В начале двадцатого века она была любимым автором юношества. Критикой же, с одной стороны, она была избалована с самого начала: первая же ее книга «Записки институтки» получила положительные отзывы. Но понемногу ее чистосердечные признания стали критике надоедать (не публике; потому читающий любовные романы с удовольствием проглатывает их один за другим, невзирая на их явную однообразность). Корней Чуковский и вовсе назвал ее «гением пошлости» – а его мнение что-то да значило.

Потом грянула революция, всем стало не до Чарской, а в Советском Союзе она, конечно же, оказалась воплощением буржуазности и мещанства. Пролетариату ее сопли читать не дозволялось.

О ней забыли.