Снимку ровно сорок лет. Сделан в последнюю декаду июня 1976 года.
Это выпускной последнего маминого класса - вот она справа стоит. В дальнейшем она классное руководство уже не брала - посвятила себя руководящей работе.
76-й год был своего рода переломным - это был первый в истории год, когда мальчикам специально на выпускной стали справлять выходные костюмы. В наш выпускной в предыдущем году мальчик в костюме был ровно один - мой школьный друг, родители которого только что вернулись из двухлетней загранкомандировки в Милан. Привезли ему шикарнейший по тогдашним меркам костюм, но ошиблись с размером - Мишка вытянулся и светил щиколотками и голыми запястьями. Ну да он не шибко страдал - у него еще был джинсовый костюм, в котором на городском "бродвее" он производил совершенный фурор.
А все остальные ребята из трех выпускных классов все как один были просто в белых рубашках.
Эти ребята, которые на год младше меня, мне все знакомы - сколько раз у нас дома собирались, да плюс мама брала меня и брата в поездки вместе с классом.
Судьбы многих мне известны. О каждом можно пост написать.
Но я расскажу всего об одном. О том, что стоит справа от Бори Земляка, который в светлом костюме.
Его одноклассница, которая выглядывает из-за его левого плеча, уже 20 лет живет в Сиднее и печатает в Москве свои книжки под псевдонимом "Марина Хованская".
А этого мальчика звали Андрей Одинцов. "Звали" - потому что я последний раз виделся с ним еще в начале 90-х.
Моя мама знала Андрея еще первоклассником, которого приводила в школу совершенно обалденная мама - настоящая королева, от нарядов которой учительницы еще неделю потом шушукались между собой. Это мне мама уже потом рассказывала, когда вырос, а Андрей появился у нее в классе.
А до этого произошло следующее.
Папу Андрея, который работал на том же заводе-гиганте, что и мой отец (а потом всю молодость и я), послали в загранкомандировку. В Иран. Это еще при шахе Мохаммеде Реза Пехлеви, которого потом свергли исламисты аятоллы Хомейни.
Это была крутейшая "загранка", о какой мог мечтать краматорский инженер. Самые высокие оклады, самая весомая валюта, короче, без "волги" оттуда никто не возвращался. Хотя все потом плакались, как экономили каждый цент и испытывали острейший комплекс неполноценности перед "фирмачами", работавшими на строительстве завода бок о бок к нашими. У тех зарплаты были выше на порядок.
В двухлетние командировки можно было ездить с семьей, если дети были не старше 14 лет.
Вот семья Одинцовых и отправилась в полном составе - муж, жена и сын с дочерью-дошкольницей.
Жили в специальном городке для иностранных специалистов. (В 30-е годы, когда строился наш Новокраматорский машиностроительный завод, тоже существовал такой квартал, где вплоть до середины 70-х были единственные в Краматорске жилые дома с лифтом. (по 7 этажей). Там одно время в коммунаке жила семья моего дяди, занимая комнату в 24 (!) метра. Мы ходили к ним в гости, и катание на лифте с лифтершей было для нас, детей, гвоздем программы.)
Кроме советских, там же проживали и специалисты из других стран, выполняя свои контракты.
И вот у мамы Андрея там случился роман с американским бизнесменом.
Американец совершенно потерял голову. Он был согласен на все.
И в итоге он со своей русской возлюбленной устроил побег, наплевав на контракт. Взяли с собой в Америку и обоих детей.
Конечно, отцу Андрея это сломало жизнь. Мало того, что жена изменила и семьи лишился, так еще и совдеповские ханжи тут же отправили его обратно, от стыда подальше.
Поначалу в Америке была сказка и воплощение американской мечты. У бизнесмена была вилла в Сан-Диего, элитном секторе Калифорнии. Естественно, своей возлюбленной он новую машину подарил.
На которой она вскорости и разбилась.
Изувеченное тело врачи вылечили, но случилось гораздо худшее - после черепно-мозговой травмы мама Андрея повредилась в уме.
Для американца это был страшный удар - в прежней плотской оболочке находилась уже вовсе не та душа, от которой он был на седьмом небе от счастья.
Короче, любовь умерла.
Жить вместе тоже стало невозможным.
И вот несколько последующих лет мама Андрея и его младшей сестренки потратила на обивание совдеповских порогов - попасть домой можно было только по специальному разрешению. Как и отлучиться оттуда. (Нынешняя молодежь плохо себе представляет, что такое выхлопатывать ВЫЕЗДНУЮ визу, когда тебя проверяют до седьмого колена и собеседование проводят, достаточно ли ты одобряешь и поддерживаешь политику партии и правительства, и можно и тебе доверить такой ответственный шаг, как посещение заграницы. Многим и не разрешали.)
В общем, после долгих мытарств Одинцовым удалось вернуться в родной Краматорск.
К тому моменту у папы Андрея уже была другая семья.
И возвращенцы поселились у бабушки, живя на две пенсии - бабушкину и мамину, как инвалида по психиатрии.
На тот момент подросшая сестренка Андрея русский забыла начисто, а сам Андрей, хоть и говорил, но в разговоре или отвечая у доски конкретно тупил, прерываясь на заметные паузы. Это он, услышав вопрос, переводил с английского, на котором думал, на русский свои ответы.
Учительница английского, Валентина Ивановна, ставила Андрею тройки по своему предмету, поскольку мальчик говорил по-английски из рук вон плохо - совсем не так, как она учила.
Мальчик поступил неожиданно - он пошел к директору школы и попросил перевести его к другой учительнице - моей маме. С тех пор он железно выигрывал все городские школьные олимпиады, а маме за это лавры доставались.
Мальчик был абсолютный тихоня, совершенно не понимал стеба, все принимал за чистую монету и выглядел конкретным чудаком. За это классная гопота (а школа находилась в "плохом" районе, такой краматорской Молдаванке) взялась его прессовать со всей дури. Помню его тогдашних мучителей - Птахин, Назаренко, Швильдадзе. А еще Замотин, папа которого был начальник краматорского КГБ, наглецу-сыночку все сходило с рук, и он просто упивался безнаказанностью. (Я кое-кого из них и сейчас вижу - конченные опустившиеся алкаши. А Замотин погиб.)
Некоторое время Андрей щеголял набитой мордой каждый божий день.
В конце концов покровительство над Андреем в классе взяла Ирина Рычкова - здоровенная деваха ростом выше любого из его обидчиков, не говоря о массе. Ну а после восьмого, когда "трудновоспитуемый контингент" свалил в "бурсу" (ПТУ по-нашему), бедный парень наконец-то перевел дух.
Получив аттестат, с которыми в руках они запечатлены на снимке, Андрей поехал в Москву и там играючи поступил в институт иностранных языков им. Мориса Тореза. Приезжая оттуда на каникулы, непременно навещал мою маму. Я, будучи студентом на курс старше, неизменно пускал в ход дежурную подколку:
- О, Андрюха! Ну как там у вас в Патриса Лумумбы?
На что неизменно следовал ожидаемый ответ. Андрей с незлобивой усталостью всякий раз мне отвечал:
- Алексей. Ну я же тебе уже сто раз объяснял - Патриса Лумумбы это друго-о-ой университет, а я в институте Мориса Торе-е-еза учусь.
Как-то зимой, то ли в самом конце, то ли в оттепель, я, уже женатый, вдруг сталкиваюсь с ним на улице, как раз на углу дома, описанного мною в посте "Шрам-2". Начинаю с традиционного ритуала.
- О, Андрюха! Ну как там в Патриса Лумумбы?!
- Здравствуй, Алексей. Ну, во-первых, не в Патриса Лумумбы, а в Мориса Тореза. А во-вторых, я там больше не учусь.
- Опа! А шо такое?
- Да долго рассказывать. Не сейчас.
- Ну и где ты теперь?
- На НКМЗ устроился. В железнодорожный цех. Работаю помощником составителя поездов.
- Ну, бывай. Расскажешь потом когда-нибудь.
Как сейчас помню. На дворе минус 1, с крыш каплет, под ногами снег как раз такой, что лучше всего снежную бабу лепить. Небо пасмурное, и все звуки приобретают особую гулкость. Только в оттепель такое бывает.
И Андрей, блестяще владеющий английским, стоит передо мной в облезлой кроличьей шапке, в детском драповом пальтишке с цигейковым воротником, на ногах - пенсионерские фетровые боты "прощай, молодость" на резиновой подошве.
Потом я его в этом виде встречал не раз. Но наши встречи приобретали раз от разу все более странный отпечаток.
Он вдруг с воодушевлением бросался рассказывать о всяких паранормальных явлениях, НЛО и тому подобной хрени, и в какой-то момент я замечал, что из собеседника льется какой-то беспорядочный набор слов.
"Э-э-э, " - думал я. -" Похоже, парнишка, чердак-то у тебя того..."
Рассказал о своем удручающем открытии маме. И впоследствии, завидев Андрея, старался перейти на другую сторону улицы. Мучаясь сомнениями - а может, никакой такой автокатастрофы с его мамой в Америке и не было? Может, это у него наследственное?
Прошли годы. СССР распался.
У меня уже двое детей, своя квартира, своя жизнь. Мой брат из-за таинственной болезни стал инвалидом первой группы, с неработающим вестибулярным аппаратом и полной неспособностью ориентироваться в темноте.
Однажды звонит телефон. Летом дело было. Мама.
- Алеша, хочешь заскочить? Андрей Одинцов у нас.
- Конечно, хочу! Сто лет его не видел!
- Приходи. Интересно.
Идти-то мне было ровно через квартал.
И вот я вижу Андрея в отличном костюме и стильном галстуке. Он продолжает рассказывать маме, что снова в Москве. Преподает в частном ВУЗе. Увлекается экстрасенсорикой.
Мама встрепенулась:
- А можешь Димку нашего посмотреть?
- А что с ним?
- Да в том-то и дело, что никто не знает. Все разное говорят. А он рук не чувствует, ноги как затекшие, равновесие с трудом держит. Мне уже давно соседи жалуются:"Светлана Олеговна, что ж это ваш Дима все время пьяный? Ну разве это дело?.." А он не пьяный вовсе! Его ноги не держат!
- Зовите.
Мама пошла в димкину комнату, какое-то время там было слышно "бу-бу-бу", но в конце концов мой брат приковылял на своих восковых ногах и плюхнулся в кресло.
А Андрей достал из портфеля свои лозоходческие рамки и давай у него перед лицом их водить.
Брат, скривившись в снисходительной ухмылочке, взирал на это как на низкопробную клоунаду.
Но постепенно, по мере комментариев Андрея, выражение лица у него менялось, он подобрался и стал с готовностью отвечать на задаваемые вопросы.
В конце концов Андрей начал что-то толковать о поврежденном биополе и причинах, вызвавших это, и посоветовал исправить некоторые ситуации, извинившись перед очень давно обиженной женщиной и обязательно добившись прощения.
Потом Андрей ушел, Димка продолжал ошарашенно сидеть.
- Мам! Ну вот КАК у него это получается?!.. Он же мне просто в голову влез!.. Вот это про красное платье - да об этом ВООБЩЕ никто знать не мог, кроме меня! Невероятно!
А потом, когда и он перебрался к себе, и мы с мамой остались наедине, она передала мне то, что Андрей рассказал ей до моего прихода.
Осенью 1979 года студенты института имени Мориса Тореза провели сидячую забастовку в знак протеста против вторжения советских войск в Афганистан.
Всех участников забастовки вышибли с волчьим билетом из ВУЗа и отправили по домам, запретив находиться в столице.
А потом в течение многих лет перед 7 ноября и 1 мая у подъезда , где жил Андрей, останавливалась "скорая", из которой вылезали "искусствоведы в штатском". Заламывали парня, пихали в машину и везли "на Доменные" - это был наш устоявшийся эвфемизм дурдома.
Там Андрея напичкивали всякой дрянью до полной потери рассудка. Очухаться с горем пополам удавалось в самый канун следующей "профилактики".
В Перестройку наконец оставили в покое. И потом жизнь очень быстро наладилась.
Я потом много раз сопоставлял услышанное тогда с увиденным весной 1990 года у входа в давно снесенную гостиницу "Россия", когда с напарником шлялись по Москве, возвращаясь из командировки в пермский городок Чусовой.
Там, в гостинице, в тот период проживали делегаты всесоюзного съезда народных депутатов, которые по пути в Дворец съездов не могли миновать палаточный городок протестующих.
Возле советских брезентовых палаток, из которых порой торчали ноги в протертых носках, были выставлены фанерки с поясняющим текстом. Текст был написан химическим карандашом, нередко трудноразборчивыми каракулями.
Некоторые из них начинались примерно так: " Я являюсь жертвой карательной психиатрии, с помощью которой советские власти расправились со мной за критику областного руководства такой-то области и т.д." На определенном этапе чтения вдруг осознавал, что дальше идет чистый бред. Запомнились тогда тщетные усилия связать воедино обрывки мыслей, чтобы увидеть хоть какое-то здравое зерно в скачущих по фанерке словах.
Я тогда еще напарнику хмыкнул:
- Ой, не факт, что все эти "КГБшные происки" - что-то более чем бред больного воображения.
Рассказ Андрея заставил меня взглянуть на это по-иному.