"Говоря откровенно, я не знаю, хорошо это было или плохо, но я родился..."
                                                                                               Анатолий Солоницын

  30 лет назад после тяжёлой болезни наш мир покинул АНАТОЛИЙ СОЛОНИЦЫН (30.08.1934 – 11.06.1982), живший ради Искусства и оставивший после себя необыкновенные, восхитительные, гениальные роли. Мы любим и помним этого великого Актёра!

Сразу за нашей дачей поднимался довольно высокий холм, и, забравшись на него, мы любили сидеть и смотреть на долину, зеленеющую внизу, на горы, вид которых никогда не надоедал. Вспоминали, говорили о будущем…
 - Ролька одна будет у меня интересная, - сказал как-то Анатолий. – Настоящее приключение!
 - Ты будешь отважный герой-разведчик. Взломаешь сейф, пройдешь сквозь огонь, воду и медные трубы…
 - Почти угадал, - он улыбался. – Вода будет, труба тоже… И сейф… Только я не стану его открывать, скажу монолог перед закрытой дверью – и уйду.
 - Сказка, что ли? Можешь яснее сказать?
 - Яснее пока сказать трудно… Но знаешь, чем это приключение будет отличаться от других? Нет? Тем, что охоту за нашими героями будет вести совесть! Вот так. Батька Гринько будет играть такого многоопытного профессора, Саша Кайдановский – проводника нашего, а я буду писателем… Так что сейчас, можно сказать, изучаю материал, - он толкнул меня и засмеялся, - пошли, Толстоевский!

«Батькой» еще с первого своего фильма Анатолий звал Николая Григорьевича Гринько. Этого замечательного артиста он очень любил, и тот платил ему тем же.
 Речь Толя вел о «Сталкере».

Предполагалось, что съемки будут в Средней Азии, где-нибудь в пустыне. Но Тарковский, как обычно, принял неожиданное решение, выбрав натуру в болотистой местности под Таллином, где находилась заброшенная электростанция.

Телеграмма пришла, как всегда, внезапно, и в тот же день Анатолий улетел в Москву.
 

СУХОЙ ТОННЕЛЬ

…Туман клочковатый, на глазах тающий в сером воздухе, насквозь пропитанном водяной пылью. Земля грязная, в мелких лужицах, а там, за клочьями тумана и серой массой воздуха, - смутные очертания вагонов, какие-то строения, переплетения железнодорожных путей.

Среди этой серости, грязи совершенно чужеродным телом выглядит роскошный автомобиль, матово поблескивающий черной лакированной поверхностью. Как пришельцы из другого мира выглядят и два человека, стоящие у машины, - философствующий нетрезвый мужчина в длинном черном пальто и эффектная, в палантине, высокая женщина с надменным лицом.

Анатолий играл вот этого изверившегося, изработавшегося модного писателя. Спутницу, вероятно, писатель только что прихватил на каком-нибудь светском рауте.

Сейчас должен подойти проводник – здесь его зовут сталкером, - и они отправятся в путь, в Зону.
 Зона возникла от падения небесного тела. Там с людьми происходят странные приключения; если доберешься до Комнаты и войдешь в нее, сбываются твои потаенные мечты. Но у Комнаты есть загадочная особенность: она осуществляет именно потаенные мечты, те, которые являются сутью твоей натуры. Ты можешь предполагать, что ты порядочный, хороший человек, идешь в Комнату, например, для того, чтобы спасти брата, а Комната выдаете тебе груду золота. Именно так случилось со сталкером по кличке Дикобраз. О Дикобразе сказано, что после приговора Комнаты он повесился.

Сталкер – это не просто проводник. Это специалист по Зоне, знаток ее особенностей и тонкостей.

От повести Стругацких «Пикник на обочине» в фильме осталась лишь фабула. Режиссер поместил героев в нарочито прозаическую обстановку, отказавшись от фантастической атрибутики, от действия, столь напоминающего американские фантастические романы. По сравнению, скажем, с «Солярисом» «Сталкер» - это полное освобождение от экзотики, сосредоточенность на внутреннем мире героев. Их поведение определяется грозными вопросами совести: Кто ты есть? Зачем пришел в этот мир? Чего хочешь – золота, славы или чего-то иного, связанного с жизнью духа?

Не сразу поймешь, что три героя фильма – это три ипостаси современной цивилизации. Сталкер олицетворяет собой веру, Писатель – культуру, Профессор – технократию.

Они впервые встретились все вместе в какой-то пристанционной забегаловке… Первые вопросы друг к другу, первое приближение к существу характеров…

В одном из павильонов «Мосфильма» шло озвучание этого эпизода. Предполагая, что работа продлится час-другой, Анатолий предложил мне побыть с ним, чтобы потом вместе отправиться к нашему другу. Я согласился, уселся в уголке павильона.

«Начали», - раздалась команда режиссера, который сидел за пультом, отгороженным от павильона толстым стеклом. На экране возникло изображение, Николай Гринько, Александр Кайдановский, Анатолий встали у микрофонов, около которых на пюпитрах лежали листки текста.

ПИСАТЕЛЬ. … Вот прочитает мои книжки какой-нибудь умный мальчик и в один прекрасный день заорет на весь мир про голого короля… А пройдет еще сто лет, и какой-нибудь авторитетный идиот объявит меня гением. И такие случаи бывали…
 ПРОФЕССОР. Господи! И вы все время об этом думаете?
 ПИСАТЕЛЬ. Боже сохрани! Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно…
 ПРОФЕССОР. Наверное, невозможно писать и при этом все время думать, как ваш роман будет читаться через сто лет.
 ПИСАТЕЛЬ. Натюрлих! Но, с другой стороны, если через сто лет его не станут читать, то на кой хрен его писать? Скажите, профессор, ради чего вы впутались в эту историю? Зачем вы идете?
 ПРОФЕССОР. Н-ну… что может физику понадобиться в Зоне? А вот что нужно в Зоне писателю? Модный писатель, женщины, наверное, на шею вешаются гроздьями.
 ПИСАТЕЛЬ. Вдохновение, профессор! Утеряно вдохновение. Иду выпрашивать.
 ПРОФЕССОР. То есть вы исписались?
 ПИСАТЕЛЬ. Что? Пожалуй… В каком-то смысле.
 СТАЛКЕР. Простите. Пора.

Я привел не весь текст эпизода – он начинался с разговора у машины; но ту часть записали быстро – с двух-трех дублей. Ушла актриса, игравшая светскую красавицу, потом ушел Кайдановский, потом и Гринько. Режиссер не отпускал только Анатолия, снова и снова заставляя его произносить текст. Запись теперь шла частями, по фразам, даже по отдельным репликам. Анатолий произносил текст на разные лады, с разными оттенками, но режиссеру ничего не нравилось. Он то и дело выбегал из-за пульта в павильон, подходил к Анатолию, объясняя, что ему нужно:

-Ну, он изверился в себе… и в то же время язвит…Никому не верит, продолжает сомневаться… Понимаешь, в жизни наступает такой момент… Да разве ты не знаешь, Толя?
 -Знаю.
 -Ну вот. Давай попробуем еще.
Новая запись. Опять режиссер входит в павильон.
 -Не то, Толя, совсем не то… Как же тебе объяснить…
 -Да не надо мне ничего объяснять. Давайте писать.

Запись. Опять режиссер недоволен. Так продолжалось два часа, режиссер объявил перерыв.
В коридоре нас ждал Николай Григорьевич Гринько.

-Толя, не понимаю, чего он от тебя хочет.
 -Ничего, батька, сейчас все будет в порядке.
 -Да и так все в порядке. Как вы считаете, Леша?
 -По-моему, Толя все делает очень хорошо, - сказал я искренне.

Гринько склонился к нам и зашептал:

-Он и сам не знает, чего добивается… Вспомни, Толя, как поступил Саша…
 -Так ведь это Саша. Пойдемте перекусим.
 -Нет, я пойду в гостиницу. Готовлю себе сам…Послушай меня, Толя…
 -Не беспокойтесь, Николай Григорьевич…

Гринько улыбнулся своей особенной, почти детской улыбкой, развел руками и ушел.

-Вот так и работает, - печально сказал Анатолий. – Саша со съемок уезжал. Потом за ним гонца посылали. Знаешь, сколько раз приходилось каждый план переснимать? И не только из-за брака пленки. С начала съемок и до сего дня группа сменилась полностью – кроме актеров, разумеется. А операторов было три. Целая история. Идем.

Запись продолжалась еще три часа. Я поражался какому-то отчаянному терпению Толи. Потому что уже не раз и не два в дело встревали звукорежиссер, техники. Они были язвительно-нервны, насмешливы. Один из них прямо сказал, что на запись надо приглашать профессиональных людей. Анатолий стоял, опустив голову.

Звукорежиссер пытался остановить запись, давал советы Тарковскому, но тот все его слова пропускал мимо ушей.
 Смена подходила к концу.
 Еще один дубль…
 Тарковский выбежал из-за пульта в павильон.
-Слушаем!
 Включилась запись…

Голос Анатолия был глубоким, скорбным, насмешливым и саркастичным… Он вбирал в себя столько оттенков, столько нюансов, каких не было ни в одном из предыдущих дублей. Голоса других актеров показались мне плоскими, однотонными… Но ведь это так и надо для эпизода!

-Вот, умеешь ведь! – Тарковский улыбался. – Натюрлих?
Ах, Толя, плохо у тебя с иностранными языками. А вот с русским – замечательно! – Он хлопнул в ладоши. – Смена окончена!
Мы вышли в коридор, закурили.
-Как? – спросил Толя.
-Понимаешь, сначала мне хотелось набить ему морду. Мне казалось, что он просто издевается… С другими актерами так, как с тобой, не работает, а на тебя навалился… Но, Толя, последний дубль действительно получился прекрасным!
-Вот-вот, другие-то не могут столько терпеть, ты это верно заметил. А надо терпеть, Леша, профессия такая… Знаешь, не пойдем мы ни в какие гости, очень лечь хочется.

Ехали мы на студийной машине. Тарковский шутил, смеялся. Вел он себя так, как будто не было тяжелейшей смены, как будто он ни с кем не спорил и не вступал в острейший конфликт, который в любую минуту мог обернуться скандалом. Но страсти кипели внутри, никто не взорвался – если не считать выпадов техников.

-Ну, до завтра, - попрощался режиссер. – Учти, Толя, там текст сложнее. А может быть, и проще! – он засмеялся и вышел из машины. Он был в лыжной шапочке с помпончиком, приталенном тулупе, в сапожках. Усы воинственно топорщились, а глаза блестели.
 

[показать]

Когда-то мальчишками мы с восторгом смотрели фильм «Путешествие будет опасным» - так в нашем прокате назывался знаменитый вестерн Джона Форда «Дилижанс». Там индейцы ведут охоту за белыми, которые совершают рейсовое путешествие в дилижансе. До последней минуты зритель не знает, что будет с пассажирами.

В «Сталкере» «охоту» за человеком, как точно определил Анатолий, ведет совесть.

Герои прорвались, рискуя жизнью, в Зону. Они садятся на какую-то брошенную дрезину, едут… Бесконечно длинный план – герои смотрят по сторонам, камера внимательно наблюдает за Писателем. Лицо его как будто равнодушно, измучено похмельем, сомнениями… Но в глубоких глазах есть еще и любопытство первопроходца, и удивление, и ожидание: что же там, за дымкой, за рассеивающимся туманом – неужто действительно необыкновенная страна? Неужто действительно в мире существует чудо? Неужто можно стать его свидетелем?

ПИСАТЕЛЬ. Послушайте, Чингачгук, вы ведь проводили сюда много людей…
СТАЛКЕР. Не так много, как мне хотелось бы…
ПИСАТЕЛЬ. Ну, все равно, не в этом дело. Зачем они шли сюда? Чего они хотели?
СТАЛКЕР. Скорее всего… счастья…
ПИСАТЕЛЬ. Везет же людям. А я вот за всю свою жизнь ни одного счастливого человека не видел…

Герои все дальше уходят в Зону, все напряженнее, все мучительнее их путь. Все острее, злее и обнаженнее их споры.

Они останавливаются перед какой-то трубой, из которой, вырываясь, хлещет грязная пенная вода. Надо перейти эту воду – как через реку Стикс.

СТАЛКЕР. Ну вот и сухой тоннель.
ПИСАТЕЛЬ. Ничего себе – сухой …
СТАЛКЕР. Это местная шутка. Обычно здесь по шейку.

Писатель погружается в воду первым – раскидываются по воде, как крылья, черные полы его пальто… Он вообще всюду идет первым – так почему-то хочет Сталкер.

Вот они оказываются в тоннеле. По грязным лицам катится пот, дыхание прерывисто, в глазах и ожидание беды, и страх загнанного зверя, и надежда.

Сталкер, обманывая Писателя, опять заставляет его идти первым. Зона пропускает Писателя, он остается жить. И вот тут-то, когда кончилась игра со смертью, Писатель обнажает душу.

ПИСАТЕЛЬ. А вам дозарезу надо знать, чья это выдумка – Зона. Какая разница? Что толку от ваших знаний? Чья совесть у них заболит? Моя? У меня нет совести. У меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – еще рана. Душу выложишь, сердце свое выложишь – сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные, у них сенсорное голодание… И все крутятся вокруг – журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… И все требуют: давай, давай!..

Как много пришлось выстрадать Писателю. Как изменилось его представление о жизни, о самом себе – с той минуты, когда он вошел в Зону…

Многим критикам, в особенности тем, которые выражали официальную точку зрения, картина показалась скучной, затянутой. Иное отношение к фильму было у тех, кого интересовала проблематика нравственная, кто понимал, что жизнь бездуховная есть смерть.

Николай Гринько рассказал:

-«Сталкер» снимался трудно. Большие партии отснятого материала ушли в брак – «кодак» оказался испорченным, передержали его на складе. И вот когда, казалось, преодолели самые сложные эпизоды – нате, начинайте сначала… Менялись операторы-постановщики. Ушли многие другие члены съемочного процесса. А Солоницын, готовясь – в очередной раз! – лезть в грязь, воду, только острил, смеялся над собой. Очень тяжелым был эпизод «сухой тоннель». Монолог перед Комнатой Анатолий провел с болью, подлинным страданием, очень сильно. И подумалось: вот ведь до каких трагедийных высот мог подниматься артист, когда его не обуживали, не загоняли в рамки концепций, схем… Но в то ж время надо помнить, что Тарковский всегда стремился к хроникальности, малейший наигрыш вызывал у него острую неприязнь. Он считал, что Ролан Быков и Иван Лапиков в «Андрее Рублеве» работают не в ансамбле, который он создавал, выбиваются из общей ткани фильма. А работы Быкова и Лапикова как раз и нравились критике, привыкшей к тому, чтобы актер «выдавал» на-гора страсть.

Хочу остановиться на таком парадоксе. В своих публичных выступлениях Анатолий развивал мысль о том, что актер – это исполнитель воли режиссера, инструмент, с помощью которого режиссер создает художественное произведение. Он ставил творчество актера в прямую зависимость от режиссера, считая актерскую профессию вторичной. Но в том-то и парадокс, что, снимаясь у совершенно разных режиссеров, он сильно вел свою тему в искусстве. Это была тема разбуженной совести, высокой духовности, которая пронизывает жизнь человека и заставляет жить по своим, особым законам. Даже играя роли так называемых «отрицательных» персонажей, он вызывал их на суд совести, доказывая «от противного» обязательность духовности в человеке.

Он всегда стремился к правде. Правда – вот что было главным в его жизни и творчестве. Правда образа, правда – как основа всего…

Когда закончилась работа над «Сталкером», Анатолий неожиданно прилетел на дачу.Рядом с ним стояла высокая,стройная молодая женщина.У нее было чистое,милое лицо,тихий взгляд голубых глаз.

Смущаясь,Анатолий сказал:

-Знакомьтесь,это Светлана,моя жена.

Казалось,что он,как герой фильма,прошел через «сухой тоннель».Но только в отличие от Писателя обрел счастье.

[показать]