Я очень хорошо понимал, что иду на войну. Там все боятся, но потом привыкаешь ко взрывам, стрелкотне. Больше всего запомнился момент невероятной усталости, это было когда мы повторно заходили в Иловайск, 18-19 августа, тогда мы удерживали полгорода, а вторая половина была под сепарами. Нам нужно  было переходить через железную дорогу, а они поставили пулеметные точки, и мы, будто самоубийцы какие-то, пошли через пешоходный мост над путями, поскольку нужно было прорываться дальше. Нас было 70 чоловек. Нам местные говорили, що там  взвод чеченцев, примерно 30 человек, а скольки сепаров вообще - было неизвестно.

[434x650]

 

Мы тогда вели очень долгий и очень интенсивный бой, где-то примерно  4-5 часов без перерыва. Афганцы, что были с нами, говорили, что они такого никогда не видели в Афганистане.

Нас начали брать в кольцо, мы начали отступать, потом выяснилось, что их было приблизительно 500-700 человек, у них было две "Ноны", а мы шли только с автоматами и пулеметами.

Когда возвращались назад, истратив почти  весь боекомплект, по мосту идти было невозможно, потому что он был под интенсивным огнем, весь простреливался. Перебегали под ним, а железная дорога была очень широкая. Ми поставили оужие на автоматический режим иі перемещались от столба к столбау отстреливаясь, чтобы сепары не могли поднять головы. Я, когда перебежал дорогу, упал без сил. Ко мне подошла медсестра и спросила, все ли нормально, жив ли. Я сказал, что все нормально, просто отдыхаю. Потом все же поднялся. Когда мы приехали на свою базу, зашли к каким-то местным, а они как раз лепили лепешки, и мне так есть захотелось. Я их попросил, нахально так, что очень лепешку хочу. Они, понятное дело, дали. За те два дня под Иловайском я почти ничего не ел. Потому что в первый день, 18 числа, мы заехали в село Грабское, а там валялась куча мертвых сепаров, стояла такая вонь, що есть было просто невозможно. А на другой день, когда пошли в наступление, было не до еды.

Иловайск, Многополье и Грабское - это был такой треугольник, который мы держали со всех сторон. А потом нам сказали, что дадут коридор, мы все в Многополье собрались и оттуда выходили через Красносельское, собирались дойти до Старобешева, но едва отъехали - нас начали расстреливать. Наши хлопцы - для мене очень близкие люди, но есть человек, которого я могу называть отцом, потому что именно он спас меня от смерти. Мы ехали на "Рено", когда начался обстрел, выскочили и стреляли в ответ. Вдруг остановился  инкассаторский броневик, и хлопцы из него нас забрали к себе. По нему начали лупить пули и пробивать броню. Одна из пуль угодила мне в висок. Я думал, что там ничого нет, и она отлетела, но отлетел только сердечник, а оболочка пули влезла в кость і осталась там, аж до того момент, пока я не попал в госпиталь в Киеве. Висок сразу распух, кровь побежала, но я думал, что царапина, ничего особенного. Машина остановилась, и один солдат, Шаман, принялся нас всех быстро вытаскивать снаружи,  нас было четверо. И только он нас повытягивал, россияне из танка попали в эту машину. Этот Шаман, можно сказать, спас мне жизнь.

После этого один боец, позывной Полтава, предложил добраться до крайней хаты в селе. Когда мы, отстреливаясь, вскочили в какой-то автобус и доехали до той хаты, россияне объявили перемирие и вроде бы прекратили стрельбу, но один танк все равно простреливал территорию и попал в автобус с боекомплектом, к которому как раз подошел Полтава. Он погиб. Его родня по сей день не хочет верить, что его уже нет в живых.

В Красносельском мы продержались 36 часов. Надеялись, что нам окажут помощь, что нас виведут, просили артиллерию отработать  по врагу, давали им координаты, а они отвечали, что нет приказа. А мы пожгли много российской техники, захватили три БМД и один танк, но у нас было очень много раненых, и мы не могли свободно перемещаться. Потом некоторые парни из других батальонов начали сдаваться в плен. Кроме нас еще оставались ребята из кировоградского спецназа и из разведки человек 15. Они с Саур-Могилы к нам пробились, шли оттуда пешком.

Россяне сказали, чтобы ми им отдали тяжелораненых, и щчт они их передадут Красному Кресту. Мы так и сделали, а потом они нас предупредили - если мы не сдадимся, они начнут наших раненых расстреливать. И нам пришлось сдаваться. Еще нам пообещали, даже дали слово офицера, что сепарам нас не передадут, но этого обещания они не сдержали.

Мы были страшно измождены, голодны. Нас отвезли километров за 10 от Красносельского, держали в поле. Ми собирали початки кукурузы и грызли их. Враги нам проверяли вены. Интересовались, под чем мы ходим в бой. Говорили: "Вы, что ли, вообще без головы? Это же нелепо, когда 70 человек с автоматами идут штурмовать город".

Мы были готовы, что нас расстреляют, со всеми попрощались по телефону. Я жене позвонил и сказал, что, наверно, она меня больше никогда не увидит. А когда раненых отдавали, попросил одного из хлопцев передать мои вещи маме, если нас расстреляют.

Сначала всех завезли в Донецк, всего нас было 110 чоловек. Некоторых держали на втором этаже донецкого СБУ, а наш батальон держали в подвале. Мы постоянно верили, что нас или поменяют, или отпустят. Там никто духом не падал. Когда сделали первый обмен, нас осталось примерно чоловек 90. Через полтора месяца 70 человек отправили в Іловайск на восстановление города.. У нас были люди з разными строительными специальностями в батальоне. Ми там ремонтировали крыши, стеклили окна, латали все дырки, оставшиеся от снарядов.

Местные нам помогали, кто едой, кто одеждой, обувью. Чуть ли не ежедневно на столбах в городе появлялись желто-синие флаги или красно-черные. Сепары закрашивали, а люди их снова рисовали. Поскольку среди местных есть партизаны, часто была слышна стрельба. Там я увидел большой бетонный забор, где было написано "Донбасс - это Украина". И никто на эту надпись уже не обращал внимания, махнули рукой. Был случай, когда на свадьбе  вышла нетрезвая молодежь и стали кричать: "Слава Україні".

Но бывало и наоборот, когда местные кричали на нас: "Чего вы сюди пришли, что вы тут забыли?" Мы, как военнопленные, не имели права пререкаться, но я не відержал, обернулся і сказал "А куда мы пришли? Мы пришли на свою землю, мы - в своей стране".

- Так выходит, что вы в своем государстве - пленные?

- Выходит, что так, - сказал я.

Но потом поодиночке эти люди подходили ко мне и говорили: "Мы за вас!"

А вот когда они вместе собираются, то они все за "ДНР", за Россию.

Они просто боятся друг дружку. Потому что могут друг дружку выдать, как в прежнее советское время. Их ведут и закрывают в тюрьму за поддержку украинцев, за пропаганду.

Местные знают, что Иловайск разбомбила Россия, а не мы из автоматов. И они и вправду за нас, а все скопом - за Россию.

Жили мы в линейном отделении милиции, здание было обгорелое, мы туда наносили порожних ящиков от снарядов, сверху положили ДСП и сделали себе лежаки. Какие-то продукти нам передавали поначалу сепары, а потом наши волонтеры как-то договорились и снабжали нас пищей. Два з половиной месяца я пробыл в Иловайське и полтора месяца в донецком СБУ. Понаходил там книги, которые они просто повыкидывали на помойку. Я учусь на юридическом факультете Национальной Академии Управления, поэтому там я прочитал множество юридических книг, можно сказать, занялся самообразованием. Нашел книгу про голодомор. Вообще, все книги, что я там понаходил, привез домой.

В плену я переболел воспалением легких, там, где була пуля, образовалась болезненная шишка, возле левого глаза было 2 осколка, большой я извлек руками, а маленький зарос.

Когда уже в Киеве обратился к хирургам, они разрезали и достали оболочку от пули. А тот маленький осколок возле глаза тоже вырезали.

Нас освободили посредством обмена:150 наших на 225 сепаров. Всех разделили на группы по 10 чоловіе. Когда вышел из машины, посмотрел, что висит наш флаг, подумал, можем это просто нас розыгрывают. Подошел к ребятам и говорю: "Слава Україні!", они: " Героям Слава!" Попросил у одного, чтобы дал мне родным позвонить, когда увидел, что он достает телефон и протягивает мне, тогда поверил, что это наши. В плену и волонтеров держат, только за то, что помогают укранцам. А я бы в плен больше не пошел ни за что, просто подорвал бы себя, потому что очень мне там не понравилось.

(Валерий отказался рассказывать более детально про свое продолжительное пребывание в плену, опсаясь за жизнь своих друзей из батальона "Донбасс", которых до сих пор не освободили. - Ред.)

Когда нас привезли в Петривцы на обследование, доктор мне сказал, что у меня не вылечили пневмонию. Но в центральном госпитале МВД проверили и выяснили, что это острый бронхит. Когда выпишусь, то сразу поеду к маме, она ведь не знала, что я на войну пошел, пока не увидела меня по телевизору. А после мамы поеду снова воевать.

Меня очень впечатлило на этой войне, что плачут мужчины, офицеры. Я никогда раньше такого не видел. А в Песках довелось. Это было в июле. Нас из "Донбасса" немного было, как раз прорывали кольцо напротив донецкого аэропорта. Наши тогда это село освободили.

После боев я увидел, как плакал полковник над своими погибшими хлопцами - я это никогда не забуду.

Мне бы очень хотелось спокойной жизни, где-нибудь в Закарпатье, например. Я по грибы люблю ходить. Но, чтобы наступил мир, нужно сперва закончить эту войну, нужно победить агрессора. Я теперь добрее к людям стал, я очень люблю украинцев. Как-то мне форму выдали, а она великовата на меня, неудобно. Я пошел в магазин, посмотрел на цены, нету у меня такй зарплаты, чтобы ее купить. Тогда я обратился к пацанам, а они меня  обули, и одели. Вот такие у нас люди. Особенные.

Источник: http://censor.net.ua/r322796