"Пиво не горячительный напиток, а прохладительный"  (С)

Чем замечательна, чем цепляюща классическая русская литература? Что заключено в ее сердцевине? Какие мнения? Вот, к примеру, англосакская - там всегда сердцевина, или по-аглицки core  - история. Хороший английский роман подразумевает хорошую историю. Великий - великую. Гениальный - гениальную.

А русский роман? Ну, истории русские классики рассказывать не умеют. Вот, смотрите: жила была жена и мать, полюбила молодого офицера, родила от него, муж ее выгнал, любовник охладел... А она подумала, подумала, и.... самоубилась.

Или. Жила была девушка, сначала одного как бы полюбила, собралась замуж, а потом другого полюбила, но оба они на войне погибли. Тогда она третьего полюбила, который и ее давно любил и нарожала ему ораву детишек. 

Или. Жил был в Швейцарии русский князь, больной на голову. Деньги у него кончились, приехал он в Россию, влюбился в элитную эскортницу,  она его послала во френд-зону... А потом эскортницу убил ревнивый любовник, и у князя с головой стало худо от слова "совсем".   

Сказать, что все цитированное истории так себе, это сказать мягко, щадяще. Однако же за каждым синопсисом десятки печатных листов, школьная программа, мировые восторги и прочее, и прочее, и прочее. 

Значит, не в истории дело. Не историей цепляет русская классика.

А чем?

Языком. Русский классический писатель - это прежде всего и преимущественнейше уникальный повествовательный язык. Прочитайте один абзац, и сразу скажете - это Гоголь, это Толстой, это Достоевский, это Салтыков-Щедрин, а вот это Тургенев. Конечно, нет правил без исключений, и есть среди классиков классные рассказчики - Пушкин, Лермонтов и Булггаков. Но, пожалуй, на этом и все. 

Правда, речь тут у нас о Российской Империи.     

С приходом на землю русскую власти советской как-то мельчать стала русская словесность. Начали советские писатели осредняться. Особенно это касается писателей правоверных. Среди антисоветских, там еще возможны некие проблески классической эпохи, а у твердокаменных членов СП... Все на одно лицо. Вот, можем ли мы по одному абзацу отличить Шолохова от Фадеева?  А Симонова от Маркова? Вряд ли. Чем безличней становилась советская проза, тем ценнее современный писатель могущий встать... да хотя бы и в один ряд с теми, великими сочинителями века 19-го, золотого века русской литературы.

Писатель Владимир Орлов из таких. Из русских классиков, едва ли и не последний из них. Родился он в Москве в 1936 году, и умер там же в 2014-м, 77 лет от роду.     

Известен "Останкинским циклом" - рассказом "Что-то зазвенело" и тремя романами: "Альтист Данилов", "Шеврикука, или любовь к привидению " и "Аптекарь", из коих "Аптекарь", несомненно, Opus Magnum писателя Орлова. 

При "Аптекаря" и речь.

Вышел роман в 1988 году, в журнале "Новый мир", где я его и прочитал, и в бурных перестроечных водах мелькнул он быстро, незаметно, и культурным событием не стал. Хотя лет за десяток ни до, ни, тем более, после оного не было в  русской прозе события равного. Увы. Что имеем - не храним, потерявши... даже и не плачем, потому как, не ценим.    

Замечателен роман, прежде всего, своей стилистикой.  

Стиль прозы Владимира Викторовича критиками именуется "фантастическим реализмом". Суть его в том, что сюжет писатель берет фантастический, но протекает оный в декорациях сугубо реалистичных. Например, в первом "останкинском" романе Орлова, "Альтисте Данилове", Данилов не только альтист, но и демон, сын бога и земной женщины. Он окончил лицей в Девяти слоях (в Преисподней), получил диплом, и по распределению оказался на Земле. Где служил спустя рукава, за что было понижен в должности до "демона на договоре", прикреплен к Останкинскому сообществу домовых и теперь ему каждую пятницу надо ходить на их собрания. Собрания домовых по форме обыкновенный дом культуры, где домовые встречаются, играют в шашки-шахматы и обсуждают международную обстановку. Обращаются они друг к другу исключительно по имени-отчеству. Что и добавляет повествованию сугубый реализм. В советской действительности если ситуация была хоть сколько-нибудь официальной только по имени-отчеству и принято было обращаться даже к друзьям. В партийной среде, кстати, хорошим тоном считалось быть по имени-отчеству и на "ты". 

Термин фантастический реализм не новый, возник еще в 19-м веке, связывают его (термина) появление с Фридрихом Ницше. Но нам, людям русским, так глубоко копать не надо. Зачем нам ихний тезка Энгельса, если у нас есть Николай Васильевич Гоголь.  

Читаем у Орлова:

"И вот влажные помидоры с трогательными вмятинами были разложены на газете, чистый граненый стакан покоился в кармане дяди Вали, Игорь Борисович Каштанов движением губ, на звуки у него не хватило сил, попросил меня подержать авоську с продуктами, явился и гонец, раздал жаждущим бутылки, завернутые в белую бумагу. Какое их ждало удовольствие! Но тут взяли и вошли три милиционера."

... Пришли, понюхали и пошли прочь.

Достоевский Федор Михайлович утверждал, что "все мы (писатели поколения Достоевского) вышли из гоголевской шинели". Ну, не знаю, не знаю... Федор Михайлович - возможно. А вот Владимир Викторович Орлов вышел из гоголевского "Носа". И от "Старосветских помещиком" что-то он взял. 

Я отсюда вижу низенький домик с галереею из маленьких почернелых деревянных столбиков, идущею вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождем. За ним душистая черемуха, целые ряды низеньких фруктовых дерев, потопленных багрянцем вишен и яхонтовым морем слив, покрытых свинцовым матом; развесистый клен, в тени которого разостлан для отдыха ковер; перед домом просторный двор с низенькою свежею травкою, с протоптанною дорожкою от амбара до кухни и от кухни до барских покоев..." 

Ритм языка, речевые конструкции, некая "степенность" гоголевской прозы, все это в изобилии наличествует и в "Аптекаре".  И подобно гоголевской прозе рассказчик, лирический герой, не отстраняется от повествования, а плотно присутствует в нем, вставляя свои реплики и рассуждения.  Все мы помним, и помним хорошо, гоголевскую "птицу-тройку", прямо вроде бы к повествованию отношения не имеющую, но необходимую в нем. А у Орлова встретится нам пространное эссе о Москве, побочное сюжету, но его нисколько не тормозящее (может, все-таки несколько затянутое, но это на мой, обывательский, вкус). И еще нам встретятся бесчисленные культурные коды, намеки, приметы Москвы советской, кои не называются прямо, но угадываются внимательным читателем. 

"Понятно, им, в особенности Игорю Борисовичу, уже не терпелось. Сорвали штемпель, дядя Валя держал стакан. И тут из бутылки вышла женщина. Бутылка и поначалу насторожила дядю Валю. В Останкине водка идет исключительно Московского ликеро-водочного завода, редко когда – Александровского. А тут на крышке было обозначено: Кашинский ликеро-водочный завод. Хотели дать в морду Грачеву, но тот справедливо пожал плечами – ходили бы сами. Кашинский значит Кашинский, лишь бы стакан был чистый."

Что Орлов закодировал в отрыве? Разгадать загадку по плечу только советским москвичам, да и не всем, а таким, над коими в те времена не довлел запрет по малолетству на покупку алкогольных напитков. Конец застольно-застойного времени был эпохой дефицита всего. Всего, кроме выпивки. Любой, кто хаживал тогда в московские универмаги помнит, какое изобилие являли собой вино-водочные отделы. Изобилие, немыслимое в отделах, скажем, мясомолочных или рыбных. Водка тогда продавалась и "Столичная" с красным ободком и русской вязью на этикетке, и "Пшеничная" с картинкой мирных колхозных полей, и реже, но все равно часто, горькая Кубанская настойка, с казачком, скачущем в бурке и папахе по родным просторам. И Лимонная настойка, это уже много реже, и легендарная "Посольская", по 10 руб. за ноль-пять, цена неслыханная по тем временам. Однако, до конца 70-х не особо заморачивался выбором московский народ, водка есть - и ладно. Подойдет любая. И уж, тем более, не читал московский народ этикеток. 

А ближе к 80-му году начал читать. Ибо, появилась на московских прилавках водка Кашинского Ликеро-водочного. 

Крошечный и мирный городок - Кашин. Стоит он в Тверской губернии по-над речкой Кашинкой, и проживают там всего-то 14 тысяч душ...       

Так как же из оного места, тишайшего, патриархального, могла прийти такая пагуба на московскую землю -  водка кашинского разлива? Очень ее тогда опасались москвичи. Если с утра голова как не своя, желудок бунтует свыше привычного, точно - не досмотрел вчера страдалец, кашинской маханул. Дурная репутация была у кашинской водки, дурная. И не без основания. Если кашинская - добра не жди. 

Посему, с чувством глубокого удовлетворения встретил московский народ в 1983 году новую водку с зеленой этикеткой, завода "Кристалл".

Столичная тогда стоила 5.50, Пшеничная - 6.10, а эта, новая....4.70!!! Водка подешевела!! Событие, по тем временам сравнимое с запуском Гагарина в Космос. Звалась она по-правильному "Московской", но проникшаяся заботой партии и правительства общественность именовала ее исключительно "Андроповкой".

- Вы Андроповку пробовали?

- Нет. А Вы?

- А я пробовал.

- И как?

- Мяхка идет. Мяхка...)))       

Отец мой, помнится очень ее хвалил, да и я, было дело употреблял... На первом курсе)).   

От отца же, увы, ныне давно покойного, осталось у меня пара десятков томов библиотеки "Памятники письменности Востока". Индия, Япония, Китай... В таких книгах на 100 страниц текста приходится 200 страниц комментариев. Что логично - сочинения это древние, культурный контекст с тех пор изменился драматически, и что современникам было очевидно, то для нас стало темным лесом. 

Увы, увы, похоже и Орлова пора издавать вот так, академически, с предисловием, комментариями, ссылками на первоисточники. Поколение советских москвичей редеет, уходит, и культура Москвы советской, чьи коды щедро рассыпаны в "Аптекаре" уходит вместе с ним. 

Читаем у Орлова:  

"Конечно, присутствовала и жена Серова, Светлана Юрьевна, блондинка, веселая и крепкая. Такая, наверное, и в городки могла удачливо играть."

Кто разгадает культурный шифр? Какую ассоциацию вызывает Светлана Юрьевна? Вернее, ассоциацию с каким историческим персонажем?

Ну?

Раз... Два... Три!  

Кто догадался без подсказки, тому "Аптекаря" читать можно. Тому "Аптекарь" будет интересен. Прочие вряд ли сумеют насладиться романом Орлова во всей его смысловой полноте. 

Кто не догадался - речь о Ленине. Этот демиург советской мифологии являлся нам всегда этаким энерджайзером, который живет, аж подпрыгивает от пролетарского  оптимизма, всегда бодр, всегда на позитиве и азартно играет в городки. Городки, равно как и кепка - непременный ленинский атрибут. Типа, у Зевса молнии, у Ленина городки... И кепка. Иногда даже две. 

Да... Ушло, ушло и быльем поросло...

Впрочем, как говаривал один персонаж из тех же 70-х: "Гони ее прочь, тугу-пичаль")). Ушло многое, но не все.   

"Тогда дядя Валя достал из кармана пиджака кусок плотной розовой бумаги, использованный, впрочем, уже коммунальными работниками для сообщения о летнем отдыхе горячей воды".

И по сию пору, как и пятьдесят, как и двадцать лет назад сохраняется в Москве коммунальная традиция - летом отключать горячую воду. Правда, сейчас она обросла приметами времени - на сайте www.mos.ru можем мы посмотреть график прогулок отключения, подготовиться, так сказать, морально и... перетерпеть. Как в 70-е... Правда, сейчас все же не тогда. Тогда терпеть приходилось и по два месяца, а как терпение лопалось, писать жалобы в Октябрьский райком КПСС. Сейчас коммунальщики сроки выдерживают чотко - 10 дней и ни днем больше. 

Так. Ну, хорошо.... Классическая проза, гоголевский язык, культурные коды... Все это замечательно, однако, роман-то о чем? Или о ком? 

Да все о нем же, о неизменном Акакии Акакиевиче, о маленьком человеке. Магистральная тема русской прозы. Не советской. Там главный тренд - любовь. Партии и народа. А в русской прозе центральный персонаж - маленький человек. Станционный смотритель? Акакий Акакиевич. Сонечка Мармеладова? Акакий Акакиевич. Безутешный по Муму Герасим? Акакий Акакиевич. Абориген дивана Илья Ильич Обломов? Акакий Акакиевич. Да что там, даже Вронский с Болконским те же Акакии, только элитного происхождения.

Как же так, возмутится читатель? Как же можно ровнять столоначальника и князя? А уж тем более, князя и проститутку? Да можно, можно. Все Акакии своей судьбе не хозяева.  И это полбеды. Другая половина - Акакии живут, как во сне, даже и не помышляя о том, что возможна совсем другая жизнь. Жизнь... да вот хотя бы Джона Сильвера. Или Джен Эйр. Или Самюэля Пикквика. Про Робинзона Крузо и речи нет. Робинзон вообще Бог. Локального масштаба. Вот они, пусть и происхождения далеко не княжеского, но разве можно назвать их маленькими людьми? Нет. Они то как раз своей судьбе хозяева. Это, помимо вышесказанного, еще одно, в чем англосакская литература не сходна с российской.  Не интересен англосаксам маленький человек сам по себе. Ибо. Какую историю про него сочинишь? Никакой. А англосаксы истории любят. 

Но что это мы все о британцах, да о британцах? Владимир Орлов - русский классик, стало быть, маленький человек - его центральная тема. Ну а куда денешься от маленького человека, если пишешь о России?

Правда, маленькие люди у Орлова попадают в обстоятельства, кои сложно назвать типическими, привычными для русской классики. Герои "Аптекаря" оказываются в обстоятельствах фантастических. 

...Собрались как-то пятеро останкинцев, приятелей, в пивном автомате на ул. Королева 5... 

Лирическое отступление. Кто-нибудь помнит, что такое пивной автомат? Это пивная, где прохладительный напиток разливается не барменом, как в наши времена, а льется из автоматов, железных, с прорезью для монет.   

Вот такими они были, но, естественно, не "Газированная вода" на них писалось. 

Я помню в своих краях два таких автомата. Оба в Парке Горького. Первый, поменьше, назывался "Керамика" и считался местом аристократическим, второй, побольше, назывался "Пльзеньский зал" и местом считался демократическим.  Туда, в Пльзень мы, выпускники ср. шк. № 16, и ходили отмечать сдачу экзаменов. Прямо в парадной форме, в белых рубашках и с комсомольскими значками на груди. И никто нам слова плохого поперек не говорил, типа "да как вы смеете", "не положено"... Наоборот, публика местная нас сердечно приветствовала и поздравляла. Было это в одна тысяча девятьсот восемьдесят втором году, в июне - месяце. 

А в 1985-м, Миша Меченый решил, что производительность труда советских людей от беспробудного пьянства стала совсем никакая, и устроил благодарным соотечественникам борьбу с пьянством. Перепутал причину со следствием, понимаешь.)) Каковой борьбой Советский Союз и похоронил. А ведь его предупреждали. 

"Если водка семь и восемь
Все равно, мы пить не бросим.
Если даже будет десять - 
передайте Ильичу - 
нам это тоже по плечу.
Ну а если больше,
Тогда будет как в Польше" (С). 

Ну, не его, Брежнева предупреждали, но и к Минеральному секретарю это предупреждение тоже имело непосредственное касательство. Да... Наступил 1985-й, и бульдозерами была снесена "Керамика", а за ней и "Пльзень"... Негде , негде стало москвичам культурно отдохнуть... Встретиться с приятелями, обсудить и Гондурас, и футбол, и фильм "Пираты ХХ века", и все, все, все, о чем в сегодняшних газетах пишут пока жены думают, что ты в очереди за картошкой стоишь. Пропало место встречи, которое нельзя было менять...  Далеко ли тут до беды? Очень близко. Всего то 6 лет....  

Да, но увлеклись мы воспоминаниями и подзабыли о Орловских героях.   

Итак, собрали они складчину, послали гонца, но тут спугнули их стражи правопорядка. Пришлось идти на детскую площадку а там... Из бутылки водки кашинского разлива вышла девица-красавица, назвалась рабой и берегиней хозяев бутылки. Советская версия "Лампы Алладина".   И у маленьких людей пропала половина любимой мантры маленького человека: "я маленький человек. Что я могу". Стали они мочь)) У писателя-разгильдяя проснулась неслыханная пунктуальность, болтун стал передовиком производства, Дон-Жуану на словах начало фартить по-взрослому... То есть появились у них реальные предпосылки свою судьбу взять в свои руки. И тут оказалось - не могут они обретенными сверхспособностями распорядиться. Все у них идет как-то бестолково, и способности, не лично взрощенные, а со стороны приобретенные становятся в тягость. Оно и понятно. Недаром же дядя Бен говорил Питеру Паркеру: великая сила означает великую ответственность. А русский (маленький) человек к ответственности не готов. Даже к малой, что уж про великую говорить.   

А один из останкинцев, и главный пайщик складчины, Михаил  Никифорович Стрельцов, аптекарь, вместо сверхспособностей получает саму Любовь Николаевну Кашинцеву, берегиню. Влюбляется в нее, и живет с ней отнюдь не как брат с сестрой.        

И прелестные босые ноги Любови Николаевны напомнили Михаилу Никифоровичу о весельях эпохи Оффенбаха.

В некотором смысле тоже сверхспособность. Но оказывается, и ею он с толком распорядиться не может. 

Заметим, как бы в скобках, что Владимир Орлов о любви пишет и филигранно, и убедительно, что редкость для русских классиков. У них любовь или вздохи на скамейке, причем в одиночестве, или жертвенность, которая предмету вовсе и не нужна, или психоз-надрыв, или... да Бог знает что кроется за этим "или", кроме реалистичных чувств и реалистичных обстоятельств, пусть даже и бытовых, но личностно каждому нормальному обывателю ценных...  У Орлова с любовной линией все в порядке. Реализм сугубый, такой, что как герои сходятся и расходятся, знакомо каждому читателю до боли. Душевной. Все мы хотя бы раз в жизни на месте орловских героев были. 

Я сказал "расходятся"? Да. Да... Уходит от Михаила Никифоровича Любовь Николаевна, и не сказать, что по своей вине. И уходит она от доброго, совестливого, но скучного Аптекаря к другому пайщику, тоже маленькому человеку, который на беду Останкина себя маленьким отнюдь не считает, а слово "ответственность" ему неизвестно как таковое.  Этакий Аладдин, или пушкинская Cтаруха, но с фантазией, да без тормозов, да с ЧСВ over 9000.    

С оного момента повествование, дотоле камерное, приобретает размах эпический, и стремительно движется от бытописания к фантасмагории, а смыслы романа множатся до читательского изумления. И таковая эпичность накрывает Останкино так, что Михаил Никифорович вдруг понимает: профессия его, аптекарь, это и не профессия вовсе. Это миссия. Аптекарь - тот, кто ищет, находит и подает лекарство, врачует недуг. Которую миссию Михаил Никифорович, аптекарь, обязан исполнить. 

А чтобы исполнить миссию должен Михаил Никифорович ... Но не будем спойлерить.  К чему это? Лучше прочесть последний классический роман последнего русского классика, советского москвича, аптекаря душ человеческих, Владимира Викторовича Орлова.

Прочесть, пока мы хотя бы что то можем в его прозе понимать без академических комментариев.