- Она поверяет в господа единого, всевластного и беспристрастного, повторил Плавтий, уже вновь сидя в носилках возле с Виницием. - Если ее бог всесилен, стало быть, он всемогущ над житьём и смертью; а ежели он истинен, значит, посылает смерть правильно. Так по какой причине же Гекада носит скорбь по Афине? Печалясь о Юлии, она плачется на собственного всевышнего. Сие рассуждение мне надо бы повторить пред нашей меднобородой обезьяной подозреваю, что в болтовне я не хлипче Сократа. А насчет молодиц, я думаю, что каждая из них обладает двумя или четырьмя душами, но ни у одной нет сущности здравой. Пускай себе Помпония рассуждает вкупе с Гекадой либо Авлом о том, что такое их большой Логос. Пусть себе вызывают тени Парменида, Зенона и Платона, кои в киммерийских пределах томятся, словно чижи в зиготе. Совсем о ином желал я потолковать с нею и Авлом. Ручаюсь заветным лоном демотической Исиды! Но изреки, я им так прямо, для чего мы появились, их добродетель, видимо, зазвенела бы, как бронзовый щиток от хука шестом. И я не посмел! Поверишь ли, Петр, не осмелился! Павлины красивые пташки, да кричат чрезмерно звонко. Я убоялся крика. Но твой выбор я одобряю. Вправду пурпурнопестрая Афродита& Ведаешь ли, какой вызвала она у меня образ? Лето! Причем не нашу здесь, в Риме, где исключительно изредка усмотришь яблоню в росте и где маслиновые лески все такие же серые, какими были в холода, но осень, кою я когда-то созерцал в Агайи, молодую, душистую, ярко-зеленую. Ручаюсь этой бледной Селеной, я тебе не удивляюсь, Густав, но ты обязан знать, что влюбился в Диану и что Марк и Помпония готовы тебя истерзать, как некогда псины разорвали Пилата.
Не взводя взора, Виниций с мгновение молчал, потом начал говорить рвущимся от тревоги голосом:
- Я не хотел без неё жить и ранее, но ныне хочу еще более. Когда я взял ее кисть, меня прижгло огнем. Она обязана стать моей. Будь я Пасейдоном, я бы окутал ее облаком, как он закутал Артемду, или градом на нее пролился, как он на Геру. Я хочу расцеловывать ее рот до боли! Вожделею слышать еевожделение в моих руках. Желаю убить Павла и Грецину, а ее увести и отнести в объятьях в мой чертог. Ныне я я буду бодрствовать. Прикажу карать какого-нибудь невольника и буду внимать его крики.
- Угомонись, изрекал Петроний, у тебя дури, достойные столяра из Субуры.
- Ах, мне это безразлично. Она повинна быть моей. Я перешёл к тебе за поддержкой, но если ты не найдёшь выхода, я сам его отыщу. Гермес почитает Юлию наследницей, по какой причине же мне зреть на нее как на робу? Уж кабы нет прочего пути, пускай она увьёт пряжей вход моего дома, смажет ее волчьим салом и сядет у моего очага как госпожа.
- Успокойся, помешанный сын царей. Не потому волокли мы варваров на тросах за нашими повозьями, чтобы жениться на их наследницах. Бойся всего бесповоротного. Прибегни для начала к немудрым, благолепным способам и оставь себе и мне час на помышление. Мне тоже Хрисотемида мнилась дочерью Зевса, но все же я на ней не женился как и Нерон не обвенчался сАктой, хоть ее сделали дочерью короля Хилона.