Продолжу рассказ об истории психиатрии. Во второй части рассказа о Зигмунде Фройде (Тыц) я остановился на том, что тот обратился за советом к Йозефу Брейеру. С 1880 года Йозеф вёл одну пациентку из хорошо знакомой ему семьи, Берту Паппенгейм. Случай представлялся крайне сложным: у молодой женщины временами пропадала речь. А временами пропадали избирательно немецкий и идиш, зато на английском или французском, а изредка даже на итальянском она могла пообщаться. При том, что принятый в Вене немецкий понимала всегда, даже во время атаки афазии.
А ещё у неё были сильные боли в области мышц и кожи лица, настолько мучительные, что приходилось прибегать к морфину и хлоралгидрату. В итоге боли так и не проходили, зато появилась зависимость от обоих снадобий. А ещё время от времени отнимались руки и ноги, чаще с правой стороны — ей даже пришлось научиться писать левой рукой. А ещё случались провалы памяти на события, когда ей становилось особенно нехорошо. И это не считая приступов косоглазия, нарушения восприятия размеров объектов, чередования периодов тревоги, депрессии и апатии, эпизодов отказа от пищи или питья.
Отринув версии о механическом повреждении головного мозга, о спинной сухотке и об апоплектическом ударе, Брейер остановился на варианте истерии, поскольку так, как она ему жалуется, люди просто не живут. И решил, что от гипноза уж всяко хуже не станет, ибо хуже уже куда же? И действительно, на какое-то время гипноз сотворил чудо: несмотря на то, что прямым инструкциям вроде «виждь и внемли, встань и иди, и иди, и иди...» Берта не поддавалась, зато охотно рассказывала в состоянии гипнотического транса всякие истории, после чего, пробуждаясь, отмечала, что чувствует колоссальное облегчение — правда, больше психически, нежели физически. Потом они с Брейером некоторое время не виделись — Берте поплохело, а после смерти отца в 1881 году так в особенности, вплоть до галлюцинаций, «оцепенения» и полного отказа от еды, и её силком поместили в санаторий Инзердорф — но в ноябре 1881 года, вернувшись в семью, она возобновила сеансы у Йозефа. Во время гипнотических сеансов они кропотливо разбирали, «распутывали» каждый из эпизодов болезни, пока не добрались до тех самых галлюцинаций. Берта словно бы снова их прожила и прочувствовала (Берта ещё смеялась, называя сеансы «прочисткой дымохода»), а по выходе из транса отметила, что всё как рукой сняло. «С тех пор она совершенно здорова» - так закончит Брейер свой дневник в её истории болезни. Самонадеянно, надо признать: у Берты ещё будут возвраты прежнего состояния, но главное — нащупан нужный метод. И этот метод Брейер назвал катартическим, ибо что, если не катарсис, испытывает пациент, вспоминая и заново проживая душевную травму, жизненную катастрофу, после которой и началась болезнь?
Фройд проникся свежестью, а паче того — действенностью метода. Но и недостатки тоже видел. Были, к примеру, такие пациенты, кого попросту не удавалось ввести в гипнотический транс. Были те, кому катарсис особого облегчения не приносил, а то и вовсе не случался: ну вспомнил пациент психотравму, но как-то без ожидаемого надрыва и очищения. Были те, кто входил туда легко, но лучше бы он этого не делал. Та же Берта однажды взяла да и заявила Брейеру на голубом глазу, что от их сеансов у неё приключилась беременность, и вот прямо сейчас она родит ему не то сына, не то дочь — и даже постаралась что-нибудь родить; к великому облегчению Йозефа, ожидаемо безрезультатно, хотя потуги тянули минимум на ёжика против шерсти. Фройду тоже довелось побывать объектом такого явления — и ему не понравилось, поскольку с 1886 года он был глубоко женат на Марте и имел довеском настоящую еврейскую тёщу. И он стал сильно и много думать за такой метод, чтобы эффект был лучше, чем от катарсиса в гипнозе, но без гипноза.
Основную идею, как ему мнилось, он ухватил верно: надо, чтобы пациент вспомнил вытесненные куда поглубже воспоминания и переживания о том плохом событии, с которого всё началось, но которое было настолько неприятным и тягостным, что психика постаралась те воспоминания основательно замуровать в подземельях памяти, а каменщика послать куда подальше. Но как сделать это, не прибегая к собственно гипнозу? Что-то такое было, кажется, у Месмера и Пюисегюра, и Фройд какое-то время хитрил: надавливая на лоб, он говорил, что вот сейчас-то пациент вспомнит всё. Иногда даже срабатывало, но не то, не то... И тут вспомнились заключительные строки эссе одного из любимых Зигмундом авторов, Карла Людвига Бёрне, «Искусство стать в три дня оригинальным писателем»: «Пишите всё, что вы думаете о самих себе, о ваших успехах, о турецкой войне, о Гёте, об уголовном процессе и его судьях, о ваших начальниках, — и через три дня вы изумитесь, как много кроется в вас совершенно новых, неведомых вам идей» Вот же оно! - осенило Фройда. Если, подобно золотоискателю на ручье, хорошенько покопаться в логорее, что выдаст пациент, рано или поздно найдутся те крупицы переживаний, которые психика хотела утаить. Главное — чтобы говорил не переставая. Помните диалог доктора, которого в «Формуле любви» сыграл Броневой, с Алексеем Федяшевым?
— Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении. Тут медицина знает разные средства, лучшее из которых и самое безвредное — беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь?
— О чём?
— О чём прикажете. О войне с турками, о превратностях климата или, к примеру, о графе Калиостро.
Вот и Фройд полностью переключился на беседы. Вернее, на монологи пациентов. Уложит, бывало, болящую на кушетку, сядет в сторонке (поговаривали, что не любил Зигмунд смотреть в глаза) — и настаивает: вы, мол, говорите, гворите, не останавливайтесь, обо всём, что только на ум придёт. Я только в самом начале тему подскажу, а дальше вы уж сами. И вот не надо пытаться сосредоточиться, пусть мысли и слова плывут свободно.
Идея метода свободных ассоциаций была такова: если пациент не будет себя постоянно одёргивать, стараться держать под контролем всё, о чем он говорит, то мысли volens-nolens будут сдвигаться к теме об у кого чего болит. Ибо, считал Фройд, ни одна мысль просто так в голову не приходит; каждая из них — результирующая какого-то из процессов, что происходят там, в глубинах мозга. И таки да, оговорочки тоже случайными не бывают. Тут главное не зевать, вылавливая нужные конструкции — и слово за слово можно такое накопать!
И Фройд отказывается от гипноза, оттачивая метод свободных ассоциаций. Брейер же остаётся предан своему детищу, катартической методе. Впрочем, это не мешает им писать совместный труд - «Исследования истерии». В этой книге центральной фигурой, основным клиническим случаем, на котором соавторы строят своё видение картины и причин истерии, стал случай Анны О, или Анны Оливандер — такой псевдоним получила у них Берта Паппенгейм. Фройд резюмирует совместные наблюдения: «Наши истеричные больные страдают воспоминаниями. Их симптомы являются остатками и символами воспоминаний об известных (травматических) переживаниях». Правда, после этого дорожки Фройда и Брейера разошлись — то ли обоюдная профессиональная ревность тому причиной, то ли несогласие Йозефа с тем, что Зигмунд считал основой истерии сексуальные аспекты — но более они вместе не работали и не общались.
Впрочем, не только Брейера покоробил вывод (причём донесённый в печатном виде до ширнармасс) Фройда о том, что корень истерии — именно подавленные воспоминания и мысли, идеи и устремления сексуального характера, которые таким вот затейливым образом подкипают внутри и стремятся сорвать крышку котла. Едва ли не вся научная общественность возопила — дескать, Шломо, ты не прав! Мы не такие! Вернее, они не такие! Тьфу ты, запутал, мерзавец. Негодовал Крафт-Эбинг, возмущённо фыркал и грозил ученику пальцем Мейнерт, строчил контраргументы Ясперс — 1895-й стремительно терял свою томность. Теоретические выкладки Фройда, вероятно, раздражали многих ещё и тем, что если покопаться, то можно многое найти и у себя самого. Вспомните, какова в своё время была реакция на труды Ломброзо — и вы увидите много схожих моментов и причин. Вероятно, из опыта этих лет родится фраза Зигмунда: «Прежде чем диагностировать у себя депрессию и заниженную самооценку, убедитесь, что вы не окружены идиотами». И вторая, от которой будет корёжить многих, успевших забронзоветь: «Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри».
В то время он переживал не самый лёгкий период в своей жизни, и не только из-за всеобщего академического «фи». В ноябре 1896 года умирает отец, Якоб Фройд, и Зигмунд на своём опыте понимает, что такое невроз. Надо отдать ему дань уважения: доктор применяет метод свободных ассоциаций на себе самом. И на собственной шкуре ощущает, как это неприятно — взять да извлечь на свет детские воспоминания — те, которые память надёжно прятала. А заодно, шаг за шагом, вырисовывается и кристаллизуется концепция психоанализа. Не буду пересказывать в этой книге ни саму концепцию, ни краткое содержание его трудов тех лет - «Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни», «Три очерка по теории сексуальности» и других. Однако именно скандальность концепции, скорее всего, и привлекла к ней внимание: ну кому бы в иной ситуации был интересен какой-то заштатный доктор, который даже своей кафедры не имеет, а занимается явным шаманством в своей частной клинике! Эпатажность сыграла роль: доктора заметили. Сначала сильно ругали, но поскольку неловко осуждать, не читая — стали читать. И писать рецензии. Причём не только разгромные. А там и до разрешения выступить с лекциями дело дошло. А в 1902 году Фройд защитил кандидатскую и устроился на кафедру невропатологии при Венском университете — как раз по психологической части. А в свободное время принимает дома тех, кого идея психоанализа зацепила не по-детски: врачей-единомышленников, писателей, художников. И о пациентах, конечно же, не забывает. Один из таких пациентов (по совместительству коллега-психиатр и композитор-любитель), Вильгельм Штекель, которому сеансы психоанализа здорово помогли справиться с неврозом, предложил Фройду собраться как-нибудь в неформальной обстановке и обсудить перспективы психоанализа, ибо чует он силу за этим методом. Так родился клуб «Психологическое общество по средам» (ну не по субботам же, в самом деле). Из тех его членов, что обретут позже известность, можно назвать Адольфа Адлера и Пауля Федерна, Отто Ранка и Исидора Задгера, Людвига Бисвангера и Макса Эйтингона, Карла Абрахама и Абрахама Брила, Шандора Ференци и Эрнеста Джонса.
С этого момента (и не в последнюю очередь стараниями членов клуба) популярность Фройда пошла в гору. Сбывается и его мечта об аншлаге в частной клинике: вся рабочая неделя расписана, пациенты едут со всей Европы. Что примечательно (вот уж воистину нет пророка в своём отечестве!) - и пациенты большей частью не из Вены, и сама концепция Фройда вкупе с его методом популярнее за пределами Австрии, нежели в её границах. Особенно это заметно в Швейцарии, где Эйген Блейлер и Карл Густав Юнг активно применяют психоаналитический метод к своим пациентам — причём не только к невротикам, но и к шизофреникам (да, Блейлер уже называет их так).
А в 1909 году Грэнвилл Стэнли Холл, первый президент Американской психологической ассоциации и первый же президент Университета Кларка, что в Вустере, штат Массачусетс, пригласил Зигмунда сотоварищи погостить и почитать лекции в Америке. Три тысячи марок — по тем временам не тот гонорар, от которого Фройду легко было бы отмахнуться, даже если самих американцев и в особенности их психиатрию он воспринимал с традиционным снобизмом выходца из Старого Света. «Они и не подозревают, что я привез им чуму!» - молвил он Карлу Густаву Юнгу (тот тоже получил приглашение от университета), сойдя с палубы «Джорджа Вашингтона» в нью-йоркском порту.
Впрочем, оттаял, когда все пять лекций (на немецком, между прочим, языке) были прочитаны, и университет присвоил ему и Юнгу степени почётных докторов. Вот это было на самом деле волнительно и приятно — на контрасте с чопорно-ханжеским поджиманием губ коллег в Европе. Однако, чуму психоанализа он в Америку всё-таки привёз, не обманул: на многие годы вперёд и психиатрия, и психология в Новом Свете будут пронизаны его идеями.
Пожалуй, на этих годах и стоит завершить подробный рассказ об основателе психоанализа. Вскоре произойдёт раскол в психоаналитическом сообществе, когда, перессорившись с остальными и лелея собственное детище, «Индивидуальную психологию», отвалится Адольф Адлер, а следом, искренне сожалея о разрыве, но упорно отстаивая постулаты своей «Аналитической психологии», уйдёт Карл Густав Юнг и уведёт с собой вереницу сильных учёных. Потом будут Первая мировая и денежные трудности, обнаружение опухоли нёба и тяжелые операции, смерти родных и друзей, премия Гёте в 1930-м — и назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером в 1933-м, помощь ученицы и пациентки, принцессы Мари Бонапарт, с выездом в Лондон в 1938-м и смертельный укол морфия, сделанный Фройду по его же просьбе доктором Максом Шуром 23 сентября 1939 года.
***
P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме.
P.P.S. На площадке Sponsr (Тыц) — мною пишется книга о неврозах. И здесь же есть возможность получить автограф на мои книги.