"Слепы те, кто видит в Рерихе только живопись.
Мудры, видящие в нем одного из величайших
духовных вождей нашей эры".
(М.В. Бабенчиков)
***
Современник Н.К. Рериха, художник А.Н. Бенуа в 1916 написал о нем: "Рерих большой и внушительный художник, для которого, к сожалению, покамест еще не нашлось стен в нашей культуре, но отчасти благодаря которому такие новые стены должны вырасти и сомкнуться в прекрасные храмы... Философский смысл творения Рериха очень глубок. Я в нем вижу нечто большее, нежели "Отдельную художественную личность". Он представитель целого миросозерцания и даже целой культурной стихии..."
***
По воспоминаниям художника Святослава Николаевича Рериха об отце, это был человек «с ясным и 
[172x219]задумчивым лицом. Его фиолетово-синие глаза временами могли становиться совершенно темными. У него всегда был спокойный голос, он никогда не повышал его, и все выражение его лица отображало ту удивительную выдержку и самообладание, которые являлись основой его характера. Это было спокойствие незаурядного человека, серьезного и приветливого, вдумчивого, с замечательно острым чувством юмора. Во всех его движениях была уравновешенная гармония. Он никогда не спешил, и все же его продуктивность была изумительной. Он писал крупным и ясным почерком, никогда не исправляя и не меняя своих предложений и слов, и менее всего своих мыслей. При всех обстоятельствах, в наиболее трудных положениях он оставался спокойным и выдержанным и никогда не колебался в своих решениях».
"Его знания были настолько широкими, что трудно найти те уголки, куда не проникал его пытливый ум. Он был тем возвышенным человеком, которого описывал Конфуций, говоря о более совершенном человеке…
В его жизни не было сомнений. Он очень рано определил путь, по которому он все быстрее и быстрее продвигался к цели. Да, замечательный он был человек. Он смотрел далеко вперед. И не только смотрел. Он видел…
Николай Константинович сам считал, что очень хорошо отдыхать в работе, не оставляя работу, но просто переходя на какой-то другой план деятельности.
[155x215]День его начинался очень рано — он вставал в пять часов утра и приступал к работе над картинами. Если же были другие задания, он включался в жизнь текущего дня. Надо отметить, что Николай Константинович не торопился, не суетился, всегда работал размеренным темпом. Например, когда он писал, то писал медленно, но мысль его была так сгармонирована со скоростью писания, что он излагал законченную мысль без какой-либо поправки или оговорки. Когда он создавал свои картины, то у него были определенный план и ритм. План был всегда основательно разработан, и он ему строго следовал. Он никогда не торопился, но всегда поспевал все сделать и поспевал сделать гораздо больше, чем другие, которые торопились как можно быстрее что-то написать или что-то сделать.
У него, так же как у Елены Ивановны, не было светской жизни, эта мысль их совершенно не интересовала, поэтому они не тратили время впустую. С самого утра и до позднего вечера их день был занят полезной работой. Днем были встречи, которые входили в орбиту общественной жизни отца, он делал также свои записи, в перерыве слушал музыку — это его освежало — и затем до позднего вечера продолжал свою работу. И так всегда его день был полностью занят кипучей творческой деятельностью. Когда он путешествовал, то был вынужден отрываться от налаженной работы. Путешествия физически были очень трудными, хотя и очень интересными. Когда Николай Константинович прибывал на стоянку, то пока разбивали лагерь, он немедленно садился записывать свои впечатления. Таким образом, у него день никогда не был потерян, и благодаря этой замечательной дисциплине он смог оставить такое богатое наследие.
[182x309]Николай Константинович обладал совершенно изумительной памятью: если он что-то услышит или прочитает, то это навсегда оставалось при нем, он мог вспомнить самые сложные тексты, какое-нибудь стихотворение, которому его учили в детстве, он помнил полностью всю жизнь. Эта богатая одаренность вместе с дисциплиной, которую он считал необходимой для каждого человека, помогли ему подняться на высшую ступень творчества.
Я очень много встречал людей во всем мире, но другого такого человека, как Николай Константинович, встретить мне не пришлось".
***
"Деятельность Рериха была подвигом во имя развития мировой культуры. История XX века, пожалуй, не знает имени другого художника, который сделал бы так же много в этой области, как он". (Валентина Князева)
***
Биографы упоминают характерный случай из его жизни, который свидетельствует о необыкновенной силе его психической энергии. Рерих как-то посетил известного индийского биолога Джагадиса Боше в его лаборатории в Калькутте. Боше, известный как исследователь чувствительности или «души» растений, демонстрировал художнику процесс умирания растения: «"Сейчас я дам яд этой лилии, и вы увидите, как она вздрогнет и поникнет". Но вместо поникания лилия поднялась еще выше. Ученый задумался: "Давно предугадывал я, что эманации некоторых сильных энергий должны влиять на окружающие физиологические процессы. Вы препятствуете смерти растения, отойдите подальше". И действительно, когда Рерих отошел, жизнь растения прекратилась».
[250x255]***Один из членов совета Школы Общества Поощрения Художеств рассказывал о находчивости Рериха в трудных вопросах: “Мы говорили про него, что Рерих уж как-нибудь да вывезет; а через несколько часов явился улыбающийся Рерих и сообщил о благополучном разрешении всех трудностей”.
***Помню, как однажды Рерих был приглашен экспертом в многомиллионном финансовом вопросе, и его решение было признано наиболее правильным всеми банковскими главами, хотя на первый взгляд и поразило своею необычностью. Это качество необычности подходов и решений очень характерно для жизненной стратегии Рериха. “Прекрасный девиз бойскаутов — “всегда готов”, — заметил как-то Рерих. Постоянная готовность также является отличительным свойством Мастера. Мастерство искусства жизни позволяет Рериху сделать столько, сколько он смог уже запечатлеть. Не раз приходилось видеть, как он, работая над картиной, в то же время диктовал важное воззвание или, диктуя документ, поддерживал два разговора. Когда же его спрашивали, как он вмещает это, ответ был: “Очень просто”.
***
[250x307]Расскажу об одном таком случае с моими хорошими знакомыми. Он и его жена — беженцы из России. Оба не представляли тех, кто бежал за границу с туго набитыми кошельками и шкатулками с бриллиантами. Суровый лик нарождающегося в жестокой борьбе нового мира напугал их, простых русских людей, и они очутились в Харбине. Заполненный до отказа такими же, как они, скитальцами, город принял неласково. Трудно найти жилье, еще труднее — работу. Домохозяин напоминает, что пора платить за комнату, денег нет, начинается распродажа последних вещей. И тогда жене приходит в голову блестящая, как ей кажется, идея: она будет делать большие красивые куклы, оденет их в древние национальные костюмы русских боярышень, благо, она училась художествам, а муж будет продавать продукцию.
Закипела работа, боярышни получались одна краше другой. Но вот беда — никто не покупает. Китайцы русскими куклами не интересуются, а русским беженцам, хотя они и нравятся, покупать не на что. И ходит наш продавец по базару, и отчаяние закрадывается в душу. И вдруг он узнает: приехал Рерих. И также вдруг приходит решение: “Пойду к нему!”
И вот он в кабинете Рериха.
Художник принял посетителя приветливо и сердечно, усадил в кресло, осведомился, что привело гостя к нему. Неудачливый торговец куклами почувствовал внутреннюю потребность выговориться, как тяжко ему живется на чужбине, и показал своих кукол. И пока шел разговор, отчаянье, терзавшее продавца, мало-помалу уходило, и мир вошел в его душу. Рерих похвалил работу, но и сказал, что они (муж и жена) избрали очень трудный и малоблагодарный путь служения искусству. Великий художник ничего не купил, но продавец кукол и не предлагал своего товара. Поблагодарив за беседу и распрощавшись, он вышел из дома Рериха и зашагал по Садовой. Вдруг его окликнули:
— Что продаете?
Он оглянулся: в дверях магазина стоял японец, по-видимому хозяин, который сделал приглашающий жест. Наш агент по продаже художественных изделий быстро развернул товар. Японец сразу же купил все куклы и заказал крупную партию на будущее. Отчаявшемуся, испытавшему на себе весь холод чужбины человеку казалось, что чья-то могучая рука вытащила его из мрачной бездны. С этого дня он тоже уверовал, что Рерих приносит людям счастье, о чем он со слезами на глазах рассказывал мне и моим друзьям.
[231x336]***Не всегда человек одинаково видит, хотя и смотрит на одно и то же явление. В Чураевке я видел Николая Константиновича “средь шумного зала”, хорошо одетого (что вообще было свойственно ему), плотного, даже чуть полноватого человека среднего или немного выше среднего роста, с точными движениями и точной речью, прекрасного, хотя и немногословного оратора. В кабинете на Садовой передо мной предстал величественный старец, похожий на библейского пророка. Но сколько в нем было сердечной доброты! И самое поразительное — он мне показался давно знакомым, точно я знал его давным-давно. Мало того, я ощутил, что он мне роднее тех, кого называют кровными родными. И вылетели у меня из головы заготовленные фразы, которыми я собирался начать беседу. И вырвался у меня взволнованный первый вопрос:
— Николай Константинович, я читал ваши книги. Скажите, действительно существуют гималайские Махатмы?
Просто, не задерживаясь ни на секунду, Рерих ответил:
— Да, существуют. Я был у них.
Так получил я свидетельство, ставшее поворотным пунктом моей жизни. В течение дальнейшей беседы Николай Константинович сообщил мне, что один из Махатм дал новое учение жизни — Агни Йогу, или, как ее иначе называют, Живую Этику.
Во время разговора к Николаю Константиновичу подошел швейцар и доложил:
— Изволили пожаловать первый секретарь британского консульства в Харбине.
Я встал. Николай Константинович недоуменно посмотрел на меня: — Куда же вы?
Я указал взглядом на дверь, где ждала аудиенции высокая особа. Иностранцу в чужом государстве хорошо знакомо, что такое консульство. Но Рерих жестом указал мне сесть.
— Подождет.
Кончилась наша беседа тем, что мы условились о новой встрече и Н. К. Рерих обещал дать мне книги Агни Йоги, как только прибудет весь его багаж.
(Альфред Хейдок)
***
[218x264]“Когда мы жили в Кулу, окрестные жители проявляли глубокое уважение и даже почитание Н. К. Рериха. Называли его Гуру, что, по индийским понятиям, духовный учитель и святой человек одновременно. В бедах приходили к нему за помощью.
Бывало выхожу утром во двор поместья и вижу фигуру крестьянина из окрестностей или горца — стоит понуро, дожидается возможности увидеть “русского Гуру”. В руках традиционное подношение: чашечка с рисом, сверху прикрытая красным цветком. Такой у них обычай — нельзя являться к святому или отшельнику с пустыми руками. Святой ведь сам не сеет, не жнет… Приходящие знали, что лучше всего обратиться к Н. К. Рериху через меня — я быстро выучилась их языку.
— Скажи Гуру, что меня несчастье постигло,— говорит крестьянин.
Я иду к Николаю Константиновичу — так и так, человек просит… Николай Константинович выходит, я сопровождаю его как переводчица. Посетитель кланяется:
— Помоги, Гуру! Меня несчастье постигло. Плохо мне!
Николай Константинович ласково поглаживает его по плечу, по-русски говорит:
— Тебе будет хорошо. Хорошо будет!
И с пожеланием блага сует в карман просителю несколько рупий — не помешают бедняку”.
— А бывало ли, что один и тот же проситель приходил в другой раз? — спросил я Ираиду Михайловну.
— Как же,— ответила она,— очень часто приходили, но уже не за помощью, а с благодарностью. “Спасибо, помог ты мне, Гуру!
— говорили.— Теперь я живу хорошо”. (Ираида Михайловна Богданова)
***
Тихо в лагере, на небе мерцают звезды, все спит. Только мерные шаги часового раздаются в этой тишине ночи. Наступает время смены, подходит сменяющий, при свете звезд кажущийся каким-то серым, неясным.
— Ну как, все благополучно?
[200x283]— Все ладно.
Подошедший кивает головой на юрту Н. К.:
— Спит?
— Нет.
Один шагает по лагерю, чутко прислушиваясь ко всем ночным звукам пустыни, другой отправляется спать.
Через два часа новая смена.
— Спит?
— Нет.
Только под самое утро слышно из юрты ровное дыхание спящего человека. Начальник экспедиции кончил работать. А с восходом солнца он уже выходит из юрты — здоровый, свежий, бодрый…
***
Утром после чая, то есть около семи часов, Н. К. дает распоряжение на день. Предстоят дальние поездки за семенами. Все, что было поблизости от лагеря, выбрано в “пешем и конном строю”, теперь очередь наших машин. Кругом горы и степи; куда поехать, где найти интересующие нас виды? За день можно исколесить сотни миль и не найти ничего. “Поезжайте за Олон Суме, на север, поищите там”.
[300x199]Еду на своем “додже” в указанном направлении. Могучая машина по гладкой степи проходит милю за милей, то взлетая на холмы, то спускаясь в распадки. Вот вправо остается Олон Суме. Беру направление на север и несусь по прямой, насколько возможно.
Десять, пятнадцать, двадцать миль; монотонно гудит мотор. Сидящий рядом со мной в кабине китаец ботаник напряженно всматривается в окно кабинки на мелькающие мимо кустики и травинки. Нужного ничего нет, одна кургана да чий. Стараясь перекричать гул машины, ботаник кричит, что ничего мы в этой стороне, вероятно, не найдем.
Цифра за цифрой выползает под зеркальным стеклом счетчика. Вдруг ботаник оживился, замахал руками, высунулся в окно: “Стоп, стоп”.
Н. К. сказал ехать на север от Олон Суме, распоряжение выполнено, найден новый, очень ценный вид агропирума. Сам он туда никогда не ездил.
***
В роскошном номере отеля после окончания трудового дня расходимся по своим номерам, поговорим о делах и о том, и о сем. Прощаемся, и Н. К. говорит как-то особенно свое “спокойной ночи”.
Уже затемнело, с большой скоростью въезжаем в Чапсер. Граница Китая и Монголии. Дальше ехать невозможно — темень хоть глаза выколи, дорога опасна. Приходится ночевать здесь, в этом пограничном селении, притулившемся своими серенькими глинобитными фанзами к горам с правой стороны ущелья.
Шофер Сарат заезжает на один из постоялых дворов. Посреди ограды пылает солома, освещая лица греющихся китайцев и монголов. Лица у всех бронзовые, красным отблеском костра поблескивают узкие раскосые глаза. Сарат пытливо всматривается в окружающих и вдруг, не говоря ни слова, резко дает задний ход и вылетает со двора.
— В чем дело?
— Мо байна.
Спорить не приходится: он местный житель, опытен, бывал во всяких передрягах и каким-то шестым чувством стреляного воробья чувствует это “мо байна”.
Заезжаем во второй постоялый двор. Тут еще хуже, к автомобилю бросается какой-то китаец. Сарат делает крутой разворот и дает полный ход, китаец не успевает схватиться за дверцу и со страшными ругательствами остается во дворе.
— Мо байна.
Опять это “мо байна”, дело плохо, в чем именно суть, не разберу, но опять какие-то непонятные для европейца истории Средней Азии, которые иногда случаются и так и остаются для нас непонятными.
Едем в третий. Удается занять какой-то сарай, холодный, насквозь продуваемый ветром, но все же есть крыша, а это большой плюс, так как если пойдет снег, то мы спасены от него.
Нашего каравана из двух грузовиков не видно и не слышно — где-то, видимо, отстали. Может быть, заблудились, потеряли дорогу, а может быть, там, около разбитой хунхузами деревни… Лучше об этом не думать — еще накличешь беду.
Там наши теплые спальные мешки и пища. Мы не ели целый день, так как торопились. Все, что мне удалось достать, это несколько крутых яиц и чайник кипятку. Достаю две охапки соломы и делаю постель для Н. К., постилая ее прямо на какой-то остаток старого кана. Н. К. укладывается на солому. Тушим свечку. Ю. Н. [Рерих] и я решаем по очереди дежурить.
“Спокойной ночи”,— раздается из темноты.
То же спокойное “спокойной ночи”, как и в фешенебельном отеле, тот же ровный, спокойный, ласковый голос. Никакая обстановка, никакие обстоятельства не имеют значения для Н. К. Ночь проходит спокойно.
***
Сарат гонит. Его “фордик” дает все, что может, стрелка спидометра подходит к 50 и колеблется около этой цифры. Сарат торопится,— опять, видно, “мо байна”.
На такой скорости шоферская привычка дает себя знать, невольно впиваешься глазами в колею, не обращая внимания на виды, мелькающие по сторонам.
Вдруг становится заметным и быстро приближается к нам оказавшийся за поворотом большой камень, уютно примостившийся в нашей колее. Затормозить нет времени. Сарат делает легкий рывок — хочет перескочить в другую колею, но случается то, что обыкновенно случается в большинстве таких случаев: передок машины подпрыгивает и идет по другой колее, а зад заедает, и машина со скрипом и шипением задом начинает залетать в сторону.
По всем соображениям мы должны перевернуться.
Кузов у машины старенький, разбитый — лопнет обязательно. Слышу, как правый скат отдаляется от земли, крен все больше и больше… Но вот машина замедляет свое вращательное движение, хлопается поднявшимся на воздух скатом о землю и останавливается.
Поднятая пыль застилает все кругом, шумит на холостом ходу мотор.
— А здорово,— прерывает молчание Ю. Н.,— задом встали.
Здорово-то не то, что задом встали, мелькает у меня в мозгу, а то, почему мы вверх ногами не встали.
Сарат тоже шофер, и по его побледневшему лицу и изумленным глазам вижу, что и у него в голове то же.
Н. К. спокойно сидит и поглаживает свою серебристую бороду.
[180x298]***
Возится человек с засушенным растением, а сам думает и не может уяснить себе, хороша ли его мысль.
Входит в юрту Н. К. и смотрит, как укладывается растение.
Работающий видит или, вернее, чувствует, что чем-то Н. К. недоволен. Думает, что работа не в порядке, спрашивает об этом.
— Нет, все хорошо.
Видно, дело не в растении. Опять вопрос.
— Мысли мне ваши не нравятся.
— Как... почему?..— растерянно бормочет человек, а сам-то в то же время уже начинает сознавать, что мысли-то действительно плохи.
(Николай Грамматчиков "Великий художник и мыслитель")
***
Высокая духовная красота запечатлелась на его лике. После его ухода мы немогли оторваться от созерцания благости, чистоты и трогательной нежности всего чудесного облика его. Он весь как бы светился внутренним светом, и белые нарциссы, окружавшие его, казались грубыми рядом с его просветленным обликом. Он лежал на постели под любимым образом Преподобного и сам казался отображением этого Светоча. Тело его было предано огню на прекрасной горной площадке с широким видом на снежные горы, которые он так любил! (Е.И. Из письма от 16.09.48.)
В древней долине Кулу, родине эпических сказаний индийского народа, стоит камень с надписью на санскрите: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 махгар 2004 года Викрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года. ОМ РАМ».
Ниже приведены высказывания Н.К. Рериха, записанные Кордашевским Н.В. (Н. Декроа) и изданные в книге «С экспедицией Н.К. Рериха по Центральной Азии»:
• «Мысль не должна умаляться незначительными рассказами, анекдотами... Это указывает на непонимание, как надо относиться к каждой мысли и беречь ее. Мысль есть живая сила, и ею следует пользоваться мудро»;
• «Осознание собственных мыслей — лучший контроль над собой. Мысли должны быть четки и целесообразны — иначе это пустые мечтания. В основе последних обычно лежат только эгоистические соображения»;
• «Следует зорко следить за своими мыслями — это начало власти над ними. Ничто в области мысли не может иссякнуть. Через зоркость внутренней наблюдательности — фиксируются новые идеи из океанов мировой мысли»;
• «В жизни больше всего нужны наблюдательность и действие. С момента, как мы делаемся отвлеченными, сама наша жизнь становится отвлеченностью и абсурдом»;
• «Величайшая задача человека направлять страдающих эгоизмом и себялюбием — к работе на общее благо»;
• «Искусство во всех проявлениях одно неразрывное целое; а кисть, резец, перо, слово — одинаковы в руке великого художника»;
• «Все в устремлении. Чем оно непрерывнее и сильнее, тем и ответ на него является скорее. Все достижения приходят медленно и проявляются неожиданно, иногда в минуты начавшегося отчаяния»;
• «Часто из всего — не выходит ничего, а из ничего — все»;
• «Молитва не должна становиться привычной. В ней всегда должен быть элемент неожиданности»;
• «Болезнь самомнения порождает тупость и невежество. Болезнь подозрительности ткет ложь и предательство»;
• «Хуже всего те люди, которые не умеют верить и не знают мощи доверия. Эти люди — тени преходящие»;
• «Великий человек тот, кто силен терпением»;
• «Наши сомнения — наши предатели».
