другую комнату! Ведь по-прежнему она – мое сердце. Потому что очистила от житейских наслоений ту высокую любовь, с которой я сама когда-то пришла в этот мир. А любовь живет именно в сердце… Я стала забывать свое «небесное приданое», но дочь напомнила это мне. Уже дома, когда стали удлиняться периоды ее бодрствования, Ася после кормления откидывала назад головку и начинала вполне сознательно благодарить. Да, да! Месячная кроха! Она изо всех сил пыжилась мне что-то сказать, повторяя доступное ей «гу-агу-угу» и при этом с такой любовью смотрела на меня, что впору было зажмуриться. В ее младенческих глазах сияла такая нежность и такой свет, для которых на земле и названия-то нет…