Название: Вспомни.
Автор: Элли
Пара: Дин/Сэм
Рейтинг: PG-13
Категория: джен
Саммари: «Я мог бы тебе показать» – «Показать что, Дин?» – «Ну… наше прошлое?»
Отказ: ни на что не претендую, кроме, разве что, отзывов.
От автора: Стихотворение мое.
Спасибо Bellena за поддержку и понимание. А так же за Идею!



~

Ты с резким, рваным выдохом просыпаешься, чувствуя на плечах тяжесть чужих ладоней. Перед тобой испуганное лицо брата... человека, который называет себя твоим братом.
- Сэм, что? Опять видения?
Тебе хочется задать один единственный вопрос: что значит опять? Но ты молчишь. В его глазах замешательство, смущение и стыд. Тебе кажется, он прочел незаданный вопрос в твоем взгляде - ваши лица слишком близко, чтобы хоть малейшая тень чувств могла остаться незамеченной, затаенной.
Вы вместе уже месяц. С тех самых пор, как ты очнулся в обшарпанном номере мотеля, на скрипучей кровати, с перетянутой окровавленными бинтами головой и парнем, сидящем на стуле и крепко-крепко сцепившим пальцы в замок. Он тогда поднял голову, прошептал сухими губами: "Сэмми..." - и ты успел увидеть, как лопнула тонкая кожица на его нижней губе и выступила кровь, до того, как снова провалился во тьму.
И вот он снова шепчет свое "Сэмми", а ты слышал его уже тысячу раз. И даже поверил, будто это действительно твое имя.
- Все в порядке, - выдыхаешь ты и трешь лоб ладонью.
Он отстраняется.
За этот месяц ты успел присмотреться к нему. Ты уже знаешь, что прикосновения и объятия - это табу. Ты знаешь, что его смущение скрывается за улыбкой, а стыд - под опущенными ресницами. Знаешь, что он не умеет тебе врать, а если пытается, всегда отводит глаза. Знаешь, что его совесть - это всегда злость. Он никогда не скрещивает ноги, не курит, не ест овощей и не смотрит дневное ТВ. Разговоры по душам вызывают у него такой мощный внутренний протест, что ты боишься, как бы он не разорвался от напряжения, стараясь держать себя в руках. Он никогда не говорит о себе, о своих чувствах и переживаниях. У него всегда все окей. Но за него говорят глаза. А ты, оказывается, так хорошо умеешь читать по глазам... Как будто вы действительно братья.
- Ты обещал сказать, если что-нибудь почувствуешь, помнишь? - спрашивает он хмуро, поднимаясь с твоей кровати. Он перекладывал вещи, когда с тобой случилось ЭТО... Видение? Кажется, он знает, о чем говорит, нет причин не верить. Почему-то мысль о том, что у тебя и раньше были видения, сейчас не пугает.
- Все в порядке, - повторяешь ты.
Он косится на тебя через плечо, продолжая вынимать из сумки рубашки и джинсы и кидать их на покрывало. Не верит. Ты бы тоже не поверил, наверное.
- Я просто задремал.
Он молчит.
- И мне приснился ребенок.
- Ребенок? - он приподнимает бровь и смотрит уже внимательнее. - Какой ребенок?
Ты усмехаешься. Нелепица какая-то.
- Лет четырех. Светловолосый мальчишка. Испуганный, с растрепанными волосами. Он... бежал по лужам под проливным дождем и... кричал... А потом он как будто подрос на год... нашел у отца пистолет на верхней полке на шкафу... нечаянно выстрелил... и свалился со стула.
Он замирает. Глаза вдруг становятся острыми, пронзительными.
- Что еще?
- Больше ничего, - ты разводишь руками, уже жалея, что завел этот разговор. Ну, кому какое дело до глупых снов?
- Дин?
Он о чем-то сосредоточенно думает и не сразу отвечает.
- Дин, ты слышишь?
- Да.
- В чем дело?
- Ни в чем, Сэмми.
- Нет, постой. Это же просто сон, верно? Какое-то глупое видение...
Теперь ты произносишь это слово, и он едва заметно вздрагивает.
- Ладно, - разворачивается к тебе. - Когда мне было четыре, мама как-то отвлеклась, а я выскочил на улицу в жуткий ливень. Я помню это, потому что слег с воспалением легких. Потом, когда мне было лет пять, уже уехав из Лоуренса, мы остановились с отцом в одном мотеле. Отец на десять минут отлучился в сумермаркет за молоком. Я подтащил к шкафу стул, забрался наверх и достал из сумки, которую он прятал, пистолет. Когда прогремел выстрел, так испугался, что грохнулся на пол...
Ты не понимаешь. Смотришь на него, наморщив лоб.
- И что? Ты хочешь сказать, ко мне начинает возвращаться память? Таким странным образом?
Он набирает в грудь побольше воздуха и какое-то время молчит.
- Ну... - тянет он, наконец. - Первая история произошла, если верить отцу, еще до твоего рождения, Сэмми. Вторая, когда тебе и года не было. Ты, конечно, крутой экстрасенс и все такое... - он невесело усмехается.
- Экстрасенс? - ты не знаешь, хохотать или плакать. То видения, то экстрасенс. Кто из вас ненормальный, а? Ты с твоими отшибленными мозгами и памятью, или человек, называющий себя твоим братом?
- Ну... - снова тянет он. - Были у тебя кое-какие видения.
И замолкает.
Ты ждешь, потому что за месяц, проведенный рядом с ним, успел понять: иногда, чтобы его разговорить, нужно немного помолчать.
- Ты не мог этого запомнить, - говорит он, и его голос звучит необычайно твердо.
- Я же говорю: просто сон.
- У тебя не бывает просто снов!
- Тогда сделай одолжение, объясни мне, серому! Не жуй сопли, - не выдерживаешь ты.
Он недоуменно моргает и вдруг смеется. И это раздражает еще сильнее, чем его мрачная мина "я все знаю, но тебе не скажу".
- Раньше твои видения были связаны с одним... ммм, препоганым типом, - отсмеявшись, говорит он.
- С желтоглазым демоном? - вопрос звучит буднично, и только внутри отдается какой-то истеричной дрожью. Браво, Сэм, ты уже научился делать вид, будто говорить о демонах, зомби, призраках и еще бог знает каких тварях для тебя в порядке вещей. Кажется, вы с братом оба чокнутые.
- Да, - нехотя признается Дин. - С желтоглазым. Что ты об этом помнишь?
Надежда во взгляде.
- Не больше, чем ты рассказал, - ты качаешь головой. Неужели ты действительно должен вспомнить ТАКОЕ? И он все ждет, и ждет, и ждет... уже месяц ждет, когда же это случится. Ты даже начинаешь испытывать какое-то мрачное удовлетворение вперемешку со злостью, когда в очередной раз отвечаешь на его вопрос "ничего". Возможно, ему придется прождать всю оставшуюся жизнь.
- Ладно, - он снова разочарован. Странно. Каждый раз слышит одно и то же, и каждый раз пытается скрыть разочарование. - Я думаю, на этот раз это были мои воспоминания.
С минуту ты обдумываешь его слова.
- И как такое возможно?
- Тебе лучше знать, - теперь и в его голосе прорывается раздражение. - Это ты у нас медиум. Может, скоро телепатом станешь?
Ты не понимаешь, на что он злится. Ты ведь не сделал ничего неправильного.
Он возвращается к своим вещам, и ты больше не задаешь вопросов.
Вы решили осесть в этом городишке на пару недель. Точнее решил он, ты просто равнодушно пожал плечами. Дин сказал, что позвонит вашему старому знакомому и попросит его приехать - может, тот поколдует и найдет способ вернуть твою память? Ты не задумываешься над тем, верит ли он сам в свой план. Если судить по его словам, ты не так уж много потерял вместе с памятью. Дин не особенно распространяется, но того, что он тебе сказал, хватило на набросок мрачной, унылой картины вашей прошлой жизни. Рано умершая мать, погибший недавно отец, брошенный колледж, бесконечные мили дорог, мотели и сражения с призраками. Насчет последних ты сильно сомневался, не выдумал ли он это для красного словца. Но потом посмотрел в его глаза и... ничего он не выдумал. Если он и врет, то с полной уверенностью, что говорит правду.
Ты даже стал подумывать о том, что, может, бог с ней, с памятью? Меньше воспоминаний - меньше боли. Если верить Дину, ты не потерял ничего... Разве что братские чувства. А они стоят того, чтобы вместе с ними вернулась боль нескольких утрат? Нереализованные желания? Страх?
Нужен тебе брат? Вы, кажется, были не слишком близки, раз он избегает разговоров по душам? Да ты и не лезешь... кто же полезет к незнакомому человеку с разговорами? Просто тогда, в самом начале, когда ты очнулся с раненой головой и услышал "Сэмми", тебе послышалась такая звериная тоска в его голосе, такая мутная, бесприютная боль...
Ты не знаешь, какими путями бродят твои мысли в этот вечер. Кажется, в них нет логики. Но, глядя невидящим взглядом на экран "твоего" ноутбука, ты вдруг спрашиваешь:
- А если действительно телепатия?
Он не сразу понимает, о чем ты. Отвлекается от кружки с горячим кофе и смотрит на тебя вопросительно.
- Это не первый случай, - нехотя произносишь ты, - за этот месяц. Когда я... ну, видел кое-что... о тебе.
- Обо мне? - кружка с кофе окончательно забыта.
- Ты показывал старые фотографии, - ты пожимаешь плечами и стараешься, чтобы голос звучал непринужденно. Но как можно оставаться непринужденным, обсуждая такие вещи?
- И что? - осторожно спрашивает он.
- У меня все время мелькают перед глазами какие-то обрывки, когда я... - ты запинаешься. Он ждет, и ты все же находишь в себе силы выдохнуть, - когда я смотрю на тебя.
Не сказать, что он удивлен.
- А причем здесь фотографии?
- Я вижу тебя в детстве.
Ты задерживаешь дыхание, ожидая его реакции.
- Наверное, к тебе действительно возвращается память, - вот теперь он взволнован. Вскакивает со стула и подходит ближе, протягивает руки, собираясь схватить тебя за плечи, но так и не прикасается. Делает широкий жест:
- Рассказывай, Сэмми. Все, что помнишь.
- Ничего я не помню, - устало бурчишь ты, закатывая глаза.
- Ладно, ладно, что ты видишь в этих видениях? - он нетерпеливо плюхается на соседнюю кровать напротив тебя.
Он решил, что ты вспоминаешь, ему просто нужно доказательство. Ты усмехаешься про себя, потому что можешь представить его разочарование, а может, и испуг, если окажется, что ты действительно каким-то образом... читаешь его память.
- В три года ты обматерил соседского мальчишку, и отец на две недели запретил тебе гулять, - говоришь ты таким тоном, словно читаешь лекцию. Все никак не можешь понять, действительно ли это кусочки чужой памяти, и тот милый светловолосый мальчонка - маленький Дин, или же все куда прозаичнее, и твое подсознание просто-напросто выдает порции бессмысленного бреда.
- Не помню такого, - Дин пожимает плечами. - Три года, говоришь... это ж я под стол еще пешком ходил?
- Может, ты, а может, и нет.
- Дальше, - он дергает головой.
- В три года и семь месяцев папа пришел счастливый и торжественно сообщил, что ты скоро станешь старшим братом. В окна били солнечные лучи, а ты сидел на диване, щурясь от яркого света, и пыжился от гордости.
Дин хмурится. Если это его воспоминания, ты никак не мог о них узнать: тебя тогда еще не было, а он был слишком маленьким, чтобы помнить.
- Ты меня пугаешь, Сэмми.
Ты перечисляешь случай за случаем, событие за событием, и кажется, что все это время Дин смотрит на тебя, не мигая. Ты опускаешь подробности, хотя временами трудно удержаться и не описать, как блестели на солнце золотистые волосы мальчика из "сновидений". Или какие смешные зеленые штаны купил ему отец на пятилетие. От упоминания о штанах Дин вздрагивает. Должно быть, это первое событие из твоего путанного, обрывочного рассказа, за которое уцепилась его память.
- Ты не можешь этого помнить, - говорит он недоверчиво.
- Я ничего не могу помнить, - произносишь ты со вздохом. - И никогда уже не вспомню.
Вы оба знаете, что твое состояние не может быть результатом черепно-мозговой травмы. Ты выяснил это, как только удалось впервые взять в руки ноутбук. Никаких симптомов, кроме поверхностной раны на голове - мозг цел и невредим. Ты просто очнулся за те три минуты, что скорая помощь ехала от больницы до того мотеля. Брат потом сказал, что нашел тебя уже таким - на кровати, с перебинтованной головой. Странно, правда? Ты не помнишь, чтобы делал это. Не помнишь, как поранился. С другой стороны, ты вообще ничего не помнишь. Так стоит ли удивляться?
Ты не уверен, что хотел бы знать, что с тобой стряслось, потому что подозреваешь, что ответ может тебе не понравиться. Когда приехала скорая, Дин настоял, чтобы ты отправился в больницу, и тебе сделали рентген. Не обнаружилось ни переломов костей черепа, ни кровоизлияний. Память стерлась начисто, но врачи лишь развели руками: в их практике такой случай встретился впервые, и объяснений ему они дать не в силах.
Дин решил, что тут не обошлось без желтоглазого демона, и если это на самом деле так, лучше тебе действительно оставаться в блаженном неведении.
Но именно сейчас в тебе вдруг просыпается дух противоречия.
Ты резко поднимаешься с кровати, даже в глазах темнеет. На пару мгновений зажмуриваешься.
- А давай проверим, - произносишь ты в каком-то возбужденном предвкушении.
Он смотрит на тебя удивленно.
- Что?
- Умею ли я читать память.
- А ну скажи, о чем я сейчас думаю?
Ты смотришь в его глаза и не видишь ничего, кроме угрюмой враждебности. Кажется, идея с проверкой ему не по душе.
- О том, не пошел бы я на хрен, - предполагаешь ты.
- Не угадал.
- А ты вспомни о чем-нибудь, - ты медленно подходишь к нему. Он неосознанно напрягается на своем стуле, чуть отодвигается, как будто эти полдюйма помогут ему отгородиться от тебя. Тебе даже успевает показаться, что он боится... Боится? Тебя? Твоих чертовых видений? Или того, что ты просто подойдешь ближе?
- У меня идея, - говоришь ты почти весело. На самом деле это даже не идея, это бредовое озарение. Ты подыгрываешь чокнутому парню, называющему себя твоим братом. Подыгрываешь от злости, потому что знаешь, действительно ЗНАЕШЬ, что этот человек тебе - никто! Что он влез в твою жизнь, душит тебя своей чертовой заботой, носится с тобой и трясется над тобой, рассказывает сказки и просит в них верить. Он все чаще и чаще раздражает тебя просьбами вспомнить что-нибудь из детства, не понимая, что вспоминать НЕЧЕГО. Ничего не было и нет. Ты здоров и полон сил. Даже если с твоей памятью не все ладно, это не значит, что ты не можешь начать все сначала.
Он просто чувствует, что не нужен тебе. И плетет какие-то сети, наседает со своими идиотскими вопросами.
Что ж, ты подыграешь ему.
- Желтоглазый демон очистил мою память ради какой-то особенной цели, - говоришь ты. Главное - не расхохотаться. Пусть он думает, что ты ему веришь. - Может, это должно помочь мне стать телепатом? Развить способности? Давай проверим.
- Как? - бормочет он, напряженно глядя на тебя снизу вверх.
- Давай я попробую что-нибудь "прочитать".
Он пожимает плечами и откидывается на спинку стула, нервно барабаня пальцами по краешку столешницы.
- Попробуй.
Какое-то время ты смотришь на него, пытаясь сосредоточиться. Сводишь брови, между которыми тут же залегает глубокая складка, сжимаешь губы в полоску, морщишь лоб. Лицо у тебя теперь напоминает печеное яблоко, но ты не можешь этого видеть. И Дин не может, потому что смотрит в сторону.
Минута, две минуты безуспешных попыток.
- Может, сядешь уже? - раздраженно спрашивает он, кидая на тебя беглый взгляд. - Или так и будешь надо мной висеть?
- Не работает, - заключаешь ты, не двигаясь с места. Тебе вдруг хочется вбить этот вывод ему в голову, чтобы он, наконец, признал очевидное: ты его не помнишь, он тебе - чужой человек, и все эти домыслы, весь этот бред о снах, видениях и телепатии - все это разговоры в пользу бедных!
- Дин? - с нажимом произносишь ты, пытаясь заставить его поднять взгляд. - Слышишь? Не работает!
Для убедительности ты даже вскидываешь руку и машешь у него перед носом. И тогда он вскакивает, отталкивая твою ладонь, отталкивая тебя за плечи...

- Папа, я не хочу в школу! Мне не нравится наша учительница! Она ведьма! Не пойду в школу, не пойду, не пойду, не пойду-у-у-у...

Тонкий детский голосок звенит в ушах, разрезает наполнившееся низким гулом пространство. Стены комнаты закручиваются спиралью и мутнеют, их заволакивает серым туманом, и сквозь него летят голоса...

- Это всего лишь ручка, Дин! Тонкая перьевая ручка!
- Нет! Нет-нет-нет! Как ты можешь знать, если ты не видел?
- Тише, ты разбудишь брата...
- У нее острое перо, она вырезает им всякие знаки на коже жертвы... Не пойду в школу!!!

- Сэмми?
Ты широко распахиваешь глаза, и мало-помалу клочья серого марева расползаются под напором твоей воли. Ты полулежишь на полу, перекатываешься на руку, чувствуя в локте и во всем правом боку боль.
- Сэмми, прости. Господи, я не хотел... Ты на ногах не стоишь! - это Дин. Он подхватывает тебя под руку и тащит вверх. - Голова кружится? Тошнит?
Ты часто-часто моргаешь. Еще с минуту комната продолжает слегка раскачиваться, и Дин поддерживает тебя под локоть, а потом все стабилизируется. Ты выдергиваешь руку из его хватки и идешь к кровати, потирая ушибленный локоть.
- Ты не хотел идти в школу, потому что учительница показалась тебе ведьмой, - угрюмо произносишь ты, глядя в пол.
- У нее... - Дин садится напротив, - была перьевая ручка. Я вычитал в какой-то отцовской книжке, что ведьмы иногда используют странные инструменты... Мне было...
- Семь лет.
- Ты так четко определяешь возраст? - он уже ничему не удивляется. Самое смешное, что ты тоже. Твоей злости как не бывало.
- Двадцать пятое сентября восемьдесят шестого года, - ты поднимаешь на него глаза и грустно улыбаешься. Выходит, это правда? Выходит, ты действительно сумасшедший?
- Получилось, - бормочет Дин, ероша волосы на затылке.
- Это потому что я до тебя дотронулся.
- Что? Почему ты думаешь... раньше ведь не дотрагивался?
- Раньше все было спонтанно. А сейчас нарочно.
- Знаешь, - он фальшиво ухмыляется, - дурацкие эксперименты. Ты помнишь больше меня самого.
Тебе лень лишний раз возражать, что ты НЕ ПОМНИШЬ, просто видишь, слышишь, чувствуешь. Ты устало откидываешься на кровать и закрываешь глаза. Слишком рано, чтобы спать, но заняться нечем. Ты отказываешься думать о том, что только что произошло. Теперь, после вспышки гнева, ты спокоен. Неестественно спокоен.
И есть ли что-то странное в том, что наутро ты твердо знаешь, как нужно поступить?
Ты встаешь чуть свет. Дин еще вовсю сопит, уткнувшись носом в сгиб локтя. Одеваясь, застегивая пряжку ремня, вытаскивая из-под кровати сумку с одеждой, ты не смотришь на его широкую спину: на расслабленные рельефные мышцы, на изогнутую линию позвоночника, на родинку под левой лопаткой. Незнакомый, чужой мужчина на соседней кровати. Это нелепо. И пугающе. Это слишком нервирует и внушает неприязнь, чтобы позволить этому продолжаться.
Уже протянув руку к дверной ручке, ты вдруг слышишь за спиной:
- Куда-то собрался?
О, нет... Только не очередная порция разбирательств. Рука, держащая перекинутую через плечо ручку сумки, безвольно разгибается, и сумка соскальзывает с плеча, стукается об пол. Внутри ворочается ставший уже привычным комок злости.
- Куда-нибудь, - отвечаешь ты, поворачиваясь, глядя в настороженные, далеко не сонные глаза. - Подальше отсюда.
Дин садится на кровати. Полуголый мужик на соседней кровати. Брат? Черта с два!
- Почему?
- А ты не знаешь, - ты опираешься плечом о закрытую дверь. Ладно, ты можешь потратить несколько минут на объяснения, если он сам так непроходимо туп. От тебя не убудет. Главное - ты принял твердое решение.
- Я думал, что все объяснил тебе...
Наивный. Ты усмехаешься и закатываешь глаза к потолку. Господи, до чего наивный!
- И, по-твоему, одних объяснений достаточно?!
- Ты видел фотографии...
- Кучка детских фотографий!
- Ты мне не веришь, - констатирует он.
- Верю.
Это заявление ставит его в тупик, и он смотрит на тебя... растерянно? За прошедший месяц ты ни разу не видел его растерянности.
- Тогда в чем проблема, чувак?
- Слушай, - не сорваться, только не сорваться на резкий, обвиняющий, нетерпеливый, обиженный и еще бог знает какой тон! - Ты показываешь мне кучку фотографий, и я верю, что это действительно мы с тобой. Ты рассказываешь мне тонну бредовых историй... ладно, черт с ним, и не такое случается. Допустим, в них я тоже верю. Ты носишься со мной, как курица с яйцом - я ценю заботу, но, черт возьми, я не калека и не умственно отсталый! Не даун, не инвалид, не контуженный. И мне не нужна забота. Ясно? Можешь сколько угодно распинаться, доказывая наше родство, или ходить за мной попятам, прикрываясь кровными узами. Дело не в моей вере, Дин! Дело в том, что сейчас рядом со мной ЧУЖОЙ мужик, которого я НЕ ПОМНЮ. Брат ты мне или не брат, это ничего не меняет. Жить с тобой в одной комнате ненормально. Поэтому я ухожу.
Ты ждешь, что он начнет возражать. Или канючить: но как же, ты ведь еще можешь вспомнить, Сэмми (ненавижу Сэмми!!!), память еще можно вернуть... Но он не возражает. Только смотрит на тебя по-прежнему растерянно и недоверчиво.
Точка поставлена. Ты вскидываешь сумку обратно на плечо, разворачиваешься... и снова тебя останавливает его голос.
- Опять сбегаешь, Сэм...

- Что? Уезжаешь? - я не мог поверить. Не получалось. Да, они с отцом подчас не слишком ладили... ну, хорошо, совсем не ладили, но уезжать? Бросать семью, охоту, поиски Желтоглазого...
- В Стэнфорд, - сказал Сэм, и я почувствовал... не знаю, что я почувствовал. Воду, текущую сквозь пальцы. Секунды, капающие в прошлое. Хм... это так по-сэмовски, подбирать красивые сравнения. Но в тот момент это не было пустыми словами. Это было у меня внутри.
- Отец в курсе?
Он вскинул голову - упрямое движение, знакомое с самого детства.
- А ты спроси у него.
И закинул на плечо сумку.
- Увидимся.
Больно... больно... больно... боже, как больно...

Ты опираешься о стену. На этот раз лбом и ладонью. Тяжело дыша, медленно перекатываешься по ней, прижимаешься спиной и смотришь сквозь полуприкрытые веки. В груди стихают отголоски чужой боли. ЕГО боли, долетевшей до тебя сквозь года.
К тому моменту, как ты облизываешь пересохшие губы, Дин уже понимает, что с тобой снова не все ладно. Он по-прежнему сидит на постели - еще бы: чужой мужик в одних трусах. Это были его табу: никаких объятий, никаких обжиманий - никаких соплей! Теперь к ним прибавилось еще одно: никаких голых мужиков.
- Что на этот раз?
Ты не отвечаешь. А что изменится? Ты вспомнишь его? Это прекратится?
Злости снова будто не бывало, и тебе неожиданно кажется, ты понимаешь... во всем этом хаосе цепляешься за какую-то мысль. Раздражение накапливается, выливается в злость: этот человек чужой, чужой, чужой - от этого хочется взвыть, а от него - сбежать, чтобы не видеть. Родственников не выбирают, но их хотя бы помнят. Ты не видишь смысла дольше оставаться рядом с ним, само его присутствие тяжело выносить... Но стоит появиться... видению? Воспоминанию? И ты успокаиваешься. Словно получаешь оправдание того, что до сих пор не ушел.
- Сэм, - Дин, наконец, тянется к перекинутым через спинку стула джинсам, натягивает их на ноги и встает. - Куда ты пойдешь?
Его голос звучит почти спокойно. Может, чуть-чуть взволнованно - он не может не быть взволнованным из-за твоего очередного видения. И тебе вдруг становится интересно: а звучал ли его голос так же и тогда, пять с половиной лет назад? Слышал ли тот, другой, настоящий, помнящий Сэм ту безнадежную боль, в которую ты только что окунулся?
Ты снова не отвечаешь. Сейчас ты думаешь о том, что может быть... ты действительно потерял что-то... и именно отсутствие этого чего-то так сильно злит тебя?
- Дин, - ты знаешь, что должен спросить. Пусть он не ответит - ты почти уверен, что он не ответит! Хотя как ты можешь быть уверенным в чем-то, если не пробовал?
- Мы были очень близки раньше? Ну, до того, как...
Слова обрываются, замирают на губах невысказанными. Он может тебя высмеять. Может дать честный ответ. В конце концов, за этот месяц ты неплохо изучил его реакции, даже обнаружил пару-тройку болевых точек.
Но ему удается тебя удивить.
- Не знаю, Сэмми, - произносит он отстраненно, словно сам пытается вспомнить. Потом все же усмехается - не весело, скорее, по привычке. - Я готов за тебя... ну, знаешь... Отец продал душу за меня и вот... наверное, заразная штука... Я хочу сказать, я что угодно сделаю, Сэмми. Все, что угодно, лишь бы защитить тебя. Отец как-то умудрился превратить это в мою прямую обязанность, но правда в том, что это давно перестало быть обязанностью. Это уже смысл жизни.
- А я?
- Что - ты? - не понимает он.
- В чем моя обязанность? Где мой смысл жизни?
Он смеется, на этот раз веселее, искреннее.
- Наверное, влипать в истории и драть нервы.
Не то чтобы ответ тебя удовлетворил, но кое-что все же проясняется. Вы были семьей. Не так называемой, а самой настоящей. Крепкой. Не слишком дружной, раз тебе приспичило сбежать в колледж, но это и не важно.
- А почему ты спрашиваешь? Сэм?
- Мне бы хотелось вспомнить, - теперь ты усмехаешься и разводишь руками, - чтобы все это прекратило быть пустым звуком.
Усмешка гаснет, когда ты встречаешься с ним взглядом, и он произносит - серьезно, твердо, но тихо:
- Я бы мог тебе показать.
Ты не успеваешь сообразить, о чем речь, а он уже продолжает, будто боится, что ты сообразишь:
- Я потерял маму, потерял отца... Я не хочу потерять еще и тебя. Это нелепо. Черт, - он запускает растопыренные пальцы обеих рук себе в волосы, проводит ладонями по голове. - Если это проделки желтоглазого, твой уход ему только на руку, Сэмми. Может, он хочет, чтобы ты ушел? Может, это очередной эксперимент над нами... над тобой? Мы должны справиться, понимаешь? Вместе. Мы никогда не пасуем, мы сражаемся. И я не дам тебе уйти, потому что это будет... - он облизывает нижнюю губу, чуть прикусывает ее - еще одно знакомое движение, - а потом выдыхает, - конец.
Но из всей его речи ты все равно запоминаешь лишь первое предложение.
- Показать что, Дин?
- Ну... - он снова смущается, пожимает плечами, неловко усмехается, - наше прошлое?
Ага. То есть, он думает, ты обрадуешься, если на тебя обрушится тонна его воспоминаний? Или надеется вывалить на тебя какие-нибудь слезливые моменты, избранные им самим для пущей убедительности ваших теплых братских чувств?
- И что мне это даст? - ты стараешься говорить хладнокровно.
- Память, - произносит он тихо.
Да... память у вас теперь одна на двоих... и он готов поделиться...
Ты снова ставишь сумку на пол и возвращаешься в комнату. Тяжело опускаешься на свою незастеленную кровать, будто прошел уже не один десяток миль. Дин не уговаривает тебя, не начинает расписывать все плюсы своего предложения, не произносит всех тех правильных, нужных слов, которые непременно произнес бы посторонний человек, которому позарез нужно чего-то от тебя добиться. Он молча ждет, потому что и правда знает тебя с пеленок.
В эти несколько длинных, затянувшихся минут ты размышляешь, что еще, кроме памяти, ты получишь от соприкосновения с его разумом. Совпадет ли его интерпретация событий с твоей, забытой? Что изменится в твоем отношении к нему? Ведь, по сути, он предлагает не просто воспоминания, он предлагает кусочек души: свои переживания, свою боль, свою радость... Или он не осознает этого? Ну, да, ведь ты не сказал, что видел его глазами, а значит, и чувствовал вместе с ним. Будет ли это честно по отношению к нему? Ведь существуют же рамки... личное пространство, внутренний мир, в который доступ заказан.
- Если ты сейчас пытаешься оценить моральную сторону и определить, насколько гуманно вторжение на частную территорию, избавь меня, ради бога! - кривится Дин.
- Но ты не понимаешь...
- Да где уж мне! Я же тупой-претупой, уродский-преуродский дурак.
- Что?
- Проехали. Считай, что у тебя есть разрешение, - он отворачивается и идет к столу. - Я сейчас выпью кофе, а потом начнем, идет?
Вот так оно и бывает. Ты еще ни слова не сказал, а он уже все решил, составил план и выполнил первый пункт!
Пока он пьет кофе, ты думаешь, что сесть рядом с ним, взять за руку и заглянуть в глаза будет... немного двусмысленно. В глаза можно и не заглядывать. Прикоснуться, например, к плечу.
Что за бредовые мысли!
Когда он отставляет пустую кружку, усаживается на кровать и улыбается, ты садишься рядом. Под его притворной бодростью кроется нервозность, и не нужно быть медиумом, чтобы ее почувствовать. Он слишком небрежен в движениях. А от твоего прикосновения к запястью едва ощутимо вздрагивает. Боится... Все табу разом летят к черту, а, Дин?
Ты опираешься левой рукой о матрац и подтягиваешь под себя левую ногу. Так удобнее, хотя твое колено оказывается сверху поперек его бедер. Ничего, потерпит. Он и не возражает.
- Готов? - спрашиваешь ты. Внутри что-то начинает подрагивать, грозя перерасти в истерику.
- Готов, - отзывается он. - Только не лезь, куда не просят, окей? Я имею в виду...
- Как получится, - обрываешь ты, потому что сила... неведомая доселе, странная, влекущая, уже тянет тебя за собой. Кончики пальцев на чужом запястье начинают гореть, жилка под ними бешено пульсирует. Ты хочешь сказать, что все в порядке, уже открываешь рот, чтобы успокоить его, но не успеваешь.
Ничего не успеваешь.

~

Я знаю, что отец ведет дневник. Он прячет его в дорожной сумке и, когда думает, что его никто не видит, вынимает и пролистывает.
Дневник толстый, в потрепанной кожаном переплете и с пряжкой. Ему, наверное, лет сто. Ну, ладно, не сто... Но десять - точно. До чего же любопытно, что он там прячет? Воспоминания о маме? Старые фотографии? Уж не туда ли пропала то черно-белое выцветшее фото из нашего старого альбома, который отец всюду таскает с собой в багажнике Импалы? У него еще краешек оторвался... и все мятое... Оно стояло в рамке на полке в комнате Сэмми. Не сгорело. Папа потом нашел его на развалинах - даже стекло не разбилось от жара, только закоптилось и треснуло в двух местах. Сэмми там три месяца. Крепкий малый. Глаза мутные, пустые, а между бровей складка, как будто он уже тогда решал в уме задачки по физике.
Ненавижу физику.
Мама на той фотографии была красивая. Я мало что помню на самом деле. Пожар помню, много огня. А маму смутно. Не знаю, может, я вообще помню не маму, а старые фотографии из альбома, который отец хранит в багажнике?
Отец что-то прячет под кожаной обложкой, а мой отец - самый хороший отец на свете! Я бы тоже хотел вести какие-нибудь записи для потомков, но… я и дневник? Если Сэм узнает, он же засмеет и задразнит. Он ведь не в курсе, что у папы есть дневник. А я ему и не скажу. А кроме того, для дневника нужна тетрадка, как у папы, в кожаном переплете, иначе не интересно. Но я поглядел на цены… Очешуели они совсем! Тридцать баксов за кусок кожи и стопку листочков! А я еще Митчу Уоллесу должен пятерку за прошлый четверг - продулся в покер. Митч блефовал, это как два пальца, но не пойманный не вор. В следующий раз надеру ему задницу. Слово Винчестера! Вот если бы пойти на охоту, забить оборотня и вырезать из его шкуры обложку…
Правда, я все равно не знаю, что там писать, в этом дневнике. Хоть бы одним глазком заглянуть в папин…

~

Медленно сходим с ума. Невада, какой-то задрипанный городишко близ Голдфилда - не помню точно, все названия в кашу смешались. Жарища под сорок, кондиционер в комнате чихнул и скончался. Я пытался его починить, но он, видать, с концами. Дуреем от скуки и пота. Сэм валяется на кровати в одних трусах задом кверху и что-то читает, как будто ему все пофиг, а я уже перечистил все стволы, два раза вымылся в душе, съел три чизбургера и сорок семь раз отжался от пола.
На сорок восьмом позвонил отец и сообщил, что вернется завтра. Что ж, еще сутки пялиться на голо... читающего Сэма.
Хотя тут через квартал забегаловка есть. Пойти, что ли, на автоматах сыграть?

~

А это оказался не призрак! Зомби. Видели, как гниющий труп выбирается из могилы и топает к тебе на полусогнутых с гортанным рычанием, а вонища такая, что слезы из глаз?! Вот и я не видел... Черт, обидно до ужаса. Отец мог бы взять меня с собой ...
Но не взял.
Два ночи.
Мы точим в мотеле и в четырнадцатый раз смотрим "Рассвет мертвецов". Сэм сидит рядом. Хлопья в его тарелке забыты. Он давно перестал ими хрустеть и теперь во все глаза таращится на экран. Забыл о том, что нужно делать вид, будто ни капельки не боится. Я вижу, как он мочалит уголок покрывала пальцами, чувствую, как прижимается ко мне боком и вздрагивает. Ничего, пусть привыкает, будущий охотник.

~

Флагстафф, Аризона.
Я дарю Сэму гильзу от отцовского Бенелли XM1014. Говорю, что собственноручно вытащил из кишок зомби. Радости у мелкого полные штаны. Даже как-то неудобно... Вдруг узнает, что я ее на дне отцовской сумки раскопал? Смотреть мне тогда на его надутую физиономию, не пересмотреть.

~

Это чудо выменяло мою гильзу на сборник со стихами какого-то мужика. Роберта Берна... Или Бёрдса... Знал бы, что проср... профукает, оставил бы себе.

~

Великий день! Папа берет меня с собой на охоту! Хотя какая там охота: всего-то пробраться в архив и стащить пару рукописей, которые отцу отказались дать. Но это лучше, чем умирать от безделья в гостиничном номере рядом с братом, читающем стихи!
Сэмми проникся ко мне сочувствием и решил морально поддержать. По-братски спасти от скуки.
Я бы посмотрел телек, но, во-первых, у них тут не оказалось спутниковой антенны, а во-вторых, самого ящика тоже не оказалось. Нет, он гордо стоит на тумбе в углу, покрытый дюймовым слоем пыли. Древний - я, наверное, еще не родился, когда его выпустили. Но у него барахлит пульт и показывает единственный канал. Animal Planet. Ничего так канал, вот только надоели зверушки. За первые сутки просмотра я узнал все о мандрилах. Знаете, кто такие мандрилы? Это здоровые красножо... (Сэм зудит, чтобы я не ругался, ага) - короче, мандрилы похожи на Банни Бартона, школьного капитана команды по бейсболу из Хадсона, где мы с Сэмми в прошлом году учились.
В общем, Сэм решил, что меня нужно развлечь. И развлек, как умел…

- Дин, я тут стихотворение сочинил...
И смотрит так выжидающе. Глазищи темные, влажные, как у щенка. Чувствую - пробирает. До косточек пробирает.
С ума сойти, мой мелкий пишет стихи!
- И что?
- Хочешь, почитаю? Только обещай, что не будешь смеяться.
Я чуть со стула не слетаю. Кое-как выдавливаю:
- Обещаю.
Он, ужасно нервничая, извлекает из кармана какой-то замызганный листок в клеточку, выставляет перед собой, откашливается и начинает с выражением читать:

- Чего-то, видно, Бог не доглядел,
Раз личный Демон на одном из моих плеч
Вдруг захандрил, чихнул и захотел
Уйти, чтоб лет на сто с ангиной слечь.

Мол, все его труды - под хвост коту.
Хоть бы один серьезный грех достался!
Такую он в отчетах гнет пургу -
Весь ад честной над ним обхохотался!

Тут Ангел встрепенулся и сказал,
Спустив босые ножки с правого плеча,
Что он вообще-то тоже подустал
И тоже - Бог простит! - уходит от меня.

«Не ходишь в церковь», - начал пальцы загибать:
«Не подаешь ни нищим, ни спасенным.
Ну, сколько можно путь твой освещать?!
Не дармовой же свет! Божественный. Казенный».

И дружно руки сжав в один кулак,
Один рогатый, а другой святой
В потусторонний двинули кабак
По стопке пропустить за мой покой.

И вот я думаю, так что ж, теперь никто
Не будет счет вести моим грехам?
Наказывать и упрекать за то,
Что повернул я не туда, не там?

Но если Ангела и Беса удалить,
То, Господи, помилуй и прости!
На чьи же плечи я тогда смогу взвалить
Ответственность за все свои грехи?

То, что он закончил, я понимаю по его багрово-красной физиономии и невнятному бормотанию:
- Ну, что скажешь?
А что я могу сказать?
Что замкнутые пространства и отсутствие телевизора вредно влияют на моего брата-зануду? Или что у него талант к рифмоплетству?

~

Кто же знал, что в том архиве целый выводок призраков? В двери были встроены кодовые замки, шифр из семи букв и цифр.
Сэмми злится на отца за то, что тот послал меня в архив одного: через вентиляционную шахту, ведущую из туалета на первом этаже. Но папа бы сам не пролез, я и то едва в трубе поместился. Порвал джинсы об решетку и потянул запястье... В общем, отцу без меня никак было не справиться. Всего-то требовалось найти 17-й стеллаж и забрать дело №1559. Чье-то свидетельство о рождении бог знает за какой год.
А вместо этого пришлось уносить ноги, потому что из оружия у меня при себе только фонарик оказался, да и тот погас…

Сэмми ревет. Увидел меня и в слезы. Ну, подумаешь, щеку распорол! Шрамы украшают мужчину. А Сэмми - сопли бахромой. Рубашку мне насквозь промочил.
- Ладно тебе, мелкий, мужик ты, в конце концов, или барахло? - поднимаю зареванную мордашку и смотрю в глаза - здоровущие, переполненные слезами. - Все в порядке, Сэмми! Папа никогда нас в обиду не даст. Вот вырастешь, тоже пойдешь на охоту... Что?
- Вес... селый толс... стячок тебе Сэмммми.
Господи.

~

Приехали в Мэрисвейл, Юта.
Похоже, отец решил тут обосноваться на предстоящий учебный год. Снял нам домик с видом на подворотню и мусорные бочки.

~

Папа снова уединился в кухне со своим дневником. Закрытая дверь как будто говорит: не входи. Только полоска света над полом... Он редко закрывает двери: мне иногда кажется, что когда он дома, то просто боится отвести глаза, боится, как бы мы с Сэмом... ладно, как бы Сэм ни выпал из его поля зрения. Может, действительно кажется. Я ведь присматриваю за этим чучелом, куда от него денешься.
Я стою в коридоре, прислонившись плечом к стене, и слушаю, как скрипит по бумаге шариковая ручка. Сэмми в комнате, "Капитан Планета" пошел на третий заход за сегодняшний вечер, а в коридоре удивительно тихо. И я уже забыл, зачем вышел из комнаты.

~

Времени пол одиннадцатого вечера. Отец еще не вернулся. Ему звонили из какой-то конторы по поводу работы, и он ушел после обеда.
Сэм который день сам не свой. Молчаливый, задумчивый и напряженный. Папу это не настораживает, а может, он просто ничего не замечает. Зато я замечаю. Обычно Сэмми шатается по двору: ищет пиратские клады и таинственные знаки на деревьях и стенах...

- Эй, Дин, гляди! Под тем дубом должен быть зарыт пиратский клад! - он выдергивает ладошку из моей руки и со всех ног бросается к старому кривому дубу толщиной в три обхвата, не меньше. Я смотрю ему вслед и мне смешно: идиотские зеленые штанишки, перешедшие Сэмми от меня по наследству, едва достают до его тощих щиколоток. Иду за ним прежним размеренным шагом: что я, дите малое, чтобы кидаться, как угорелый, на деревья?
- Дубина, - говорю, - пиратские клады зарывают на островах! А тут континент.
- Тогда это ацтекский клад, - упрямо гнет мелкий. - Смотри!
И тычет пальцем в какую-то закорючку, нацарапанную на коре то ли ножиком, то ли гвоздем.
- Дьявольская метка! - он сияет. Все его лицо светится. В глазах неописуемый восторг, а на щеках трогательные детские ямочки, от которых тащится даже пуленепробиваемая карга миссис Мастерс из соседнего дома. Солнце бьет в глаза, путается лучами в его давно не стриженных волосах, а мне вдруг кажется, что он похож на один большой, лохматый комок счастья. Моего счастья. И если я смогу ухватить его, сгрести в охапку, прижать к себе, сберечь и не отпускать никогда-никогда, я буду счастлив.

... Он стащил из кухни нож и держит его под краем матраца. Думает, я об этом не знаю.
Он уже два раза будил меня посреди ночи, вскакивая на постели и хватаясь за эту свою зубочистку. А три дня назад...

Я распахиваю глаза в полутьму, чувствуя, как колотится сердце. Пот выступает на коже, от него сыро и противно под холодным пододеяльником. Меня трясет. Такое бывает при резком перепаде температуры: в комнате прохладно, а под одеялом - печка.
Я хочу пошевелиться, но вдруг замечаю странную деталь: Сэмми сидит до пояса закрытый одеялом, прямой, как столб, и не шевелится. Черный силуэт на фоне серо-синего окна, которое от уличных фонарей все в жутковатых пятнах света.

...Он не знал, что я проснулся, а я не стал спрашивать. Может, ему приснился кошмар? Мне тоже иногда снятся кошмары.
Мы однажды с Дэвидом Хазелхоффом громили мертвецов. Классный кошмар был! В зале был не застеленный диван, а рядом стояла гигантская хэллоуинская тыква с глазами и открытой пастью. Хазелхофф поворошил простыни на диване, и вдруг наткнулся на человеческую ногу. Сдернул простыню - а там голый мертвец! Вот как чувствовал, что он встанет... Ну, он и встал. Я выхватил пистолет - отцовскую Беретту, - и как начал палить грецкими орехами! Ништяк. Я - Бэтмэн... нет, я круче Бэтмена! В общем, трупаков мы с Дэвидом перестреляли.
Было немного не по себе. Все-таки, орехи - не пули. Но это, наверное, были какие-то навороченные орехи, потому что от них у мертвецов взрывались головы и мозги брызгали во все стороны.
Мне еще много чего снилось. Самолеты снились. Это от передозировки "Лангольеров". Но я ни разу не вскакивал посреди ночи в холодном поту и не хватался за нож или Игл. А ведь я столько раз бывал на охоте. Я видел их в живую, всех этих мертвяков. И призраков. И штригу. А Сэмми не был. И пожар он совсем не помнит. Или говорит, что не помнит?

~

Краешек подушки неприятно врезается в щеку. Нужно пошевелиться и поправить, но я не могу. В комнате темно, Сэм тихонько сопит на соседней кровати, а под дверь пробивается тусклая полоска света. Не из коридора - из кухни. Отец только что вернулся, и я слышу, как он шлепает босыми ногами по полу и сквозь зубы ругается. Может, встать и спросить, в чем дело?
Я уже почти решаюсь, когда в голову приходит другая мысль. Он и сам справится. Он ведь не любит, когда кто-то из нас, я или Сэм, видит его таким. Уставшим и раздраженным.
Наверное, я поступаю правильно. Он еще какое-то время шумит в ванной: чем-то щелкает, шелестит... Достает аптечку? А потом ложится спать. Едва слышно скрипит диванная пружина под его весом, и я, наконец, расслабляюсь. И выдергиваю проклятый уголок подушки из-под щеки.

~

Утро. Голова чугунная. Не спал полночи, ждал отца.
Вспоминаю, что дождался, вспоминаю, как он ходил по ночному дому. Слышу его голос:
- Сэм! Дин! Проспите школу!
И тут на меня обрушивается чье-то тело. Нет, ну, чье, понятно!
- Ты, мелкая зараза! - взвиваюсь, хватая засранца за щиколотку. - Иди сюда!
Он хохочет и пинается.
- Ай, блин, ты мне в глаз засветишь! Какой бес в тебя вселился?!
Мне действительно не нравится это веселье. Какое-то оно фальшивое, показное.
- Сэмми?
Мне едва удается утихомирить братишку и поймать за оба запястья... И он вырывается. Смотрит мне в глаза всего секунду - и резко отдергивает руки.
- Пусти!
И пулей вылетает из комнаты.
Что это было?
Я размышляю об этом, топая из комнаты в кухню, где отец уже поставил на стол сковороду с яичницей. Ненавижу жаренные яйца!
Не успеваю сказать об этом отцу, потому что замечаю кое-что еще. У него правая рука, как не живая: пальцы плохо работают. Делаю вид, что ничего не вижу. Хотел бы он получить порцию моего сочувствия и вопросов?
- Дин, не нальешь кофе?
- Да, пап.
Выполняю просьбу и ставлю чашку... слева от него. Черт! Он только глянул на меня и отвернулся, но я успеваю увидеть, как улыбаются его глаза. Губы сжаты в полоску, а глаза смеются...
Ну, что мы за семейка ненормальных, а?
- Яичница, - ворчит Сэм, останавливаясь на пороге и морща нос. - Ненавижу жаренные яйца!
- Молчи, мелкий, - криво ухмыляюсь. - Садись и ешь, что дают.
И наваливаю ему полную тарелку!

~

Я дурак, дурак, ДУРАК!!! Как я мог такое пропустить? Как я мог спокойно дрыхнуть, в то время как ОНО тянуло лапы к Сэмми? А если бы я не проснулся? Если бы Сэм попытался сам справиться с НИМ своим дурацкий ножичком для хлеба? Оно бы утащило его? Уволокло длинными черными ручищами под кровать?
Дурак... Отец что сказал? Приглядывать за Сэмми, а я... ох ты, черт...
Не могу придти в себя. Дурно, тошнит. Сэма вырвало в ванной, еле до раковины добежал. Я его умыл, отправил на кухню, накапал каких-то вонючих капель (пастор Джим советовал от бессонницы и ночных кошмаров, а папа не знает, я их прячу, чтобы не увидел)...

Снова просыпаюсь в поту. Воздух кажется ледяным и кусает за голую кожу. Футболка противно липнет к телу, запах пота из-под одеяла еще не тяжелый, но уже густой - на той самой грани, когда просто запах превращается в вонь. Первая мысль - о ванной - выветривается из головы быстрее, чем успевает окончательно сформироваться.
Эта штука... она такая здоровенная и черная. Вижу ее краем глаза... даже не ее, а ее движения - колебания черноты. От нее исходит жуткий, леденящий холод.
Морра...
"Страслая и ужаслая"...
Ты помнишь, Сэмми, помнишь...
Идиотская мысль вспыхивает в голове. Старая сказка Туве Янсон, которую так любит Сэм, кажется, оживает перед глазами.
Не знаю, что это за тварь, но руки у нее, как щупальца, длинные и гибкие. Выскальзывают из-под кровати, обхватывают Сэмми поперек груди и давят, давят, давят... Слышу, как трещат ребра, как последний хриплый выдох срывается с его губ. У меня перехватывает дыхание, и за то время, что я подтягиваю руку и нашариваю под подушкой рукоять ножа, кажется, будто я разучиваюсь дышать.
Чистое железо вспарывает мрак, и я почти вижу, как разлетаются в разные стороны его клочья. Пронзительный, нечеловеческий визг, отрубленные черные руки падают на пол, конвульсивно дергаются и извиваются, а обрубки, брызгая чернотой, втягиваются обратно под кровать. Стаскиваю Сэма с кровати.
- Жив? Господи, Сэмми, жив... - втискиваю в себя, обнимаю крепко-крепко, запуская пальцы в его взлохмаченные волосы и зарываюсь в них носом, пока он пытается отдышаться.
- Дин, - шепчет он.
- Все нормально, все нормально, - повторяю, утягивая его за собой все дальше и дальше от кровати. Что-то впивается в голую подошву - шиплю от неожиданности и боли.
- Дин, меня сейчас вы... вырвет...

Сэмми не спит. Сидит в кресле, поджав коленки, и смотрит на меня. А я смотрю на отцовский Смит-Вессон, лежащий на подлокотнике дивана. У папы первая ночная смена на заводе, и мы одни. Одни против ЭТОГО.

~

Насчет нового школьного директора, мистера Таккета, мы с Сэмом сходимся во мнениях.
Глаза красные и навыкате (с перепою, что ли?), череп обтянут сухой, морщинистой кожей сероватого оттенка и как-то криво нахлобучен на шею. Еще потная плешь под лампочкой сверкает. Зато зубы - явно только-только от дантиста. Или из Голливуда. Ну, или из могилы, это уж кому что ближе.
- Он мне не нравится, - глубокомысленно заявляет Сэм, как только мы спускаемся с широкого школьного крыльца и поворачиваем налево, на узкий плиточный тротуар.
- Сущий вампир, - соглашаюсь я.
- У него дома труп в шкафу.
- Задушенная старушка?
- Обескровленная соседка, - Сэм задумывается. - Нет. Не труп. Он держит соседку живой, чтобы пить ее кровь.
- Проверим?
- А вдруг он тебя укусит?
- Почему меня?
- Ты больше, - Сэм пожимает плечами.
- А у тебя кровь вкуснее.
- Откуда ты знаешь? Пробовал?
- Ты мелкий. Как думаешь, почему ведьмы варят в котлах младенцев? Потому что они слаще!
- Спорим, никакой разницы? - вскидывается Сэм и протягивает мне ладонь. Глаза нехорошо блестят.
- Продуешься, - говорю и сжимаю его руку. - Ты уколов боишься.
- Не боюсь!
- Боишься. Стучишь зубами и зажмуриваешься, чтобы не видеть!
- Зачем мне зажмуриваться, если уколы делают в задницу?
- Потому что у тебя глаза на заднице, как у такийского демона.
- Ах ты... - он налетает на меня с кулаками, но я успеваю увернуться, и Сэмми проскакивает мимо. Получает подзатыльник и поворачивается, обиженно глядя на меня исподлобья и потирая затылок.
- Придурок, - говорит он сквозь зубы.
- Сучка.
- Скажу папе, что ты ругаешься.
- Ну-ну. Схлопочешь еще.

~

На широком лезвии охотничьего ножа пляшут блики от настольной лампы и горящего в коридоре светильника. Сэм сидит напротив меня на своей кровати, бледный и напряженный, и не спускает глаз с острого кончика ножа. Сильно пахнет медицинским спиртом - я протираю им лезвие, чтобы не занести в порез заразу.
- Сейчас бы иглу для забора крови, - небрежно говорю я. Сэмми вздрагивает.
- Долго ты там будешь возиться? - нервно спрашивает он.
- Да все уже. Кто первый?
- Ты.
- Трусишь, малявка?
- Еще чего.
Ну, конечно, ему уже десять, он у нас ничего не боится, кроме уколов и "Рассвета мертвецов".
- Тогда ты первый.
- Почему это я? - Сэм хмурится и прячет обе руки за спину, упрямо наклоняя голову.
- Потому что! Или давай руку, или я выиграл.
Он смотрит долгим, пристальным взглядом, и я вижу испуг в его глазах. Потом он прикусывает губу и протягивает руку. Пальцы, холодные и влажные, слегка подрагивают в моих, когда я придерживаю его ладонь, чтобы сделать порез. Он вздрагивает - "ай!" - и смотрит, как по ладони ползет капля крови. Спустя несколько секунд я откладываю нож и протягиваю ему свою руку:
- Пробуй.
Идиотизм. Ничего более дурацкого мы придумать не смогли. Мне 14 лет, а я поспорил на то, чья кровь слаще!
Сэм бурчит:
- Только ты не смейся.
И прижимается к моей ранке открытыми губами. До чего необычно... Немного щекотно, немного больно, немного приятно. Он кривится, вытирая рот тыльной стороной ладони:
- Дрянь какая.
- Сам ты дрянь.
- Моя вкуснее, - заявляет он, лизнув свою руку, хотя по его лицу не скажешь.
- Ты мне тут не блевани, - предупреждаю я. - А-то убирать заставлю.
- Твоя очередь.
- Зачем? Ты уже определил, что твоя вкуснее. Что и требовалось доказать. Я выиграл. Да здравствуют младенцы!
- Дин! - возмущенно вскрикивает он. Эй, да малыш вне себя от гнева.
- Уже 14 лет как Дин, - я усмехаюсь и встаю с кровати.
- Дин!! - он хватает меня за локоть. - Так нечестно!
- Почему? Мы же не договаривались, кто будет пробовать.
Еще одна попытка уйти. Нужно вымыть руку и заклеить порез, пока папа не вернулся с работы. Чувствую, как кровь стекает и капает на пол - черт, я, кажется, переборщил.
- Да ты сам боишься блевануть! - в отчаянии выкрикивает Сэм мне в спину.
Ах, так! Так, значит?!
Разворот - и мы с ним застываем нос к носу. Он меня ниже на голову, но у него как-то всегда получается вздергивать подбородок так, чтобы казаться вровень. Не говоря ни слова, я хватаю его за порезанную руку. Он дергается от боли, шипит сквозь зубы, и цепенеет, испуганно глядя на наши крепко стиснутые ладони. Кровь на них смешалась, она теперь общая, одна на двоих. И вкус у нее одинаковый.
Но ведь я и раньше знал об этом, верно?

~

- Сэмми, серая футболка или черная?
Он отвлекается от тарелки с кукурузными хлопьями и наклоняет голову на бок, придирчиво щурясь:
- Не поможет.
- Не понял? - развожу руками, в которых болтаются футболки.
- Джоанна Линкс из десятого "C" ходит с Морганом Доунсом, - Сэм заправляет в рот очередную ложку хлопьев и продолжает с набитым ртом. - А этот Морган - просто одноклеточное чмо и дегенерат.
- Ты сомневаешься в моем обаянии, чучело?
- Нет, только в твоем благоразумии.
- Ого, Сэмми выучил новое умное слово.
- В отличие от тебя я знаю много умных слов, - он осторожно опускает опустевшую тарелку в раковину. - И кстати, я теперь буду собирать шоколадные яйца с пингвинами.
Час от часу не легче!
- Зачем?
- Просто... - Сэмми пожимает плечами и выходит из кухни. - В моем возрасте нужно что-нибудь коллекционировать. Это дисциплинирует и развивает усердие и волю.
- А в моем возрасте нужно встречаться с девчонками! - кричу я ему вслед. - Это развивает потенцию!

~

- Сэ-э-эм?
- Дин, где ты был?! Ты... ты... - Сэм пыжится, но слова даются ему с трудом. - Знаешь, сколько времени?
- Много...
Он пыхтит от досады и возмущения и не придумывает ничего лучше, чем пнуть меня по лодыжке.
- Оооох, - вырывается из горла, и я хватаюсь за дверную ручку, чтобы не упасть.
- Дин? - настороженно. - Эй, ты чего?
И тут он догадывается, наконец, включить свет. Хвала небесам! Теперь помимо нестерпимой ломоты во всем теле мне еще и режет глаза яркий свет.
- Дин! - Сэмми издает вопль, достойный Фаринелли-кастрата.
Должно быть, выгляжу я даже поганее, чем себя чувствую.
- Где ты был? Что стряслось? Кто тебя ТАК? - тараторит мелкий, и я вижу, как у него дрожат губы, а глаза предательски краснеют и становятся влажными.
- Вот только без соплей, ладно? - ворчу я, расстегивая порванную, грязную рубашку. - Лучше лед принеси и разведи марганцовки в чашке. Только смотри без крупинок!
Сэм шумно выдыхает, несколько раз кивает, пятясь в сторону кухни. Разворачивается и исчезает за дверью. Я снимаю ботинки нога об ногу, потому что каждое движение отдается в теле болью, и я боюсь, что если наклонюсь, в глазах потемнеет, и я попросту завалюсь на пол. Ох... Хорошо меня отделали...
Пока Сэм возится с марганцовкой, я иду в ванную и полощу рот холодной водой. Это поможет остановить кровь.
- Дин? - испуганный голос Сэма доносится из-за спины. Не оборачиваюсь. Зачем? Чтобы он увидел, сколько крови натекло от выбитого зуба?
- Дин... - голос переходит в шепот, и в следующее мгновение холодная ладошка ложится мне на лопатку. Сначала кажется, что я вздрагиваю от боли. Или холода. У Сэмми мокрые и ледяные пальцы, потому что он выковыривал из формочек лед из морозилки и ссыпал его в пакет. Но потом понимаю, что ни боль, ни холод тут ни при чем. Я стою, опираясь на края раковины обеими руками, изо рта капает розовая вода с густыми красными разводами слюны и крови, все тело в синяках, которые завтра станут желто-фиолетовыми. Я был с Джоанной Линкс в кино: мы ели попкорн и целовались на заднем ряду полупустого кинотеатра. Я подрался с Морганом Доунсом и его дружками, которые ждали снаружи, - один против троих! Моргана увели со сломанной челюстью и запястьем. Я бы ему и второе запястье сломал, если бы нас не растащили. А я отделался выбитым зубом и кучей синяков - по сравнению со сломанными костями это пустяки, царапины, а царапины на мне заживают, как на кошке! И вот теперь Сэмми гладит меня по спине, едва касаясь, будто боясь причинить еще больше боли. И мне хорошо... Черт, ХОРОШО, потому что каких бы глупостей я ни натворил, мне есть к кому вернуться.
У Сэмми удивительные руки - нежные и ласковые, как у девчонки. Или как у мамы. И я мог бы стоять так вечно и мурлыкать от удовольствия... Но личное пространство, чувак!
- Лед принес? - чуть грубовато бросаю через плечо.
Он протягивает пакет, полный обтекаемых прозрачных кубиков.
- Спасибо. Выйди, я... приму душ.
Сэм отворачивается, чтобы уйти, и что-то бурчит себе под нос.
- Что? - окликаю я.
- Надеюсь, она того стоила, - повторяет он громче и хлопает дверью.

~

- Это что такое?
- А? - Сэм отвлекается от своей математики, над которой корпит уже второй час. Поворачивается ко мне и бледнеет. - Эй, не трогай, это мое!
- Ага! - выдергиваю из-под его матраца какую-то замусоленную картонную папку с тряпичными веревочками. Где только взял эту седую древность? На раскопках жилищ первых поселенцев?
Сэм вскакивает со стула и мгновенно оказывается рядом, тянется к папке - отдергиваю руку. Поднимаю выше - подпрыгивает, пытаясь выхватить.
- Дин! Ну, Дин, отдай!
Ага, сейчас! Смеюсь и уворачиваюсь от его цепких тощих ручонок, но внутри как-то... неспокойно. Мысли крутятся волчками, наскакивая одна на другую, и вместо того, чтобы сдернуть дурацкую папку и посмотреть, что же там, внутри, я продолжаю плясать по комнате, отбиваясь от братишки.
Сэмми десять. Всего десять!
Это ж получается, он меня обскакал?
Я в его возрасте не думал, ни о чем, кроме охоты!
Где он взял этот журнал?
Кто-то совращает моего мелкого?
Найду и жопу надеру!
А если бы отец нашел?
Мне бы влетело за то, что не уследил?
Или за то, что сам ему ЭТО купил?
- Дииин, - хнычет брат. - Дин, верни, это не твое.
- А если я отцу расскажу? - спрашиваю. - Будешь ему втирать, что тебе просто захотелось уточнить, откуда берутся дети? С научной точки зрения?
- Чего? - у Сэма глаза распахиваются так широко, что занимают почти пол лица. Он забывает моргнуть, отступает на шаг, позволяя мне, наконец, развязать засаленные веревочки и вытащить на свет...
- Что за хрень, - бормочу я, когда из папки один за другим начинают выскальзывать ксероксные листочки.
- "Адский Протей, или тысячеискусный изобразитель", Эразм Франциск, - угрюмо произносит Сэм.
- Ты что... - не нахожу слов. - Сдурел?
- Почему? - с вызовом спрашивает мелкий.
- Это же муть несусветная... Что ты в этой белиберде понимаешь, малявка?
- Сам малявка, - обиженно ворчит Сэм, собирая с пола рассыпанные листки, пока я пролистываю те, что остались в папке.
- Лучше бы комиксы читал.
- Я хочу знать, что за тварь была у меня под кроватью.
- Отец ее изгнал.
- Ну и что?
На это мне ответить нечего.
Только самому от себя становится смешно. Подумать только: порнуха у Сэмми под матрацем! Ха-ха-ха!

~

Время половина третьего, а его все нет. Господи, где он?! ГДЕ ОН!!!
Я облазил все подвалы в доме и чердак, я был "У Джо" за углом и в "Марк`н`Тони", который через два квартала. В школе, в парке, у миссис Мастерс. Обзвонил всех его одноклассников, чьи телефоны нашел в блокноте - да, да, да, черт побери, я залез в его рюкзак и разворошил все тетради и пинал! Он надуется на меня, когда увидит, и будет ныть, и строить из себя оскорбленное достоинство, но вероятнее всего нажалуется отцу, чтобы тот промыл мне мозги.
Плевать.
Пастору Джиму я звонить не стал. Если отец узнает... Черт, черт, ЧЕРТ!!!
Папа на ночной смене.
Где же ты, мелочь... Клянусь, я сдерну с тебя штаны и высеку ремнем вместе с пряжкой, только попадись! Места живого не оставлю!
Только вернись... Ну, вернись же, Сэмми...
Комната слишком маленькая. Четыре шага вперед и столько же в сторону. Учебники, тетрадки, фломастеры, машинки, футболка с космическим корабликом из "Полета навигатора" - уже заношенная до дыр. Сжимаю ее в кулаках и сижу, покачиваясь из стороны в сторону. Глаза дерет, в горле щекочет, еще немного - и взвою. Потому что я кретин. Потому что нельзя было на него кричать. Потому что он просто выскочил из дома, а я, вместо того, чтобы рвануть следом и вернуть его, проорал: "Ну, и катись, отсюда, сучка!" Сучкой - на Сэмми...
Разбил костяшки об косяк, когда понял, что его нет уже слишком долго. От злости, от досады, от страха... Ненавижу его. Мелкий, сопливый гаденыш! Неужели он не знает, насколько там опасно?! Отец ему даже из комнаты запрещал выходить, когда мы вместе на охоту уходили. Дверь запирал и ключ прятал. Так что все он знает, просто злит меня. Играет на нервах.
Или нет?
Я обегал все окрестности, звал его, разорался на всю улицу, пока какой-то урод со второго этажа не распахнул окно и не обматерил. А я даже ответить не смог. Внутри как будто черная дыра, тоска - словами не выразить. И снаружи все черно-белое, мутное, словно в тумане плывет и качается. Я, как пьяный, развернулся и поплелся домой.
Без пятнадцати три по полуночи.

~

До сих пор лихорадит.
Приползло пугало огородное! Нарисовалось на пороге все в слезах и соплях. Джинсы на коленках разорваны, кожа под ними содрана, красная от крови и вся в земле и галечной крошке. Ладони исцарапаны.
Растянулся на асфальте, когда убегал. Так ему и надо, недоумку! Будет знать, как в самоволку уходить.
Отвешиваю ему подзатыльник. Пусть не думает, будто меня можно разжалобить парой царапин и щенячьими глазищами. Подзатыльник он мужественно стерпел - знает же, что заслужил, поганец. Зато когда я в ванной начинаю промывать ему раны на коленках, хнычет.
- Дин, мне больно!
Еще бы тебе не было больно, придурок. Сразу надо было домой возвращаться, а не болтаться черт знает где и не ждать, пока и кровь, и содранная кожа засохнут вместе с прилипшей грязью.
Но вслух я этого не говорю. Малыш совсем расклеился. Еще пара обвинений - и ударится в рев. А я терпеть не могу, когда он ревет!
- Терпи, Сэмми, - и все. Даже мелюзгой обозвать язык не поворачивается.
Он сидит на краешке ванны, хлюпает носом, размазывая слезы по щекам грязными руками, и все шепчет:
- Не говори папе, не говори папе, Дин, пожалуйста, не говори папе.
Да уж, с папой надрывное "мне больно" точно не прокатит. Папа тебе так уши надерет, что мигом забудешь, где болело. Потому что главное папино требование - выполнять приказы и не нарываться.
А как я могу ему не говорить? Он что, слепой? Не увидит драные джинсы и стертые в кровь колени?
Но я пообещал... Черт побери, сколько можно врать отцу?! Сколько можно выгораживать это растрепанное чучело и распухшей физиономией? Сколько можно срываться и признавать свое поражение, глядя в эти доверчивые глазищи? Еще час назад готов был отходить его ремнем так, чтобы задница стала красно-синей, как у мандрила! И вот сижу перед ним, как болван, с коричневым от засохшей крови тампоном в руке и бурчу:
- Ладно, мелочь, не дрейфь, не скажу, - как будто снисходительно так.
Слава богу, хоть обниматься не лезет, а-то я б ему еще тумака впаял. Терпеть же не могу!
Дрыхнет. Кое-как сопли вытер, умылся и в кровать.
А мне еще его джинсы стирать. Ну, вроде как специально порвали, мода такая.
Я дурак.

~

Кажется, папа забросил ту идею с чердачным гоблином и работает над каким-то другим делом.
Он так часто делает: сначала копит информацию, а потом рассказывает, если требуется моя помощь. Иногда он рассказывает и раньше, если нужно вытянуть из кого-нибудь сведения. Тогда мы ездим по каким-то адресам, и я сижу рядом с ним в машине. Дышу горячим воздухом, от которого почему-то кружится голова. И слушаю отцовские рассказы: сухие, четкие сведения без комментариев: что, где, когда случилось, сколько жертв, кто виновен, какие подозрения и предложения. В такие моменты я не чувствую себя его сыном - только солдатом. Человеком, призванным выполнить свой долг. Чувствую ответственность, его доверие, его веру в меня.
Половина моих школьных приятелей - настоящие придурки. Живут нормальной жизнью. Спят, едят, прогуливают уроки и треплют нервы предкам. В башках каша, как у Моргана. Все разговоры вертятся вокруг вечеринок, родительских запретов на пиво и травку, сисек Синди Кроуфорд, последнего уровня Prince Of Persia, бейсбола, скейтборда, велосипедов и навороченных байков. Ну, еще у к