2.ПРОВОДНИК.

Кажется, потом он бегал по городу и что-то кому-то пытался доказать, рассказать, кого-то найти… Но слова застревали в горле, мысли тащились медленно; начинал говорить что-то одному человеку, как вдруг весь мир – темное небо, лицо, блики света на очках собеседника вдруг делали резкий рывок – и вот перед ним уже другое лицо, удивленное женское вместо мужского, а из горла вместо связной речи выползает какая-то каша из букв, мычание… и время идет медленно, а рывки, меняющие мир перед глазами, становятся все чаще. Словно чья-то рука тащит его, пьяного, за шиворот, безжалостно и зло встряхивая его время от времени как куклу, а он раскачивается – туда-сюда, туда-сюда, поворачиваясь кукольным парализованным лицом то в одну сторону, то в другую, и ноги его цепляются за землю лишь самыми кончиками исцарапанных грязных раскисших ботинок… И вокруг все светлее и светлее – город выкатывался из ночи навстречу солнцу, - а на серой дороге, мощенной камнями, все отчетливее проступают мелкие детали, откидывая защитное покрывало темноты. Мир, бешено мчащийся куда-то, торопливо тащащий длинные гремящие связки обрывков голосов, звуков машин, огней, смеха, музыки, стал успокаиваться и тело, обретая вес, все сильнее прижимало подошвы ног к дороге, словно бы он, запутавшись в складках развевающихся одежд ультрамодной сумасшедшей, тупой обкуренной ночи, летел с нею, наблюдая её бесшабашную разбитную жизнь, а теперь она, вдоволь нагулявшись, медленно трезвея, возвращалась домой, отряхиваясь от приставшего к ней мусора, и он, как пылинка, все слабее держится на её шлейфе, и тащится, теряя с каждой секундой опору, пока…
.
Вес тела мгновенно вернулся, так резко, что тряхнуло всего, словно он прыгнул с парашютом, и вместо следующего шага он упал – позорно встал на карачки, пригвозженный к камням действительностью; и реальность включилась, как телевизор, обретя звук, цвет, вкус. Под ладонями - прекрасные узоры на серых гладких камнях, немного присыпанные песком, светлым кварцевым блестящим песком, впивающемся в кожу и скрипящим на зубах (неужели еще и мордой ткнулся? Вот спасибо…). Ветер воет тоскливо, потому что вокруг холодная одинокая пустыня, и ночь, принесшая его сюда, уходит все дальше – где-то далеко еле слышна задумчивая грустная песенка Мадонны, такая же тягучая и грустная, как и эта дорога.

- Господи, как я попал сюда?!

Собственный голос был дик и истеричен; сев на зад, он оглядел безумно серую каменистую однообразную равнину, и истерика пронизала его с ног до головы.

- Как я здесь очутился?! Господи-и-и!!!

- Пришел, - грубо и просто ответил ему чей-то голос. – Заткнись и не вой.

Он обернулся – и ужас облил его кипятком, сдирающим кожу с головы, щек, обваривающим глаза: перед ним сидел её покойный брат. На полузасыпанных песком камнях, словно перечеркивая дорогу, лежал меч (!!!), а сам «покойник», облаченный в странный костюм из красивой, тяжелой дорогой ткани, ушитой серебром и мелкими бриллиантиками так, что черного фона почти не было видно, с аппетитом лопал кефир, колупая обычной столовой ложкой в тетрапаковской банке. Слышно было, как он глотает и царапает ложкой по картонным стенкам, губы его были вымазаны, задорный курносый нос с любопытством глядел в банку – есть ли там еще? Словом, обычный завтрак обычного парня, худощавого, коротко стриженного, восемнадцатилетнего пацана, если бы…

- Ну, чего уставился? – темные глаза спокойно глянули в перекошенное от чумного ужаса лицо. – Давно не виделись, чтоли?

- Ты же… ты… она меня обманула, чтоли?

Банка опустела, и Черный Алмаз с сожалением в последний раз облизал ложку, оглядываясь по сторонам – где бы похоронить банку?

- Нет, - спокойно ответил он, - никто тебя не обманывал.

Ужас с новой силой накатил на него, снова горячая кровь бросилась в лицо от осознания того положения, в котором он очутился. Тут, здесь, в каменистой пустыне, под низким хмурым небом, на котором прячется за серой пеленой суровое холодное белое нордическое солнце.

- Я, - трясущимися губами произнес он, и зрачки в его синих глазах превратились в два черных провала, - получается, тоже..?

- А что, ты испытываешь какие-то неудобства? Чем тебе не нравится здесь?

Предназначенный нервно, затравленно огляделся… песок и камни до самого горизонта, серое и темно-серое, и не единой живой души.

- Но здесь же нет никого! – взвизгнул он. – Как здесь… здесь можно…

- Жить, - угодливо подсказал Зед, - здесь тебе придется какое-то время жить. А ты думал, после смерти лежишь себе спокойно, и жрут тебя черви? Ха!

Зед усмехнулся, замотал коротко стриженой головой; такой знакомый жест, знакомая улыбка, реальный человек, - вот он, живой, протяни руку и тронь; ветер играет его жесткими волосинками, солнце отражается в глазах…

Непонятно ка, но Предназначенный понял, что Зед не хочет с ним говорить, не хочет ничего объяснять – точнее, хочет рассказать об этом мире лишь все самое гадкое и гнусное, хочет шокировать и раздавить его; а еще он страшно хочет набить ему морду, это желание плавало в воздухе и было так же осязаемо, как свежий кисловатый запах кефира.

Мальчишка помнил все обиды; ему хотелось - это желание Предназначенный видел и понимал так же отчетливо, как если бы оно родилось в его голове,- с упреками накинуться, засыпать язвительными вопросами, претензиями, - да как же ты мог?! – уязвить тысячами колкостей – ну что, как теперь будешь жить, ведь ты от меня зависишь?! Хотелось испробовать его, Предназначенного, обиды и беспомощности, отчаянья, боли, мольбы о прощении – а это главное, но…

Все это всплыло на миг и тут же ушло, потухло, потускнело, как угли в костре, подернувшиеся пеплом. Осталось лишь спокойное и почти безразличное осознание того, что Предназначенный в его власти, и все. Ничего больше не надо.

«А ведь он изменился, - с изумлением подумал Предназначенный. – Он повзрослел! Он и в самом деле тут живет… и ему уже не восемнадцать».

Зед Черный Алмаз встал, расправив плечи; богатый костюм прекрасно и странно засиял, благородно очерчивая линии тела, молодого, сильного тела; он стал много выше – раньше они с Предназначенным были примерно одного роста, чуть больше метра семидесяти, а теперь Зед стал настоящим великаном. Он раздался в плечах, и лицо его стало светло, а в глазах отражалось что-то несвойственное тому миру, к которому так привык Предназначенный.

- Поднимайся,- скомандовал Зед. – Идем.

- Куда? Я никуда с тобой не пойду, - в голосе Предназначенного были страх и истерические нотки каприза, кричащего: «Помогите мне! Я не хочу идти вслед за покойником! Я хочу обратно домой, вы, сволочи, как вы смеете!»

Сильный удар в лицо, взорвавшийся как бомба, пригвоздил его к камням, и неожиданно цепкая и сильная рука перевернула его, уткнув мордой в песок.

- Ах, не пойдешь?! – зло и радостно зашипел ему Зед на ухо, закручивая руку за спину и коленом прижимая голову Предназначенного к дороге так, что тот вскрикнул. - А куда ты, гад, денешься, а? Ну, куда ты, чмо, денешься?!

От сильных тычков в спину перехватило дыхание, злой колючий песок набился в расквашенный сплющенный рот, тысячами иголок впился в щеку, налип на губы.

- За что? – сквозь кашель просипел Предназначенный. Колено Зеда, сминая ухо, вырывая волосы, раздавливая череп, сильнее впилось в несчастную голову так, что из глаз хлынули слезы, и Предназначенный заорал на всю пустыню – испустил жалкий затравленный вопль, стыдный и беспомощный.

- И ты еще спрашиваешь, черт, - тонкий собачий скулеж жертвы, похоже, лишь сильнее распалил ярость Зеда, и он ткнул Предназначенного еще разок. – А за сестру, лох несчастный – получи, получи!

Предназначенный взвыл, как раненный мамонт – и тут же получил пинка под зад, отбросившего его с дороги. Зед, злой, реализовавший свою первую ярость и, как обычно, убитый её ядом, тяжело шлепнулся на зад и спрятал лицо в ладонях. Предназначенный снова услыхал его мысли – так, словно кто-то говорил ему их на ухо, - о том, что сестра полная дура, раз полюбила такое дерьмо, и что её очень жаль – слово «жаль» было полно глубокой боли и сострадания, гораздо более выразительных, тоскливых и пронзительных, чем это можно было бы выразить словами. Она там одна, нет у неё защитника, говорило его любящее сердце брата, и натерпелась она уже порядочно, а еще он сильно о ней скучает, очень сильно, и она по нему – их немногие встречи наполнены невыплаканными слезами и нежностью, и как они драгоценны..!

Предназначенный почуял слабость как акула – кровь, полученные побои разбудили в нем самую поганую злость, садистскую злость сильного.

- Ну, ты сейчас получишь, сопляк, - растирая исцарапанной ладонью грязные слюни по красной потной злой морде, прошипел он. – Ты у меня…

Его бросок был остановлен на полпути – мотнув головой, он нелепо взмахнул руками, подняв тучи песка; гася инерцию, тело выгнулось назад, и он рухнул на спину, видя только одну вещь во всем мире – конец клинка, нацеленного ему в лицо. Как и когда Зед умудрился взять его, Предназначенный заметить не успел. Зед сидел прямо, держа меч правой рукой, и на лице его боролись желание сию же минуту оттяпать наглую башку к чертовой матери и разумный довод, что этого делать не надо. Это в кино все красиво – герой угрожающе строит многозначительные рожи и стреляет глазками; жизнь не так красива, как кино, зато куда как выразительнее – от перекошенной злобой физиономии Зеда Предназначенный задом наперед рванул с такой скоростью, что любой пустынный тарантул позавидовал бы.

- Ну ты че, гад, - зашипел Зед, ткнув мечом в сторону побледневшего Предназначенного, - ты че, еще хочешь?! Ты сейчас заработаешь, ты понял или нет?! Сиди и не рыпайся, черт!

- Ты… - трясущимися губами выдохнул Предназначенный, отползая подальше. – Ты же, сволочь, как ты смеешь…

- А смею, - издеваясь, ответил Зед. – Есть такое право у …усопших – ждать обидчиков и мстить. Много чеченцев настрелял на войне? Так они все здесь, ждут тебя, голубчика… да не ссы, нифига они тебе не сделают!

- Почему?

- Потому что ты еще не умер.

…Потом они шли – долго, по нескончаемой прямой дороге, и грустная песенка Мадонны витала над их головами. Кинуться на Зеда еще раз Предназначенный не осмелился, несмотря на то, что тот шагал впереди него, обернувшись к нему спиной, и меч, так напугавший предназначенного, прятался в ножнах. Но Предназначенный с одного раза усвоил несложный урок – здесь Зед сильнее, и здесь он имеет право обидеть его, Предназначенного, потому что тот в своем мире сам избрал такое право – обидеть Зеда, просто так, развлекаясь.

- А то! – хымкнул Зед, угадав его мысли. Обернувшись к нему, Зед улыбался до ушей. – Мир – это равновесие. Там ты меня, здесь я тебя, все по справедливости.

- Это кто же придумал такую справедливость, - буркнул Предназначенный, вспомнив о жестком колене, упершемся ему в ухо. – Злопамятные нытики и неудачники?

Зед снова усмехнулся, карие глаза стали злыми щелочками.

- А что, трусливые подонки, не желающие платить за свои гадости, против? Сами люди и придумали, - язвительно ответил он. – Ты желаешь набить морду обидчику? Вот здесь сбываются мечты. Это не тот мир, который загробный, это место называется Чаша Равновесия. Здесь те, кто взыскует к справедливости – ты ведь взыскуешь?

- Да вроде нет…

- Как нет? – удивился Зед. – А кто в истерике бегал по городу, искал какой-то выход, умолял людей помочь? Ну, вспомнил? Жизнь кончена, легче умереть, все хочу вернуть и переделать – не так, чтоли? Ты здесь за этим.

Лицо Предназначенного прояснилось.

- Я могу отомстить? – спросил он.

- Кому? – сурово спросил Зед. – И за что? За свое интересное поведение? Ты как следует подумай, прежде чем сделать. Тут шанс один. Не переживай, у тебя много времени, чтобы разобраться, что же тебе надо-то на самом деле.

- А ты? Ты-то тут почему?

Зед нахмурил брови.

- У меня тоже есть кое к кому вопросы, - он ухмыльнулся недобро, наверное, вспомнил папашу – тот попал сюда нечаянно, во сне. Долго лопотал что-то, жаловался, матюгался, и от его гнилой пьяной радости Зеда едва не вырвало. «Мы ей, сучке, покажем, правда? Вдвоем мы её так…» - имелась ввиду сестра, которую этот алкаш травил уже больше года, и которую Зеду было очень жаль – она ведь часто попадала сюда, в этот мир, бледная и молчаливая, и Зед видел её распухшие от слез глаза. При встречах она не жаловалась, нет. Её хватало лишь на плач и мольбы забрать её скорее. Этого он сделать не мог, не имел права. Не мог он и заставить отца думать и поступать по другому, не мог научить его любить и заботиться о дочери, не мог объяснить, что ей нужны забота, понимание да и еще много чего…Это все были слова, хорошие, добрые слова, которые дошли бы до души, но души-то и не было! Отец давно пропил последние мозги, и дочери он не видел – он видел сволочь, которая не подчиняется, которая восстает и перечит ему, отцу, хозяину квартиры («Ты пойми, она там кто? Никто; говно! А я хозяин…»), и эту гадину нужно уничтожить. Слушая эту гнусь, Зед вынул из кармана какую-то безделушку и калил её на костре, глядя, как пламя слизывает с её завитков грязь…
Пересказывая последнюю их ссору, отец красочно расписывал, как она послала его на три известных буквы, обозвала гандоном, и требовал от Зеда наказать её… Отец всем так говорил; искал поддержки! Зед молчал; он знал, что отец все переврал, что это он сам, пьяный, матюгался и посылал, все это вывалил на дочь и обещал вдобавок набить морду стерве, если она еще раз ...! А ссору-то, к слову сказать, он тоже сам затеял. Пьяный и злой…
.
Господи, какая грязь!

Вынуть, вычистить все это из души отца Зед не мог; ни один человек не властен над душой другого. Но Зед мог заставить его замолчать.

- А теперь слушай меня, - эту часть своего страшного сна папаша, наверное, никогда не забудет. Зед, моментально превратился в медведя и навалился на него тяжкой тушей, прижав его к земле так, чтобы было видно его лицо, освещенное костром. – Прекрати мне врать! Я все это знаю и видел, как оно было на самом деле, - папаша задушено закашлялся, придавленный все тем же коленом. – И если ты, говнюк, думаешь, что я буду впрягаться за тебя, ты ошибаешься. Ты мне противен, ты и в самом деле не мужик, ты – тряпка! Ты ничерта не сделал для дочери, а теперь имеешь наглость поливать её грязью, ты, мразь, гад! А был бы рядом я – и мне бы плеснул пару ушатов помоев, а?! – Зед завелся, и уже не помня сам себя, разжал рот перепуганному папаше. – Я научу тебя уважать женщин и держать свой поганый рот на замке!

Эту раскаленную безделушку он вбил в разинутую пасть, и вопль огласил долину.

- Чтобы я больше не видел и не слышал тебя! – кричал Зед, топая ногами. – Я все, все твои мысли наперечет знаю! И меня от них тошнит, ты, грязная свинья!

Папаша с ревом проснулся – его язык распух и боле, словно обожженный.

- Нужно слишком весомое желание, чтобы взыскать к справедливости… и быть хотя бы немного правым, чтобы получить желаемое, - вслед своим уходящим мыслям произнес Зед.

- Так я, значит, хоть немного, но прав? – с надеждой спросил Предназначенный. Зед пожал плечами:

- А я почем знаю? Тут, понимаешь, великие силы не вмешиваются в наши дела. Они лишь сводят вместе истца и ответчика, ответчика и исполнителя…

- Как ты с отцом? – переспросил Предназначенный. Зед недовольно покосился на него:

- Ого! Да ты Чтец; а я-то думаю, что за странное чувство – а это ты в башке роешься, мысли читаешь! Ну, в общем, да, - он истец, а я исполнитель. Но…он был не прав, да еще и пытался заставить меня сделать то, чего он не мог – убить. Он на самом деле желал зла, очень большого зла и высшие силы тут ни при чем, исполнитель сам решает, на чьей стороне ему выступить.

- То есть, - не унимался Предназначенный, - ты мог бы и убить?

Зед ухмыльнулся:

- Конечно. Я мог бы забрать её сюда. Только ты забываешь одну вещь: родившийся человек запоминает все, и всех в своей жизни, и здесь он их вспомнит и узнает, а значит – отомстит. Думаешь, она бы меня по головке погладила, если б я притащил её сюда? Ведь тогда бы она умерла там. А там у неё муж и сын. Ведь в смерти самое страшное – разлука, надолго, возможно, навсегда; сейчас ты в этом мире, потом в другом… своих можно и не дождаться.

Зед помрачнел, глянул на суровое солнце, белым кругом катящееся по небу.

- Знаешь, здесь все немного по-другому, - неожиданно доброжелательно заявил он. – Здесь, конечно, тоже можно умереть, и убить, но убивают тут редко… и по-настоящему.

- Это как?

Зед ответил не сразу; носком сапога он зачем-то поколупал камень, плохо держащийся в общей кладке, тонкой рукой тронул рукоять меча…

- Здесь боятся убийства. Боятся, потому что знают, что будет дальше.

- Дальше?! Есть и дальше?!

- И дальше, и дальше далекого. Вот убил человек на земле другого человека, вытер нож об одежду убитого, труп закопал, место забыл. Вроде бы и не боится, вроде, все сошло с рук. Никто не знает, вообще ничего не грозит! Или еще лучше – некому вступиться за убитого… Кажется – некому, кажется – не знает. Но один человек все же знает – сам убитый.

Зед помолчал, недобро глядя на Предназначенного.

- Я однажды видел, как отряд русских пацанов – да там не только русские были, но это не важно, - лет в восемнадцать – девятнадцать погибших в чеченскую войну, поймали боевика, «орла горного», - последние два слова Зед произнес с резким акцентом, издеваясь, - того, кто отправил их сюда. Он был такой гордый, весь такой правильный, обзывал их когда-то русскими собаками. Он ведь думал, что это конец, когда их убивал. Но это было самое начало.

Зед снова замолчал; лицо его исказилось от ярости, он до боли сжал кулаки, до хруста…

- Это там не страшно убивать. Воткнул нож в горло, пнул в грязь, и он умер как свинья, как баран, со связанными руками. Но тут! Тут он встретил их лицом к лицу, - Зед злорадно захохотал, - думал, что идет в рай к Аллаху, и встретил их всех – он-то уже постарел, а они только-только в силу вошли, здоровые такие… Все, кому он раздробил лицо, отстрелил яйца, сжег, заморил голодом, издевался… Они гнали его, как оленя, как волка, многие мили, он убегал, задыхаясь, обоссываясь от ужаса, а кольцо вокруг него все сжималось. Под конец охоты он спотыкался о каждый камешек, о каждый бугорок, весь песок был полит его потом, а они уже не бежали – просто шли, молча шли за ним, все ближе и ближе. Он вспомнил их всех, каждого в лицо, и вот эти лица окружают его, и он знает, он видит, что они помнят, что он с ними сделал. Но теперь-то руки у них развязаны, и их много. Он визжал, как собака, он ползал обнимал их колени, захлебываясь своим визгом, что-то объяснял им. Они слушали его долго и молча… а потом убили его. Они убивали его долго, они резали его на куски, рвали в клочья, он умирал медленно, ора дня два-три, не помню уж. Но и это не конец. Ведь они пойдут за ним следом, из мира в мир, и как бы далеко он не ушел, они будут гнать его везде, и везде узнают его, и везде будут помнить, что он с ними сделал, и чего лишил – может, навсегда лишил возможности увидеть мать, родных и любимых. И эта месть - навсегда, смерть за смертью, пока не насытятся его ужасом… Еще вчера он был сильнее, видел их слезы, страх, слышал их мольбы и издевался, а сегодня… даже если б ему и удалось поодиночке поубивать их еще раз – они дождались бы его и там, и они уже знают его и не забудут, и все равно будут охотиться на него, всегда, и где-нибудь все же поймают и прищучат… если, конечно, не договорятся о примирении и прощении, что навряд ли. Прецедентов не было.

- Господи, какой кошмар! Но должен же быть какой-то выход?

- Конечно, - насмешливо ответил Зед. - «Не убий» - слыхал?

- Но подожди – убив его, они ведь тоже убьют? И он тоже будет знать?

- А ты сообразительный, - хымкнул Зед. – Конечно. Они оба – противники, - будут знать. Везде. И, возможно, будут встречаться один на один много раз. Но русских больше, они моложе и сильнее, да и кое-чему научились и здесь, и там. Особенно – здесь. Шансов у них больше. Дальше продолжать?

- Значит, они всегда будут побеждать? Докажи!

- Ну, как мне тебе это доказать? Созвать, чтоли, твоих кредиторов? Хочешь узнать – проверь, но только я тебя предупреждал.

- Но бывает же такое, что человек действует по чьему-то приказу. Есть же тот, главный, ну я не знаю, организатор.

- Типо кто начинает войны, спонсирует боевиков, посылает всех в бой, а сам сидит и вроде никого и не убивает? – уточнил Зед. – А это и не люди вовсе, это хаккараны – демоны такие, тут выглядят как собаки или волки; у вас там вроде люди как люди. Такая сволочь и придумывает все это… ей и деньги-то не нужны, она – абсолютное зло, питается страхами и страданиями людей, пудрит им мозги. Хаккараны набирают глупых баранов себе в воины, сильных и смелых глупых баранов, абсолютно запудривают их итак не очень умные головы какими-то выдуманными идеалами (смерть за Ислам! Жги ведьм! Отвоюем Гроб Господень!), обещанием больших денег, вселяют в них свою ненависть, свою часть поганой души – подлой, гадкой, безобразной, тварной… В общем, только тупой баран поверит хаккарану, что убивая он делает добро. Очищает землю от неверных, или деньги зарабатывает, уничтожает злобных ведьм, или прекращает страдания Господа, чей гроб почему-то оказался в землях неверных, ну, или еще что. Барана ждет не Рай, Аллах и семьдесят девственниц – что хорошего сделал злой баран, чтобы Аллах его ждал и был ему рад?! – а разъяренные, растерзанные им же люди, а хитрый хаккаран сидит там – он огребает больше всех денег, он недосягаем и неуязвим, и есть много других баранов, если одного вдруг убьют. Не знаю, как сказать, как выразить… Словом, башку свою надо включать, хоть иногда, чтобы не попасть на удочку хаккарану и не оказаться пушечным мясом. Ну, пусть ты не убил – а скольких покалечил, наиздевался, скольким поломал жизнь за деньги, обещанные демоном? Так вот они все тут, ждут голубчика! И не думаю, чтобы они простили.

- А сам хаккаран? Он, получается, так и останется не причем? – не унимался Предназначенный. Зед зло дернулся:

- Все, отстань! Увидишь здесь хаккарана - можешь убить его, и ничего тебе не будет, здесь он не человек. Отвали!

- Значит, в следующей жизни, - не отставал Предназначенный (в голосе его проскользнули язвительные нотки), - я буду в праве отомстить тебе?

- Так же, как и сейчас – давай, мсти. Только за что? И чего не мстишь, раз хочется? Не можешь? Боишься? Вот и там тоже ничего у тебя не выйдет, ничего не изменится. Там я не стану тем наивным дураком, которого легко обмануть, надуть и отлупить в итоге, как тебе того хотелось бы. Там я тебя буду обходить десятой стороной. Но, в принципе, можем и подраться, если тебе станет легче – но легче тебе не станет. Ты не меня хочешь побить, ты хочешь просто заткнуть рот, который говорит тебе о том, что ты и так знаешь – о том, что ты подлец, а слушать этого не хочется, ведь так? А если я тебя покалечу? Милиция не примчится тебя спасать – здесь нет судей, закона, прописанного в книжке. Здесь закон – знание, знание того, что однажды ты попадешь во власть того, кого обидел, и он уж не упустит своего шанса. Это не жестоко и не хорошо, это – справедливо, и люди сами решают, когда и как и кого наказать, люди, а не Бог. Бог простит, люди – никогда. Так что не Бога надо умолять, а у людей прощения вымаливать.


***************************
Утро началось с очередной банки кефира – точнее, когда проснулся Предназначенный, Зед уже выскребал ложкой остатки из банки. В воздухе помимо кислого молочного плавал аппетитный чесночный запах, а на одноразовой пластмассовой тарелочке лежали обглоданные куриные кости. Предназначенный сглотнул слюну, но Зед и ухом не повел, и делиться своей трапезой не собирался.

- Посидишь здесь, - распорядился он, - я кое за кем схожу… Тебе туда нельзя, куда я пойду. Сиди тихо и никуда не уходи, и ничего с тобой не сделается.

Он встал – светлый кварцевый песок посыпался как звезды, - и просто ушел в сторону. Минута – и он растворился в серой равнине. Никого. Пустота – только грустная песенка Мадонны, повторяющей «You,ll see» , назойливо крутилась где-то вдалеке. «Now go away» - нет, это уже другая песенка… словно кто-то, наверное, очень грустный (или пьяный) снова и снова ставит одну и ту же кассету и слушает попеременно эти две песенки, и в душе у него такая же пустыня, голая и жуткая, и ни единого человека на горизонте.

Сначала он подумал, что возвращается Зед – на дороге, очень далеко двигалось черное пятнышко. То, что Зед явился с другой стороны, не смутило Предназначенного. Здесь, как он понял, оспариваются не только общепринятые законы, но и кое-какие из природных. Кроме того, он утратил чувство времени, и это гнетущее непонимание – прошло ли много, час, или всего пара минут, - жутко давило на разум. Еще не начав беспокоиться (ведь Зед, казалось, ушел только что), он уже думал, что сидит здесь века, и ничто не меняется, и никто не придет…

Тем временем пятно приближалось, обретало какие-то очертания, и, к своему удивлению, он понял, что к нему приближается длинный черный лимузин, а может…

Да, это был лимузин, и, проехав мимо, он притащил с собой город, - бесплодные серые поля вокруг заполнились домами, а напротив Предназначенного на обочине дороги встал ларек - обычный ларек с сигаретами, пивом, лимонадом и «Орбитом». Шуи, гам, звуки работающих моторов и скотский смех пьяных; но Предназначенный был рад и этому – люди! Он не один!

Они напоминали цыган – так же приехали из ниоткуда итак же разбили свой табор. Снова появился лимузин, черный и шикарный, и открылась дверца. Почему-то Предназначенный не боялся, да и вообще никаких мыслей в его голове не было, и он шагнул в эту дверцу.

Оказался он в комнате – длинной, узкой и маленькой. Кто-то объяснил ему, что теперь это его жилье, больше ему ничего не понадобится. «Если захочешь там, ну, поесть или попить – иди, короче, туда, - объясняющий, какой-то незапоминающийся тип, сильно ударил в стену кулаком (кажется, она была фанерная, очень тонкая, и из-за неё слышались голоса, ругались мужчина и раздраженная молодая женщина).- Редька, замолчи!»

Редька что-то зло ответила; за другой стеной тоже был какой-то шум, словно в коммуналке, и все это почему-то плавно и несильно покачивалось.
«Поехали, - понял Предназначенный. – Дурдом какой-то!»

Он огляделся; в комнате, кажется, не было вообще никаких вещей, лишь темный шкаф притаился в углу, да узкая серая грязная кровать у стены, за которой ругалась Регина; что еще надо? Погулял – пришел – упал – уснул. Вот, значит, как.

Жизнь здесь била ключом – может, каждый в этой странной картонной коммуналке тоже ощущал странное отсутствие времени и в ожидании конца торопился сделать все; а может, это жизнь тянулась бесконечно долго и всегда была такой – но так или иначе, а Предназначенный вдруг обнаружил, что сам уже стучит в тонкую стенку и сам переругивается невидимой Региной, обзывая её Редькой, и даже знает, как она выглядит, словно знаком с ней сто лет.

Потом он вышел их своей комнатушки и оказался, к своему удивлению, в очень приличном зале, большом, светлом, модно мебелированном, но таком же узком и длинном. Люди из коммуналок оказались на удивление красиво и опрятно одетыми. Они чинненнько сидели на плетеных старинных стульях и вели светские беседы – голоса монотонно и вежливо жужжали под белоснежным, залитым светом потолком.

- Это комната для дам, пройдите дальше, - вежливо сказали ему.

В следующем зале он тоже уселся на такое же плетеное креслице, стоящее под каким-то экзотическим деревом в кадке. Зеленые кожистые листья очень эффектно смотрелись на общем черно-белом фоне.
Напротив него оказалась девушка - знаете, есть такие, неопределенного пола, в старых джинсах за триста рублей, уродливо подчеркивающих тучность фигуры, с очками на маленьком злом носишке, со ртом-щелью и мышиного цвета челкой, спадающей на очки. У них злые внимательные глазки и свой взгляд на жизнь; этакий «синий чулок», все знает, и все знает лучше других.

Словно читая его мысли, она каким-то обвиняющим тоном произнесла:

- Между прочим, при помощи очень простого теста можно составить точное представление о личности… Вы, конечно, гений?

Вопрос был произнесен скорее как утверждение, и такая чудовищная лесть от этой злой умной очкастой девчонки так подкупала, что он с готовностью, словно у него берут интервью, улыбнулся в невидимую, воображаемую камеру, и произнес, сложив ручки на коленях:

- Ну, разумеется.

Дальше последовал ряд вопросов о каких-то датах и исторических деятелях, притом в половине случаев он был уверен, что таких дат и деятелей в истории не было, точнее… Нет, она ничего не придумывала, не ловила его и не устраивала экзамен, и ему не было стыдно, что он почти ничего не знает. Он же гений, – а гением он был в чем-то другом, не в истории… тем более, что спрашивала она об истории какого-то другого мира, другой реальности – теперь Предназначенный точно знал, что миров много.

И тут до него дошло, что он подробно рассказал о себе все, вплоть до хобби – «а я еще крестиком вышивать умею». И пришла тоска, потому что никто его уже не слушал, о нем узнали главное, а его крестики больше никого не интересовали, как слишком мелкая подробность.

Впервые он ощутил беспокойство. А что, собственно, это за место? Что здесь происходит и зачем кому-то так подробно о нем нужно все узнавать? Какой смысл этих сборищ, этих гулянок? Зачем люди вокруг веселятся, пьют какие-то напитки, предлагают друг другу? Он заметался по залам, но везде было одно и тоже: люди, праздник, угощение и странные интервью. Еще одна дверь – и он оказался в своей комнатушке без окон, и за стеной было непривычно тихо.

Где Регина?!

Он оказался в комнатке и оказался в городе. Вот дорога из камня, вот ларек, вот большая лужа, подернувшаяся льдом... Группа людей – не видно было мужчин или женщин, - орали, гоготали и швырялись камнями в эту лужу; они не были пьяны, и тем страннее было их веселье. Предназначенный присмотрелся - и волосы встали дыбом на его голове. Посреди лужи, на деревянных шатких мостках стояла лохматая большая собака, прижав трусливо уши. Но её голова, её лицо!!! Это было лицо женщины, она орала и плакала; Предназначенный мог поклясться, что видел её в зале, где ей улыбались и предлагали шампанского. Теперь же эти люди, что были с ней знакомы, они знали её, не могли не знать, развлекались тем, что забивали её до смерти камнями.

Им не было её жаль; они не испытывали садистского удовольствия от своего занятия; просто так должно было быть пока они люди, а она уже собака. Следующим мог быть любой из них, и при том сию же минуту; но никто об этом не думал – никто вообще не думал. Скотское стадо просто жило и развлекалось, не обращая внимания на ужас своей жертвы; человеческие чувства давались здесь лишь на короткое время – когда приходила очередь быть собакой…

Знание об этом привело Предназначенного в ужас; среди них он один понял, что может прямо сейчас стать собакой, и он рванул прочь, прочь от этой толпы, словно шерсть уже пробивалась на его коже; вопль его несся впереди него, но никому, казалось, и дела не было до того, отчего один из них так орет.

- Я – один из них?! Я – один из них!!! Я не хочу быть одним из них!

Вот зачем у него так подробно узнавали «все о его личности» - чтобы записать в «одни из них»!!!
Присутствие людей приводило его в ужас – на каждом шагу он замечал то, что не видел раньше: вон женщина побежала в сторону, споткнулась и упала, и тут же несколько мужчин рванули к ней, но не за тем, чтобы поднять, и её единственный крик был грубо заткнут. Пришла и её очередь!

Как на грех, эти твари вдруг срочно захотели с ним поплотнее пообщаться, словно увидели его и признали за своего. Какие-то морды мелькали перед его глазами, кто-то что-то хотел ему рассказать, куда-то позвать; он отбивался, запутываясь в пестрой толпе, его швыряло из стороны в сторону, и в страшном дыхании этой жизни его крик не был слышен:

- Нет! Я не хочу!

Как он попал в свою комнатку – он не помнил. Теперь ему были понятны и эта убогость, и эта грязь – ведь здесь не долго ждут своей очереди. Захлопнув в истерике дверь, он в ужасе понял, что не знает, в какую сторону поворачивается замок, и не смог закрыть на второй оборот, боясь, что откроется, и вся эта толпа ввалится к нему. Впервые он вообще так боялся – нет, не побоев и смерти, - он боялся оставаться с людьми.

Вдруг обнаружилось, что в его комнатке, в крохотном картонном ящике без окон, сделанном на скорую руку, целых три двери, и он запер лишь одну. В другую, между шкафом и кроватью, начал стучать сосед и хрупкая стена тряслась от ударов. «Слышишь, ты дома? Эй, сосед!» - гудело за стеной, и хотелось заорать – «а где Регина?! Что ты сделал с ней – это ведь ты сделал, когда пришла её очередь?!»

В противоположной стене дверь была не заперта, и две девушки в розовых платьицах заглядывали, недоумевая – отчего у него такой дикий отчаянный вид. С размаху навалился он на дверь, вышибая, выталкивая розовую парочку, но сил взрослого мужчины не хватило, чтобы справиться с хрупкими на вид созданиями. Дверь отчаянно не закрывалась, и то ли воспаленное воображение, то ли и в самом деле это было, но казалось ему, что чей-то палец, забравшись в замочную скважину, стал мерзким и липким, как язык хамелеона, и этот розовый мясистый гибкий язык, влажно блестя, настойчиво и до жути целеустремленно искал его.

Ужас, всепоглощающий ужас затопил каморку, со всех сторон осаждаемую жуткими тварями, и Предназначенный не мог ничего сделать кроме как сдерживать дверь, которая упорно не закрывалась..!

- С ума сошел!!! – на дверь мощно навалился Зед, и дверь под его плечом захлопнулась. Его злое лицо показалось Предназначенному странным как Чарли Чаплин в фильме ужасов. – Я сказал – никуда… А ну, живо наверх!

Потолок, вспоротый мечом Зеда, скрипел как консервная банка, и еще больше довершая это сходство на ветру хлопал люк, весь в зазубринах, вырубленный Зедом на скорую руку. В жуткую коробку с холодным любопытством заглядывало бледное солнце.

- Давай наверх!!! – заорал взбешенный Зед еще раз, перекрывая все эти стоны, хохот, рев, мычание… Сильные руки подкинули Предназначенного к потолку, он ухватился за зазубренный жестяной край, и…

…скатился с крыши лимузина. Вслед за ним в песок сиганул и Зед, размахивая своим мечом. Кувыркнувшись пару раз, он громко и зло выругался.

- Я же говорил, - зло проорал он, - ну, кому я говорил – сиди на месте?! Какого… ты полез туда, урод?!

Лимузин, как ни в чем не бывало, скрылся за поворотом; жестяной люк скрежетал и хлопал на ветру.

- Что это за дурдом? – Предназначенный, наконец, смог перестать орать; черный лимузин увез с собой его страх. – Что это было?

- Почему – дурдом? – искренне удивился Зед, поднимаясь и отряхиваясь, оглядывая свой костюм. - Нормальный ад. Обычный.

- То есть...?

- Ну, натуральный ад. А ты думал – черти со сковородой? Ха! Я же говорил – люди сами справляются… Вот блин, сломал застежку из-за тебя! Кому говорил – сиди, сиди на месте! Зачем тебя поперло в ад?! Ну, что за человек такой, вообще нельзя одного оставить. Как тебя угораздило вызвать их?

- Я их вызвал?!

- Ну не я же! – Зед смачно, нецензурно выругался, обнаружив еще какую-то сломанную загогулину и зверски отодрал её. – Вот и возись с тобой… Ну, чего расселся? Кому я Провидца привел, себе чтоли?

Только сейчас Предназначенный увидел, заметил, что немного в стороне от них стоит – кажется, это была девушка, - очень странная личность. Образ её сотни раз незаметно менялся; джинсы пестрели многочисленными дырами с лохматыми краями, богатыми стразами и трогательными мордашками Микки Мауса одновременно и по очереди. Какой-то неприметный топик сменялся футболками, куртками…с прически то свисали тонкие длинные коски, то агрессивно топорщились разноцветные пряди. Неизменно было лишь лицо – тонкое, белое, очень ровное, с безжизненно-спокойными глазами и ртом, какое-то отталкивающе-вялое, с орлиным носом, тонкими и большим рубильником. Почти точная копия его жены, подумал вдруг Предназначенный удивленно.

- Ты не сам сюда пришел, - вдруг произнесла «жена» (и голос у неё точно такой же – вычищенный, гладкий, до омерзения правильный… какой-то безликий, словно она читает научный скучный доклад),- тебя сюда послала она… постигнуть предназначение.

И замолчала; Зед тупо смотрел на неё, ожидая продолжения разговора.

- И это все? – невежливо осведомился он у неё через весьма продолжительную паузу. Она неопределенно дернула тонким плечиком:

- А что бы ты хотел услышать? Ты – Проводник; он – Предназначенный, Отказавшийся. Никогда тебе не быть с ней, и ты должен заплатить. Все.

- А-а… - протянул Предназначенный. – А как бы не платить?

Что-то ему подсказывало, что оплата может быть очень неприятной.

Она снова пожала плечами:

- Ну-у… теоретически это возможно – если ты найдешь Книгу Судеб и… ну, изменишь там запись о Предназначенности, или что-то допишешь. Но практически этого почти никто и никогда не делал. Книга – у Слепого Пророка. Только он может указать нужную страницу.

- Какие тонкости, - с уважением произнес Зед, разглядывая свои ногти. На лице его читалось абсолютное спокойствие и безразличие.

- Куда идти-то? – спросил Предназначенный, но вопрос был обращен в пустоту; предсказательницы уже не было на прежнем месте. Да и вообще нигде не было в поле зрения. Он обернулся к Зеду, но тот лишь пожал плечами:

- А я откуда знаю? Не иначе как к Слепому Пророку.

****************************
Я утомила тебя, Лиза?
Извини.
О Мертвом Мире всегда тяжело и скучно слушать… да и мне надоело о нем рассказывать. Давай я буду говорить лишь о самом лучшем? Точнее, о самом интересном? Эта ночь такая длинная, а мне как-то надо её скоротать…
******************************
У Зеда был маленький пузырек – там, наверное, были духи ярко-желтого цвета. Изредка Зед доставал склянку и тряс, разглядывая на свети даже подносил к уху – странное обращение с духами, подумал Пред. Пред – такое имя дал ему Зед, Предназначенный говорить было долго, и слово это неприятно царапало слух – страшное знание о его предательстве витало над ним, пропитывало каждую буковку, и Преду казалось, что каждый встречный будет показывать на него пальцами, если Зед еще раз скажет «Предназначенный».

А встречные уже были – недавно они с Зедом вышли в живой мир, и люди неясным хором своих голосов-мыслей давали о себе знать.

Сначала Пред подумал, что вернулся домой – так знакомы ему были дома со светящимися квадратиками частых окон, низенькая деревянная изба за глухим забором, перекресток двух дорог под старым тополем, и черные его ветки над серо-розовом от тяжелых снеговых туч светлом ночном небе. А запах! От него закружилась голова, и счастливое ликование подступило к сердцу. Теплый ветер принес совершенно весенний запах свежести, дождя и мокрых веток, в светлую ночь хотелось кричать о счастье, и тающий снег, казалось, источал какую-то тайну.

- Дома! Я дома! – разом забылся и ад, и пустота, и злостный Зед, издевающийся над ним последние два дня.

- Размечтался, одноглазый, - огрызнулся за его спиной Зед. Он с сожалением сунул духи куда-то в карман и достал другой бутылек, очень похожий. Длинным пальцем он подцепил комочек тающего зернистого снега и начал утрамбовывать его в узенькое горлышко. Снег таял, серебристые его зернышки падали на дно и превращались в голубоватую водичку – она и в самом деле была голубой, перламутровой, и освещала ладонь Зеда.

- Что это? – спросил Пред.

- Духи сестренке, - ответил Зед. – Хорошо-то как здесь, а?

Он больше ничего не стал объяснять, но Пред (он ведь был Чтец) понял, что эта волшебная вода успокоит сестру Зеда, подарит ей прекрасный романтизм этой теплой ветреной белой ночи, даст немного счастья – как если бы она сама прогулялась по этим подтаявшим, серебристо сверкающим дорожкам, прислушиваясь к хлопанью капели о каменные плиты…

- А во втором бутыльке? Тоже духи?

Зед упрятал голубую склянку в карман и немного недовольно покачал головой:

- Ну, вроде того. Ты вот недавно террористов ваших поминал… Так я собрал кое-какие Знания, понимаешь? Не хватает только одного компонента – боли или страха хаккарана. Я уже сто лет не видел ни одного из них. Если бы завалить хаккарана! Тогда бы ты унес в свой мир это, и многим поганым тварям бы там не поздоровилось.

- А без хаккарана?

- Да ну; человеку сколько ни говори - «плохо», он не поймет, что это такое, пока сам не увидит. А хаккаран – это вся мерзость, вся ярость…слушай, иди в задницу со своими политическими разговорами!

Зед, словно устыдившись своей откровенности и напыщенных провидческих слов, потопал по тающему снегу, и Пред кинулся за ним. Мысли Зеда тянулись по воздуху шлейфом, и Пред ловил их одну за другой – и о том, что Зед специально собирал такие компоненты, чтобы «Америка лоханулась» - об этом он думал украдкой для себя самого, успокаивая свою совесть тем, что юсовцы все зажравшиеся гады, и это именно они наплодили уродов, которые теперь зарабатывают убийствами – их ведь этому учили. Еще Зед был абсолютно уверен, что после осла Буша и его политики америкосов вообще никто слушать не будет, а завоевать их смогут даже чукчи – ведь вся профессиональная армия Юсы гибнет в Ираке, ура! – а ради чего? Юса ослабела, Юса одна, Юсу ненавидит весь мир, и даже войной Юса никого не напугает. А хаккаран убил бы Юсу наповал – она погибла бы в одночасье, и никто и ничто её не спасло бы. Ничто и никто. За что Зед так яростно ненавидит Юсу, Пред не понял.

- Куда мы сейчас? – Зед вывел Преда ближе к одному из домов, с крыши которого капало; изредка срывались сосульки и разбивались с трещащим стуком об обнаженные теплом камни.

При ближайшем рассмотрении дом, к великому удивлению Преда, оказался маленьким каменным замком – это издали он казался пятиэтажной хрущебой. Зед кивнул на подобие подъезда – у высокой двери мок под капелью мрачный стражник в латах.

- Сюда. Это Живой Мир, пересечение многих Миров, здесь шатаются все кому не лень. И, разумеется, здесь проходили те, кому надо было к Слепому Пророку. А раз здесь протоптана дорожка, значит, есть и тот, кто может указать.

Мрачный стражник, на латах которого капель выбивала веселую дробь, молча впустил их. Пред еще подумал – а зачем он тут стоит, если впускает каждого встречного? Но тут домашнее тепло приятно обволокло его, дверь отрезала их от очаровательной свежей ночи, и по узкому полутемному коридору Зед повел его куда-то. Видно было, что Зеду здесь очень нравится: и запахи с кухни, и ребятишки, высовывающие веселые круглые мордашки из-за всех дверей и углов…

- Скажи, а ты все время проводишь время в Мертвом Мире? – спросил Пред. Зед, мимоходом потрепав лохматую соломенную головенку малыша, обернулся к Преду:

- Дурак, чтоли?! Я же живой человек, что я в пустыне один делал бы? Обычно я живу в другом мире, там у меня друзья, дела, приключения, дом, наконец… Сестренка оказалась весьма сильным магом – да-да, не смейся, в вашем мире это возможно и реально! Она смогла подарить мне другую жизнь, весьма интересную, - Зед немного помолчал, размышляя, стоит ли откровенничать до конца. – Она, знаешь ли, даже могла бы и в ваш мир мня вернуть, она очень сильная. Она даже начала – хотела родить ребенка, мальчика. Но в последний момент… нет, не в последний, но, в общем, в какой-то момент она утратила веру, дрогнула, отступила… ребенок умер сразу после рождения – да ты знаешь, она тебе рассказывала. Вот если б она верила до конца, если бы… В школе ведь она была гадким утенком, и все школьные годы она хотела быть красивой. И это ей удалось без косметики, без каких-либо усилий, только силой своей мысли, своей мечты, своей веры…. Верой можно сделать все. Любому.

Пред вспомнил лето, горячий раскаленный август и их свидания – ей было за двадцать, но больше семнадцати он ей не дал бы. Легкий загар тронул её лицо, щеки; слегка влажные волосы, сколотые шпильками, лежали короной на голове… Да, она была красива. Не клеевая, не крутая, не модно прикинутая, но на неё оборачивались на улице – красивая. Сияющая…

Они с Зедом, поплутав по коридору, наконец, вышли в какую-то комнатку. Здесь, в каменном тупичке, казалось, собрались все ребятишки, которых они видели по пути. Они визжали, носились, баловались, смеялись, тузили друг друга – словом, это были просто дети. Посередине комнаты какая-то женщина стирала белье в тазу, на стиральной доске. Мыльная пена хлопьями падала на пол, чистые белые рубашечки висели на веревке над головой женщины.

- Мы к вам, матушка, - с уважением произнес Зед и слегка поклонился. Женщина подняла на них взгляд – у неё было на удивление спокойное, прекрасное лицо, словно у Рафаэлевской Мадонны, - и отерла мыльные руки передником. Улыбнулась – улыбка была легкая, нежная, но от неё хотелось всю жизнь смотреть на эту женщину, одетую как простая крестьянка, немного уставшую, полноватую, но такую притягательно-чудесную.

У Зеда на языке вертелся какой-то вопрос, но женщина, опередив его, снова улыбнулась и протянула влажную распаренную руку:

- Ну, давай, давай!

Зед извлек свой голубой бутылек, и она взяла его.
- Какой изысканный аромат, - произнесла она, принюхавшись. От её улыбки духи приобрели ярко – белый, ослепительный цвет. Пред понял, что Зед попросил в свои духи немного счастья и обаяние этой женщины.

- Какой изысканный аромат, - повторила она почему-то и на её щеках заиграли ямочки. – Ты очень добрый мальчик. Такой букет может собрать не каждый. Сюда еще можно кое-что добавить – удачи. Это самое нужное для неё. Она очень сильная девочка, очень; даже хаккараны ей не страшны, она сама им страшна, и они виляют хвостами, заискиваясь. Она очень устала и измучена, но сила, которую ты у меня просишь, ей не нужна. Ей нужно лишь немного покоя, и она отдохнет, и снова будет непобедима… Да я и не смогу дать ей силы, её у меня нет. Если хочешь, попроси её у Торна, что поражений не знает. Я вижу, ты хочешь дать ей богатства – точнее, хочешь узнать, кто мог бы подарить ей его. Не думаю, что ей оно нужно; если она будет сильна, она сама возьмет его, и все, что захочет. И потом, в своем стремлении дать что-либо нужно давать самое лучшее. Ты уверен, что для неё это – самое лучшее?

- Когда там она сможет его взять! – горячо возразил Зед. – А жизнь-то идет; и каждый день ей чего-то не хватает, она зависима от… не очень хороших и небескорыстных людей. И именно это делает её усталой и несчастной. Пусть на краткое время, пусть только на день – но это целый день её жизни! И если бы я мог…

Женщина покачала головой понимающе и задумчиво. Пред поймал её на мысли о том, что люди имеют право на ошибки, и на какие-то поступки, идущие от сердца. Дармовое богатство может развратить её, а она еще так нужна там, она талантлива, и людям нужен её талант, чтобы напиться той силы и чистоты, которой она полна. Но сейчас, в таком бессилии, она не могла его все равно подарить никому. Так что …

Впрочем, её душа сильна, и это, опять же, может стать лишь еще одним испытанием для неё. Все равно скоро, очень скоро придет её час, и так или иначе, но она будет богата, популярна и известна. Пальцы нежно поглаживали флакон и Пред заметил, как в духи она добавила капельку сладкого счастья для малыша – чтобы мама сильнее любила его и чтобы он сильнее любил свою маму. Она сделала это машинально, и со вздохом вернула флакон Зеду.

- Только ты и можешь, - ответила она. – Посмотри на себя, - Зед опустил глаза и провел руками по украшениям на одежде. – Она подарила тебе это. Подари и ты ей что-нибудь. Но только самое лучшее. Но смотри не испорти духи. Если они станут серыми, выкини их.

Зед почесал в затылке – что же самое лучшее-то? Женщина обернулась на свой таз – ей нужно было заканчивать свою стирку.

- Да, матушка! – внезапно вспомнил Зед. – Мы же пришли сюда ради него, - он указал на Преда. – Помоги и ему.

Брови Мадонны удивленно приподнялись и рафаэлевские глаза уставились на Преда.

- Ему? – протянула женщина. – Но я ничем не могу ему помочь.

- А где найти Слепого Пророка, ты разве не знаешь? – голос Преда дрогнул. Мадонна печально покачала головой:

- Конечно, знаю, но … ты ведь отказался от Предназначенности, и я даже не могу дать тебе утешения – а Слепой Пророк может лишь показать тебе Книгу Судеб…

- Это дело десятое, - отмахнулся Пред. – Ты скажи, пожалуйста, где найти Пророка.

Матушка беспомощно переглянулась с Зедом.
- Иди с ним, - безжизненным голосом ответила она. – Я так понимаю, он будет искать Торна – не своего друга, а именно Торна, что поражений не знает, - и там же вы найдете Слепого Пророка.

- Спасибо.

…Ночью они с Зедом развели огонь у дороги в пустыне. Небо было расцвечено звездами – ночь здесь была на удивление спокойна и прекрасна. Пред вырыл в песке ямку и свернулся в ней калачиком, глядя на огонь. Было тепло и уютно, и где-то вдалеке витала задумчивая песенка Мадонны.
Зед разложил на песке свой кафтан и при помощи лупы изучал на нем алмазы, выбирая лучший. Впрочем, это было очевидно – огромный, с грецкий орех, ограненный сердечком бриллиант посередине груди, от которого тянулись в разные стороны сияющие причудливые переплетенные нити. Он был лучший, и Зед знал это. Но Пред слышал его сомнение, а вдруг есть еще более чистой воды камень.

Перстни он отверг сразу – камни там брали не чистотой, а оригинальностью огранки, формы и цвета. Ему же был нужен идеальный. Наконец Зед удостоверился в правильности своего выбора и достал нож. Хочет выколупать камень из оправы, подумал Пред. Лицо его от огня разгорелось, магический танец языков пламени заворожил так, что невозможно было отвести глаз.

- А если ты испортишь духи? – спросил Пред. – Может, не надо?

Еще он подумал о том, что будет жаль такого бриллианта, его уже не вернешь, и еще хорошо, что Зед не Чтец, не то он уже заклевал бы его за паскудные мысли.

- Надо, - настырно протянул Зед; послышался скрежет – камень каким-то чудом лез в узенькое горлышко флакончика, даже меньшего по размеру, чем сам камень. – Если испорчу – пойду обратно и соберу то же самое.

Скрежет резко прекратился, и яркая синяя вспышка на миг затмила теплый свет костра.

- Видал миндал, - довольно произнес Зед, улыбаясь до ушей, хвастливо демонстрируя необычно синий флакон. – Ничего и не испортил!

Синий цвет – цвет власти, - очень понравился Преду. Это была хорошая, добрая власть. Власть матери, убирающей руку ребенка от костра. Такая не испортит её.