Раньше все было иначе. И стулья были другие. Более жесткие, с прямыми ножками и полированными, красного дерева, твердыми спинками. Они стояли, словно телята вокруг мамы-коровы – огромного круглого столового стола, а я глядел на них из коридора и моргал в нерешительности. Свет проникал сквозь ажурные занавески и тени раскрашивали мебель в причудливые узоры, а моментами мне казалось, будто эти деревянные чудища и вправду живые. Я зажмуривался, думал, что вот сейчас стул шаркнет ножкой, а стол лениво поковыляет в более темный и спокойный угол, но ничего не происходило. Лишь появившаяся из темного коридора бабушка, словно большая хлопотливая птица, охая и что-то бормоча себе под нос, раздвигала шторы и, впустив в гостиную целый полк солнечных зайчиков, накрывала скатерть. Дом наполнялся запахами выпечки, я успокаивался и опасливо карабкался на самый ближний стул. Тогда мне было лет пять. Сейчас спустя двадцать с лишним лет, этой причудливой мебели нет и в помине… нет и странных фантазий, нет сказочной составляющей в наших заполненных бесконечной спешкой жизнях… и все такое бесформенное, бесхарактерное и податливое, готовое прогнуться под тебя, лишь бы угодить, лишь наполнить твой мир комфортом. Теперь не хочется уважать мебель. Мы победили стулья. Но на этой самой тихой в мире войне, все равно не обошлось без серьезных потерь – мы и сами стали чуть слабее, чуть бесформеннее.