Социум нигде не даёт нам покоя. Он наполняет и наполняет наше бессознательное социальными рефлексами, взращивает в нашей голове нашу социальную позицию. Психологический субъект оказывается расщеплённым, по сути раздвоенным. И всю жизнь нас донимает воображаемое отношение между одним «Я» и другим «Я» в виде ЖАЛОСТИ К СЕБЕ.
Жалость к себе совсем не склонна демонстрировать себя открыто. Как только образ себя кто-то пытается разглядеть поближе, он съёживается, деформируется, ещё глубже уходит в тень. Тайны и признания для посторонних не предназначены. А в число «посторонних» входит и наше сознательное «Я» со своими масками и ролями. Получается, что при жалости к себе фиктивный «наблюдатель» жалеет не менее фиктивного «наблюдаемого субъекта».
Отчего же этот процесс так глубоко скрыт от нашего осознания? Отчего он заблокирован и недоступен прямому анализу? – Оказывается, по простой социальной причине, внушённой нам в раннем детстве: – ЖАЛЕТЬ САМОГО СЕБЯ НЕПРИЛИЧНО, это, мол, СВИДЕТЕЛЬСТВО ИЗЛИШНЕГО СЕБЯЛЮБИЯ И ОБЩЕЙ СОЦИАЛЬНОЙ СЛАБОСТИ. А вот жалеть, мол, других – хорошо, поскольку это свидетельство альтруизма и, соответственно, «силы». И мы не боимся себя пожалеть только со специальными оговорками и в специальных условиях – таких, как «большое личное горе». Неужели, чтобы без стеснения жалеть себя, нужно, например, попасть в автомобильную катастрофу или неизлечимо заболеть?..
Жалость к себе – это нормальная часть полноценной социальной личности. Она так же необходима, как страх смерти и чувство собственной важности.
Примечание. Всё вышесказанное не исключает существования особой категории людей, для которых жалость к себе – это образ жизни, способ привлекать к себе внимание, находить комфортное положение в их социальном мирке. Они всячески эксплуатируют это чувство, если находят жертву, склонную испытывать чувство вины по любому поводу. Но не о них здесь речь.
Биологическое начало жалости к себе происходит из обычного инстинкта самосохранения, – точнее, связано с переживанием допустимого предела физических и психических нагрузок. Это животные испытывают страх лишь при виде непосредственной угрозы. А человек боится «идеи» смерти, мысли о смерти, из-за чего и страдает даже в ситуации полной безопасности. Жалость к себе, вызванная страхом смерти, как бы почти очевидна, а вернее – более проста для понимания. Смерть способна подкрадываться к биологическому существу незаметно, обходя все защитные механизмы страха. Чтобы остаться в живых, надо перебрать все возможные варианты – бежать, нападать, прикидываться мёртвым. Если ничто из этого не разрешает ситуацию, остаётся один выход, самый рискованный, – взять паузу, которая может вернуть силы для продолжения борьбы. На этом психическом фоне переживания вынужденного бессилия выросло могучее чувство жалости к себе.
Очень часто мы даже не знаем почему, но жалеем себя. Жалость к себе работает практически непрерывно, потому что она связана со страданием и болью в социальной жизни человека. Пребывая где-то на грани осознаваемого внутреннего пространства, жалость к себе ноет внутри без перерывов. Мы давно привыкли к этой почти неосознаваемой тяжести в груди, к тому, что наше солнечное сплетение никогда не расслабляется полностью. Мы готовы страдать и жалеть, жалеть и страдать.
В психической жизни массового человека интересным образом чередуются жалость к себе и жалость к другим. Мы совершаем добрые дела – иногда полезные, иногда бесполезные, и испытываем известное удовлетворение в любом случае, даже если наш поступок не принес никакой пользы ближнему. Время от времени мы просто обязаны убеждать себя, что действительно жалеем других людей. Но жалость к другим – это, скорее, проекция жалости к себе. Более того, жалость сменяется чёрствостью и даже жестокостью, безразличие и погружённость в себя сменяется приступом сострадания. Жалость к другим напоминает, что вас тоже следует пожалеть: «Я вижу в вас себя. Ведь и мне может быть так плохо. Я вас пожалею». Если вас жалеть некому, вы жалеете себя сами и становитесь чёрствым эгоистом: «Я занят собой, потому что никто другой мною не занят. Мне себя жалко, но вы этого не увидите, – ведь вам нет до меня никакого дела». Через некоторое время маятник отклоняется в противоположную сторону – и вот вы снова жалеете других.
В социальной части жалость к себе – корень всякого потакания, страх перемен, страх изменения социального статуса, вечный поиск сиюминутного убежища (что стратегически часто бывает ошибочным).
Изначально жалость к себе – это инфантилизм, желание вечно оставаться зависимым и безответственным, опекаемым авторитетными фигурами социума. Некоторые умудряются сохранить свой инфантилизм до глубокой старости, пряча его за той или иной социальной маской. Но большинство проявляют гибкость и свойственную человеку высокую обучаемость. Ведь нет никакого способа остановить давление социума, никогда не заканчиваются проблемы, угрозы, посягательства, принуждение, стрессы. В таких условиях человек приобрёл способность прогнозировать, учиться и делать выводы, тем более, что ситуаций, когда он оказывается действительно прижатым к стене, предостаточно. Так жалость к себе стала универсальной реакцией на любое неподтверждение роли, любое посягательство на иерархию ценностей. А это уже другая жалость к себе – она вызвана чувством собственной важности. Приступ жалости к себе – иногда короткий, иногда затяжной, более сильный или относительно более слабый – стал отзывом на все виды ломок социальных неподтверждений.
Жалость к себе, возникшая от ущемления чувства собственной важности, имеет две формулировки, которые выступают в роли самооправдания: «Я унижен» и «Я недостоин». Обе формулы возникают внутри образа себя и являются личностными искажениями. Первая восходит к образу «Я» для других, вторая – к образу «Я» для себя.
Специфика жалости к себе в том, что у неё собственная вполне бессознательная иерархия усилий. Есть целый ряд многократно повторяемых и привычных усилий, с которыми наша жалость давно смирилась. Когда же напряжённое усилие вызывает боль в той или иной степени, самым простым разрешением ситуации является отказ от действия, опирающийся на лень, то есть нежелание прилагать усилие. Можно сколько угодно говорить себе и друг другу о том, что «синонимы лени – безволие и бесхарактерность», что «под маской лени или безволия жалость тщательно оберегает нас от любой процедуры, которая способна по-настоящему изменить уровень нашего осознания и открыть принципиально новый способ жизни»… Так это – для того, кто хочет менять уровень осознания и открывать принципиально новый способ жизни. Тогда только и можно говорить о терпении и нетерпении, волевых усилиях и волевых насилиях, изощрённом самообмане и издевательстве над привычной системой запретов, трансформации жалости к себе (в готовность долго выносить некомфортные внешние давления, раздражающие или болезненные условия, готовность следовать однажды принятому решению, настроению или неестественной стратегии в определённых обстоятельствах) и силе поддержания стандартной системы реакций.
Но мы слишком ригидны и совсем не желаем подчиняться дисциплине. Если сосредоточиться на устранении жалости к себе, можно легко (а главное, незаметно) впасть в противоположную крайность – возненавидеть себя за лень, слабость, сентиментальность, неспособность к упорядоченному действию и т. д. В этом случае человек будет усиленно доказывать себе, что не таков, – подвергать себя различным испытаниям, предаваться специальной аскезе, для которой на самом деле нет причин, более того – подобным же образом воспитывать ближних. Ибо чем они лучше его? Если он может заставить себя, то и они могут.
И это совсем не трансформация жалости к себе, а её инверсия (от лат. inversio – переворачивание; перестановка). Человек жалеет себя извращённым, парадоксальным способом. Человек словно говорит невидимому наблюдателю: «Видишь, до чего ты меня довел! Видишь, на что я иду ради усиления осознания?» И ненависть кормит сама себя.
Понятно, что совершенно необходимо регулярно пересматривать мотивы своих ежедневных действий и не допускать развития подобного сценария.
Симптом, непременно сопровождающий жалость к себе, – это индульгирование. Индульгирование – очень широкое понятие. Так, например, переводчики кастанедовских работ индульгирование обозначали, как «потакание себе». Очевидно, они были правы, когда не воспользовались русским синонимичным словосочетанием, поскольку мы имеем дело с термином, обозначающим целый класс явлений и процессов в психической жизни человека. Сказать «он потакает себе» – практически ничего не сказать.
Жалость к себе либо предупреждает нас о грядущих неприятностях, либо напоминает о прошедших. Стоит выследить жалость к себе, как индульгирование уходит. Вы испытываете чувства и эмоции, но они перестают возвращаться.
Индульгирование может быть и «фиксирующим», и разрушающим. Оно может разрушать здоровье, энергетический тонус. Оно может наносить колоссальный вред, хотя изначальная задача этого процесса – самосохранение индивида.
И практически во всех случаях за началом процесса потакания себе стоит жалость и первая её личина – лень. Через индульгирование мы фиксируем своё восприятие, закрепляем чувства и эмоции, способствуем бесконечному повторению поведенческих программ. После того, как все эти, в общем, полезные действия совершены, мы погружаемся в трясину истощающего индульгирования, – причём истощающее индульгирование у взрослого человека отнимает куда больше времени.
Целая область человеческих действий оказывается продуктом именно этого вида индульгирования. Например, мы постоянно жаждем подтверждения сигнала: «Ты любим», или «Ты добрый», или «Ты умный» и т.д. и т.п. Человек вновь и вновь отправляется туда, где он может получить этот сигнал, где он может сыграть некую подходящую роль.
Нередко именно на таком индульгировании держится имитация дружбы. Подобно заводной игрушке, мы отправляемся в компанию, где уже наготове два-три разинутых рта: «Какой ты умный!», «Какой ты оригинальный!», «Какой ты талантливый!» Точно так же, на автоматическом «заводе», мы уносим ноги от людей, которые говорят: «Ты должен измениться!», «Ты плохо и мало работаешь!», «Ты не реализовал себя». Обычный человек не может это слушать. Он гневается и уходит в придуманное убежище. А потом (о, индульгирование!) он начинает мысленно отвечать неприятным собеседникам, доказывать свою безусловную правоту, приводить оправдания и аргументы. Он впадает в состояние мрачной обиды на весь свет и доводит себя до такой степени угнетённости, что погружается в подлинную депрессию.
Бывают настолько чрезмерные случаи, что даже спустя месяц индульгирующий субъект не может выйти из мрачного настроения. Его осознание максимально сужено, оно бесконечно повторяет «Меня обидели», «меня обидели», «меня обидели», – и, разумеется, обидели несправедливо. Для человеческого эго «справедливых» обид просто не бывает. Жалость к себе никогда не допустит, чтобы посягнули на основы чувства собственной важности. Ведь они – близнецы-братья, у них общая цель.
Жалость к себе, объединившись с индульгированием, никогда ни в чём не уверена до конца. ПОДТВЕРДИТЕ! – вот её девиз. А затем ещё раз подтвердите.
Поэтому обычный человек постоянно нуждается в помощи и утешении – физическом, моральном, психологическом, каком угодно. Мы постоянно стремимся опереться на чьи-то плечи. Родители, близкие, друзья, – все должны гладить нас по головке и говорить: «Что бы там ни было, а ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ!»
Принимать помощь и нуждаться в ней – разные вещи. Бывает просто необходимо принять утешение. Человек устроен так, что порой через утешение ближнего реализует собственную воображаемую ценность. Пока мы находимся в социуме, всегда найдутся люди, которые чувствуют настоятельную необходимость кого-то утешать. Окружающие люди не умеют иначе выражать сочувствие. Они нуждаются в выражении сочувствия, чтобы думать о себе хорошо. Мы не можем полностью и всесторонне отказаться от жалости к себе. Это так же неверно, как отказаться от страха смерти. Жалость – это регулятор наших усилий. Но мы должны знать, когда жалость к себе останавливает наше развитие, а когда – исполняет возложенную на него функцию самосохранения существа.
Есть экстремальные позиции восприятия, когда мы просто узнаём, что такое – быть «безжалостным». Это необходимый опыт «временного отключения программы».
Всякая помощь – это ещё и ответственность. Любое решение в жизни – это не сиюминутная реакция, не приступ сентиментальности. Это – начало цепочки событий, каждое из которых – следствие предыдущего выбора. Если мы полагаем, что в конкретной ситуации конкретному человеку следует помочь, то должны быть готовы к очень длинной череде следствий. Решение – это не каприз, который можно впоследствии оправдать жалостью. Решение – это действие Силы.
Проблема выбора (как реагировать и как поступать) встаёт перед нами предельно часто. Независимо от степени осознанности мы выбираем, следуя частным и общим психологическим законам. Это и можно назвать в широком смысле «человеческой рациональностью», жизнью внутри описания и по законам описания. Человеческая рациональность – это не логика, это – психология. За каждым поступком, чувством или реакцией у нормального человека кроется система мотивов, обусловленная постигаемыми законами его биосоциальной природы. Если значительно упростить ситуацию, человеком всегда движут либо биологические программы выживания и размножения, либо социальные – программы роли, статуса и реализации. Поскольку каждая конкретная ситуация взаимодействия человека и мира часто включает в себя элементы животного и общественного, мы движемся путём сложных компромиссов, словно пытаясь усидеть на двух стульях одновременно. (с) http://chugreev.ru/