Это цитата сообщения Dmitry_Shvarts Оригинальное сообщение
Женщины войны: «У нас забрали победу»
Для меня день Победы давно уже начинается с фильмов, рассказывающих истории женщин на войне и после, к лучшим из которых отношу «А зори здесь тихие» Станислава Ростоцкого, который всегда смотрю. 2016-й не стал исключением, хотя показывали старый фильм только по каналу ТВЦ в 6.45 утра, в самое несмотрибельное время.
И все разговоры, что новое поколение уже не понимает советских фильмов, потому что мозги у них устроены по-другому, и что ремейк (читай – плагиат) – это хорошо, потому что позволяет по-новому донести до молодого поколения страшные военные истории, пусть остаются на совести кинокритиков. Это хорошо, только когда талантливо.
Но сегодня - не об этом, а о том, что если уж для мужика война, что зайцу папироска, то женщине…. Немного об этом писала, когда готовила текст о Юлии Друниной, сейчас о том, как война отразилась на мне. Так сложилось, что в моей семье никто не был на войне и пройти в строю «Бессмертного полка» мне никогда не придется, в отличие от моих знакомых, которые в этом году шли с портретами своих отцов и дедов.
Но перед глазами история моей матери, родившейся за два года до Октябрьской революции в Дорогобуже Смоленской области. Осиротела в семь лет и с тех пор работала то нянькой, то кухаркой. Словом, ходила в люди на поденную работу. До сих пор помню ее украинско-белорусский говор: «титель» (вместо китель), «шкап» (вместо шкаф), пинжак (вместо пиджак).
Встретила она войну в 26 лет с двухлетним ребенком на руках, без мужа. В сорок четвертом появился второй ребенок, об отце которого в семье не принято было говорить. По умолчанию понимала, что ребенок появился от случайной связи. В семье это чувствовалось по отношению матери к ребенку, который жил с клеймом незаконнорожденной.
Мы с сестрой появились уже после войны, спустя два года и пять лет. Мать никогда не рассказывала о войне и как она выживала с двумя малолетними детьми, знаю из обрывочных рассказов старших сестер. Мать работала в Сибири то ли комендантом, то ли домуправом. Потом случилась какая-то некрасивая история, о которой в семье тоже не принято было говорить, но косвенно догадывалась, что это было связано с какими-то судебными разберательствами.
Уезжали из сибирского Ялуторовска или Иркутска (упоминались всегда эти два города) в Пермь на строительство Камской ГЭС. По дороге на одном из вокзалов украли чемодан со всеми пожитками, который сторожила трехлетняя кроха – сестра, та самая, родившаяся в Сибири во время войны.
Чтобы утолить голод, жевали древесную кору
В поселке, куда приехали, жили сначала в юрте, потом – в холодном бараке, пока не дали две комнаты в финском домике. Из раннего детства тех лет помню, как горели соседние бараки, и как было холодно в бараке зимой. Мать тянула всю семью одна, мужчины в доме не задерживались: мой отец бросил мать, когда она ходила беременной мною.
Отца я так ни разу и не видела. Чтобы нас прокормить, мать писала в разные инстанции, просила о помощи, которую часто получала и потому в поселке стала своего рода «народным юристом», к которой приходили женщины со всего поселка: просили, чтобы она помогла им и написала куда надо. Матери как-то удалось сделать себе документы участника войны и двадцать лет ее чествовали как ветерана, пока не обнаружилась подделка.
Помню, как было стыдно за эту историю. Но не нам судить то поколение, а тем более мать: без образования (четыре неполных класса и абсолютная безграмотность), без мужа, молодая красивая женщина, которая тоже хотела любви и счастья, выбивавшаяся из сил, чтобы прокормить четверых детей. Сегодня она напоминает мне женщину из «Военно-полевого романа», которая после войны торговала пирожками, чтобы прокормить свою малолетнюю дочь.
Но той женщине, из фильма, повезло, моей матери – нет. Думается, что таких, как она, было много. «Военно-полевой роман» - второй фильм о женщинах на войне, который люблю и всегда смотрю, потому что именно он во многом помог мне понять собственную мать. К сожалению, уже тогда, когда ее не было в живых…
Конечно, к войне история моей матери имеет лишь косвенное отношения, но есть истории о женских судьбах, которые непосредственно связаны с войной, и с тем, что было с ними после. И я хочу поделиться воспоминаниями самих женщин о войне и как им пришлось после.
На войне
“У меня было ночное дежурство… Зашла в палату тяжелораненых. Лежит капитан… Врачи предупредили меня перед дежурством, что ночью он умрет… Не дотянет до утра… Спрашиваю его: “Ну, как? Чем тебе помочь?” Никогда не забуду… Он вдруг улыбнулся, такая светлая улыбка на измученном лице: “Расстегни халат… Покажи мне свою грудь… Я давно не видел жену…” Мне стало стыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и вернулась через час. Он лежит мертвый. И та улыбка у него на лице…
***
А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне – носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах.
О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?
***
Замаскировались. Сидим. Ждем ночи, чтобы все-таки сделать попытку прорваться. И лейтенант Миша Т., комбат был ранен, и он выполнял обязанности комбата, лет ему было двадцать, стал вспоминать, как он любил танцевать, играть на гитаре. Потом спрашивает: «Ты хоть пробовала?» -
«Чего? Что пробовала?» А есть хотелось страшно. «Не чего, а кого… Бабу!» А до войны пирожные такие были. С таким названием. «Не-е-ет…» - «И я тоже еще не пробовал. Вот умрешь и не узнаешь, что такое любовь… Убьют нас ночью…» - «Да пошел ты, дурак!» До меня дошло, о чем он. Умирали за жизнь, еще не зная, что такое жизнь. Обо всем еще только в книгах читали. Я кино про любовь любила…
***
У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку…
***
Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые… У меня были они все…
***
Под Макеевкой, в Донбассе, меня ранило, ранило в бедро. Влез вот такой осколочек, как камушек, сидит. Чувствую – кровь, я индивидуальный пакет сложила и туда. И дальше бегаю, перевязываю. Стыдно кому сказать, ранило девчонку, да куда – в ягодицу. В попу… В шестнадцать лет это стыдно кому-нибудь сказать. Неудобно признаться. Ну, и так я бегала, перевязывала, пока не потеряла сознание от потери крови. Полные сапоги натекло…
***
Мы стремились… Мы не хотели, чтобы о нас говорили: «Ах, эти женщины!» И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: «Навоюют эти бабы…»
***
Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги… Ну, понимаете, травой смывали… Мы же свои особенности имели, девчонки… Армия об этом не подумала… Ноги у нас зеленые были… Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава…
***
“Идем… Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок – тридцать километров. Жара дикая… И после нас красные пятна на песке… Следы красные… Ну, дела эти… Наши… Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают… Не смотрят под ноги… Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали… Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим…
Они потом уже догадывались, смеялись: «Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали». Ваты и бинтов для раненых не хватало… А не то, что… Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках… Ну, идем… В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем… К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины – кто куда прятаться. Нас зовут… А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде… Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли… Под осколками… Вот оно… Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло…”
***
Ноги пропали… Ноги отрезали… Спасали меня там же, в лесу… Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Вместо наркоза – бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы… Столярной… У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: «Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет». Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…»
***
Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду… Я была пэпэже, то, что расшифровывается походно-полевая жена. Жена на войне. Вторая. Незаконная. Первый командир батальона… Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: «Сестричка! Сестренка!», а после боя каждый тебя стережет… Из землянки ночью не вылезешь…
Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю… Промолчали. Гордые! А оно все было… Но об этом молчат… Не принято… Нет… Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами. Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью от того, что махала руками, то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: «Ты чего?» Кому расскажешь?
Окороков Б.В. Первый день мира
Стало ли легче женщине, прошедшей войну, после возвращения? Как ни странно, их возвращению не радовались даже самые близкие. Слава настоящая, а не та, что шла за ними как черная тень, догнала этих женщин войны лишь три десятилетия спустя после Победы... Немногие дождались этого дня. Об этом тоже вспоминают женщины войны.
После войны
Кончилась война, они оказались страшно незащищенными. Вот моя жена. Она – умная женщина, и она к военным девушкам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что все крутили там романы. Хотя на самом деле, у нас же искренний разговор, это чаще всего были честные девчонки. Чистые. Но после войны… После грязи, после вшей, после смертей… Хотелось чего-то красивого. Яркого. Красивых женщин…
У меня был друг, его на фронте любила одна прекрасная, как я сейчас понимаю, девушка. Медсестра. Но он на ней не женился, демобилизовался и нашел себе другую, посмазливее. И он несчастлив со своей женой. Теперь вспоминает ту, свою военную любовь, она ему была бы другом. А после фронта он жениться на ней не захотел, потому что четыре года видел ее только в стоптанных сапогах и мужском ватнике. Мы старались забыть войну. И девчонок своих тоже забыли…
***
Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: «Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…» Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый… Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. «Что с тобой?» – «Да ничего. Натанцевалась».
А это – мои два ранения… Это – война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились – сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин – крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: «Читай стихи. Есенина читай».
***
Я до Берлина с армией дошла… Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: “Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами… ”. Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах…
***
Два года назад гостил у меня наш начальник штаба Иван Михайлович Гринько. Он уже давно на пенсии. За этим же столом сидел. Я тоже пирогов напекла. Беседуют они с мужем, вспоминают… О девчонках наших заговорили… А я как зареву: «Почет, говорите, уважение. А девчонки-то почти все одинокие. Незамужние. Живут в коммуналках. Кто их пожалел? Защитил? Куда вы подевались все после войны? Предатели!!» Одним словом, праздничное настроение я им испортила…
Медики 144-го стрелкового полка 49-й гвардейской стрелковой дивизии. Май 1945
***
Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехала героиней, я никогда не думала, что так можно встретить фронтовую девушку. Мы же столько прошли, столько спасли матерям детей, женам мужей. И вдруг… Я узнала оскорбление, я услышала обидные слова. До этого же кроме как: “сестричка родная”, “сестричка дорогая”, ничего другого не слышала…
Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: "На ком ты женился? На фронтовой… У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замуж возьмет?". И сейчас, когда об этом вспоминаю, плакать хочется. Представляете: привезла я пластиночку, очень любила ее. Там были такие слова: "...и тебе положено по праву в самых модных туфельках ходить…".
Это о фронтовой девушке. Я ее поставила, а старшая сестра подошла и на моих глазах разбила, мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии… Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войны у нас была еще одна война. Тоже страшная. Как-то мужчины оставили нас. Не прикрыли. На фронте по-другому было.
***
Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет… Приглашать на встречи… А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины – победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было обидно… Непонятно…
***
Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь — рожай девочек или мальчиков".
М.Савицкий. Партизанская Мадонна, 1967
Послесловие
Да, война и женщина не совместимы. Избитая фраза. Наверное, поэтому женщины повторяют: "Лишь бы не было войны". Работает память, генетическая и биологическая. И интересно, что в изобилии есть картины и фотографии с возвращение с войны мужчин, но нет ни тех, ни других о возвращении с войны женщин. По крайней мере, мне не удалось их найти.
Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: “Полк, под знамя! На колени!”, все мы почувствовали себя счастливыми.
Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела “куриной слепотой”, это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! -- Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
(Ю.Друнина. Запас прочности)