Название: Все дети видят ангелов.
Автор: Элли (Sophie)
Пара: Джон, Сэмми
Рейтинг: PG-13
Саммари: Джон Винчестер попал в переделку.
Отказ: от идеи Крипке тут мало что осталось, но все же отказываюсь. Да и «Живые в помощи» – не мной придуманная молитва.
От автора: я не знаю, почему мне в последнее время хочется писать такие коротенькие зарисовки. Наверное, в этом есть какой-то смысл.
2. Да, молитва провославная. И Джон не мог ее читать. А может и мог, кто их поймет, этих Винчестеров :-)



Трава пахнет гарью. Едкий, горячий запах режет ноздри, немилосердно дерет горло, и Джон сгибается, скрючивается на земле, хватаясь за бока, кашляя, выворачиваясь наизнанку от боли, хрипя и хватая ртом ставший вдруг таким драгоценным воздух. Перед глазами расходятся черные круги - один за другим, как волны от упавшего камешка на стоячей воде. Тяжесть... в легких... словно в них насыпают бетонную пыль, и она разбухает там, напитывается жидкостями, каменеет, заполняет собой все внутреннее пространство и давит на ребра, распирает грудную клетку.
Джон не успевает подумать: как жаль, что все поворачивается именно так. Или не хочет об этом думать. Или не верит, будто это и есть его смерть. Героическая, такая, какой и подобает быть у настоящего охотника. Смерть на охоте, смерть в бою.
Джон думает о другом. Если, конечно, можно назвать мыслями обрывки, вспышки, пули, свистящие в затуманенном агонией сознании.
... Сэмми носится по дому с игрушечным пистолетом. Распахивается дверь - и в коридор врывается свежий, остро пахнущий травой и ностальгией осенний ветер. Дин кричит, что на небе появилась радуга...
... "Кладешь палец на курок и мягко, очень мягко давишь. Давай, пробуй!"...
... Черная фигура в истлевших лохмотьях тянет костлявые руки к разметавшемуся на кровати Сэму. "В сторону, Дин!" И грохот выстрелов отражается от стен, закладывая уши, а в груди - адская смесь из ужаса, паники, непонимания...
... "Папа, а почему мы все время переезжаем?"...
... Огонь прокатывается клубами по потолку, и от собственного крика не слышно рева пламени...
Воспоминания мелькают одно за другим, но Джон не осознает этого. Не цепляется ни за одно из них.
Потому что не желает сдаваться.
Всего лишь простреленный бок. Всего лишь боль. Каждый вдох - как поворот ржавой железки в груди, каждый выдох - как горячий толчок крови, бьющий сквозь ткань рубашки. Может быть задето легкое. Может, перебито ребро. А может, пуля прошла навылет и просто оцарапала кожу.
Нужно верить в лучшее, да что там, просто верить! Потому что он не может умереть сейчас. Никак не может.
У Сэмми день рождения через неделю, ему вот-вот исполнится пять, а Джон еще не купил подарок... Это очень важно, правда? Именно сейчас. Нельзя умереть, не купив сыну подарок, потому что он должен узнать, какой сильной... какой невыносимой... горькой... безнадежной любовью он любит его. Их обоих.
И Дин. У него проблемы с одноклассниками, и он обещал разобраться. Для чего же еще нужен отец, как не для защиты своих детей? Как же, черт побери, он сейчас умрет, как посмотрит потом Дину в глаза... в глаза - после смерти...
Джон приподнимает голову, чувствуя, как с краешка разбитой губы струится кровь. Это хорошо, что он еще чувствует такие мелочи. Значит, он еще жив. Значит, есть смысл напрягать мышцы, которые уже пронизывает смертельный холодок, и вытаскивать из-под неповоротливого, ставшего вдруг чужим и вдесятеро отяжелевшим тела ослабшую руку.
А еще - молиться.
... Живущий под кровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится...
В боку горячо-горячо, как в печке. Лихорадочный жар распространяется по груди, бежит мурашками, какими-то огненными жучками-скарабеями, а ноги леденеют. И пальцы рук кажутся холодными и слабыми, вязкими, как кисель. Сквозь круги перед глазами, сквозь сумасшедшее мельтешение воспоминаний проступает черная, истоптанная трава, от которой невыносимо пахнет гарью. Порохом. И кровью. Каждая травинка выжигается в мозгу, и Джон отчаянно хватается за это зрелище. Не закрывать глаз. Не отпускать острые, изломанные стебли. Терпеть. Терпеть. Терпеть.
А еще - молиться.
... Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень...
Ему кажется, прошла вечность. На самом деле - несколько мгновений.
Чужие шаги отдаются в голове глухим тупаньем: буммм, буммм, буммм по земле. Ботинки с коваными подметками все ближе - туманные, серые, плывущие в какой-то своей собственной, параллельной реальности.
Непослушные пальцы скребут по траве, что-то ищут - что-то очень важное. Джон с трудом вспоминает, что, - слишком сосредоточен на том, чтобы не провалиться в небытие.
А еще - молитвой.
... Падут подле тебя тысяча и десять тысяч - одесную тебя, но к тебе не приблизятся...
- Вот и все, сучье отродье, - произносит голос. Кто-то возвышается над Джоном - трудно вспомнить имя. - Скажи "аста ла виста" и все закончится.
Дуло пистолета похоже на дырку. Простую черную дырку. Джон еще не видит его, только предчувствует его появление в поле зрения. Человек не торопится. А куда ему торопиться? Враг повержен, ночь темна, в радиусе нескольких миль вокруг - одни сосны да ели. И заброшенная трасса, чей асфальт давно пробила трава.
Наверное, поэтому хруст веток звучит для Джона настолько нереально.
Если бы сейчас, здесь, посреди глухого леса вдруг забили церковные колокола, эффект получился бы один в один.
Человек вскидывает оружие, резко разворачиваясь всем корпусом. Джон не может такого увидеть - чувствует, как его напряжение выплескивается в ночной воздух, наливается тяжестью. Джон чувствует на губах странный кисловатый привкус и думает, что это страх. Чужой ли? Свой? Или того существа, которое прячется где-то неподалеку?
- ... Ибо ангелам своим заповедует о тебе... - губы едва шевелятся. Медная, горькая кровь расплавленной лавой стекает по подбородку.
- Что?! - человек почти подпрыгивает. - Что ты сказал, урод?!
Снова хруст - и нервный выстрел наугад. Человек затравленно озирается.
Кто-то есть. Здесь точно кто-то есть!
... охранять тебя на всех путях твоих...
Пальцы вдруг нащупывают знакомый холодный металл рукоятки и обхватывают его. И мышцы сокращаются, наливаясь привычной силой, когда Джон вскидывает руку и, не целясь, жмет на курок.
Только когда пуля прошивает чужое сердце, Джон вспоминает все. Звонок Эллен, название городка, количество жертв... пятеро детишек и один подросток - только за последние три месяца. Рев мотора в Импале, надутую мордашку Сэмми и сосредоточенно сдвинутые брови Дина. Обшарпанные стены гостиничного номера. Тяжелый пистолет в тонких пальцах девятилетнего сынишки. Обещание купить младшему большой-большой подарок на день рождения.
И пустынную дорогу.
И прогнившую хибару.
И обгоревшие детские косточки в каминной золе.
- Избавлю его и прославлю его, - выдыхает Джон под удар о землю подломленного тела, - долготой дней насыщу его и явлю ему спасение мое. Аминь.

* * *


Чернота рассеивается постепенно. Чернота плывет и качается, расцветает перед глазами чернильными кляксами, и Джон удивленно наблюдает за ней: сколько все-таки во мраке красок...
Бок пульсирует болью, так что воспоминания не заставляют себя долго ждать.
Он все еще здесь, за сараем у старого лесничего дома. Лежит на колючей сухой траве. Ветки впиваются в шею - видимо, слишком давно: кожа уже потеряла чувствительность.
Джон проводит рукой по лбу, по слипшимся от пота волосам, по распухшей от ударов скуле и расквашенным в кровь губам. Скребет высохшие на коже дорожки и запекшуюся корку и переводит мутный взгляд на набившиеся под ногти бордовые чешуйки. Приподнимается на локтях.
Над лесом встает туманный рассвет.
Сколько же он здесь провалялся? Несколько часов? И где... где тот, что шуршал в кустах? Где тот, чьи неосторожные шаги спасли ему жизнь?
Поначалу Джон решает, что это один из выживших детей. Каким-то образом выбрался из клетки в сарае и бросился бежать. Но потом, когда ему удается подняться на ноги, зажимая огнестрельную рану в боку скомканной в ладони тканью куртки, оказывается... Голов на каминной полке шесть. Все, кто пропал. Все мертвы.
Не дух, не призрак и даже не зомби. Не вампир, не демон, не оборотень. Человек. Если только можно назвать человеком чудовище, запекающее детей на углях в камине. Урод, не боящийся ни Бога, ни черта, убожество с исковерканной душой... вовсе без души и без надежды на спасение.
Пока Джон закапывает останки несчастных жертв во дворе, ему даже жаль, что ублюдок умер слишком легкой смертью. Сам бы он приготовил для него что-нибудь посерьезнее... Остается лишь надеяться, что в аду ему воздастся по полной.
Позже, кое-как отряхнув с одежды пыль и землю, едва не проваливаясь в обморочную черноту, Джон залезает в Импалу. Дрожащей рукой достает из бордачка фляжку со святой водой и выпивает все до капли. Несколько долгих минут сидит, закрыв глаза: чернильные кляксы все цветут буйным цветом, и в них вкрапляются красные, оранжевые... даже зеленые...
Дорога проходит, как во сне.
Джон уже знает, что пуля прошла навылет. Царапина, не больше. Просто большая кровопотеря. Хотя... Ночью... Он знал совсем другое. Он мог поклясться, что пробито легкое, он чувствовал, как кровь заполняет трахею, льется в пищевод и стекает изо рта. Он, черт побери, готовился умереть!
Может, это было лишь кошмаром?
Ему еще придется об этом поразмыслить. Но не сейчас.
Он паркует машину в обочины позади главного здания мотеля, избегая общей стоянки. Прижимает к боку дорожную сумку, в которой практически ничего нет, кроме пары баночек соли, спичек и дорожных карт. И идет к своему номеру, стараясь держаться ровно. Впрочем, даже если занесет, не беда - сойдет за пьяницу, и только.
В номере еще темно. Задернуты шторы, дверь в комнатку сыновей приоткрыта.
Джон на цыпочках проходит в ванную, чтобы обработать рану. Потом, кое-как перебинтовавшись, натягивает на себя чистую майку и садится на диван с бутылкой воды из холодильника. Сильно клонит в сон. Голова тяжелеет и опускается на грудь.
Джон засыпает, не замечая любопытного карего глаза, следящего за ним сквозь дверную щель.
- Привет, - шепчет Сэмми.
Неуверенно, испуганно протискивается в узкий проем, не рискуя открывать дверь шире, чтобы не заскрипела. Утренний холод заползает под теплую фланелевую пижамку. Тихонько шлепая босыми ножками по полу, малыш подходит к дивану, смотрит на отца, и в широко распахнутых глазах отражается что-то... нет, кто-то... Взгляд скользит по широкой отцовской груди, натыкается на кровавое пятно, расползающееся по белой ткани майки. По щекам текут слезы, и он быстро и как-то сердито трет лицо кулачками.
- Теперь все будет хорошо, - тихонько произносит он. - Правда? Ты позаботился о моем папе?
- Сэм? - Джон открывает глаза, несколько раз моргает, с трудом различая заплаканное личико младшего сынишки. - Сэмми? Ты чего ревешь?
И протягивает к нему руки, морщась от острой боли в боку.
- Привет, пап, - Сэм хлюпает носом и вытирается рукавом пижамы. - А дядя уже ушел.
- Кто? - Джон застывает, мгновенно начиная перебирать все возможные варианты, напрягаясь, весь превращаясь в слух, осязание, обоняние... Въевшиеся в кровь, в саму душу охотничьи привычки.
- Дядя, пап. Тот, что пришел с тобой.
Сердце пропускает удар.
- Сэмми... Что за дядя?
- Ну, тот... с крыльями. Он сказал, теперь все будет хорошо, - Сэм задумывается. - Как думаешь, он еще вернется?
Джон смотрит на сына потрясенно, и в душе вдруг воцаряется странное умиротворение. Он прижимает малыша к себе, зарывается носом в пушистые, пропитанные теплым, сонным запахом волосы и зажмуривается от счастья.
- Не знаю, Сэмми.
Честно. Не знаю.