Это цитата сообщения Оригинальное сообщение

Расслабившись под деликатными поцелуями датчанина, Людвиг демонстративно медленно откинул голову на плечо Дании, тем самым показывая, что готов пойти дальше. Определенно было странно, что этот дерзкий и агрессивный мужчина осторожен с ним, будто держит в руках величайшее сокровище. Все это не вязалось с тем, как развязно и хамски он вел себя в зале. «Переменчивый, как пламя на сквозняке», прикрыв глаза, мальчишка вздохнул и обмяк в руках, позволяя прикасаться к себе, к тому же ласки были почти в рамках приличий. Можно было бы предположить, что это - страх перед Пруссией, но это было бы ложью. Стоило поискать другую причину.
Тем временем Гилберт не делал ровным счетом ничего. Просто наблюдал, и в Людвиге всколыхнулась обида - тот так просто отдает его кому-то? Нет, этому не бывать! Не поворачиваясь, немец тронул лицо датчанина пальцами, а затем прижал ладонь к щеке, ощущая уколы щетины. Пруссия не был хорошим хозяином, иначе предложил бы, пусть даже не гостям - бывшим врагам, а теперь и союзникам, отдохнуть после дороги и привести себя в порядок.
«Свинья» - Германия улыбнулся своим мыслям, он не собирался этого говорить вслух, - «Прусская свинья, не иначе».
Улыбка Людвига заставила Гилберта дернуться и закусить губу - если бы он только знал о его мыслях, наверняка, реакция была бы другой, но теперь он попался. Мальчишка заметил какой эффект оказал на Байльшмидта и, повернув голову, настойчиво потянулся за поцелуем Дании.
- Прости, парень, нежностям я не обучен, - смешок датчанина обдал губы Людвига, и под прищуром льдистых глаз он смутился, впрочем, отворачиваться и поспешно краснеть не стал, - так что мои поцелуи могут быть не столь приятны, как те, которыми тебя наградил Гилберт.
Говоря это, скандинав даже не смотрел на Пруссию, однако ощущал, как его режут взглядом на куски, а это было так замечательно. В конце концов, это он не отправил мальчишку вон, а затащил его в комнату и оставил, так пусть терпит. Пусть смотрит, как Германия задыхается от возбуждения в чужих руках.
Дания был стихийно злой, это знали все, но еще он был и мстителен. Мелочно мстителен, когда пребывал в хорошем расположении духа. Немного поиграть с огнем, сунуть руку в костер на секунду - больно, интересно, и получаешь удовольствие, как будто языки пламени в кулак хватаешь. Забава для тех, кто оставляет чувство реальности вне себя. Сейчас это было схожее ощущение - осторожно коснутся губами губ мальчика, потом языком и, медленно привлекая к себе, углублять поцелуй, пока не ощутишь, как его сердце колотится бабочкой в сомкнутых руках - нервно и сильно. Людвиг вспыхнул, когда ощутил язык глубоко во рту. Было жарко, непривычно, и открывать глаза не хотелось. Как будто он был в страшной сказке, за ним гналось нечто ужасное, а потом чужие объятия его спасли: «Не открывай глаза, не делай этого, и тогда чудовища, бродящие во тьме, не схватят тебя, всего лишь будут тереться своими мохнатыми телами и скрежетать клыками от бессилия».
Но, когда Германия снова смог дышать, вокруг была все та же комната, улыбка Дании и Гилберт, переменившийся в лице. Пальцы скандинава легко щекотали его по животу, забравшись под рубашку, а вторая рука лежала на бедре.
- Знаешь... - Гилберт хмурился, - придержи коней.
Получилось зло, что только добавило веселья в глаза скандинава - он забавлялся, но руку из-под рубашки убрал. Мальчишка выглядел растерянным, сонным и возбужденным одновременно, прямо маленький золотоволосый ангел, взирающий с купола какого-нибудь мрачного собора, луч солнца во мраке.
Тяжело дыша, Людвиг стащил с себя рубашку, чуть в ней не запутавшись, – руки не слушались, хотя он так сильно вцепился в ткань, что этого наверняка не заметят. Злость Пруссии приятно опаляла кожу, кто бы мог подумать, что заставлять кого-то ревновать - это так занимательно. Германия играл с чем-то опасным, но эта новая власть нравилась ему, и отказываться от забавы пока что не хотелось. Дыхание Байльшмидта защекотало губы, но все, что он получил, это стремительный поцелуй, а потом влажные поцелуи на своей шее. Напрягшись, мальчик нахмурился – быть может, Гилберту было неприятно целовать его после Дании, кто знает, что творится в его голове, но тревожные мысли таяли с прикосновениями языка к коже. Обняв Байльшмидта за шею, Людвиг тихо застонал, приоткрыв губы. Ему опять стало чуточку более стыдно, особенно когда наваждение от Дании рассеялось без следа. Руки Гилберта были повсюду - он трогал за ребра, щипал соски и языком ощупывал косточки ключиц. Все очень быстро; от смены темпа Германия теряется, особенно, когда в штанах становится чуть теснее обычного, и его пах накрывает рука. Движения медленные, и хочется податься навстречу, что Людвиг и делает, слыша тихий смех над ухом.
- Штаны снимай, - судя по всему, это не к нему, а к Гилберту, который все же оставляет его тело в покое.
Ощетинившись, прусс вяло огрызнулся, не переставая пожирать взглядом мальчишку.
- Не командуй, ско... - осекается, как будто Германия ни разу не слышал ругани, но все же при мальчике он как-то пытается сдерживаться. - Я сам знаю, что мне делать, - Байльшмидт поднимается и стаскивает один сапог, а затем второй.
«Красивый, сильный и... полностью мой» - мальчик смотрит на Байльшмидта во все глаза, почти не реагируя на новую порцию поцелуев, более жестких, чем остальные. Сняв штаны, Пруссия с недовольством думает, что этот ублюдок слишком уж старается, такими темпами на белой коже Людвига останутся следы, чего лично ему решительно бы не хотелось. У Гилберта стоит, давно и сильно, и скрываться, как тогда, после порки, он не будет. Как только его штаны отправляются в угол комнаты, глаза мальчишки становятся еще больше, хотя, казалось, это невозможно, а лицо - алым, как томат.
- Как будто ты голых мужчин не видел, - снисходительный смех, Пруссия просто не может сдержаться.
После этих слов краснеет не только лицо, но и уши, а Германия бормочет, что «видел, конечно», а сам утыкается взглядом в ковер и так и сидит. «Если Родерих узнает, что тут было, он упадет в обморок», мелькает мысль. Чувства мальчика противоречивы - он будто сорвал запретный плод и теперь спрятался, чтобы его съесть, но вот Бог находит его и грозится вырвать прямо из рук.
- Это все плохо?
- Тише-тише, - шепот скандинава залезает в голову, а его язык проходится по краю ушной раковины. - Все хорошо, - убедительно и убаюкивающе, - и к тому же, разве бы Гилберт стал делать с тобой что-то плохое?
Мальчишка отрицательно качает головой, борясь со смущением и поглядывая на старшего брата.
- Правда же, Гил, ты бы не стал делать с крошкой-Людвигом ничего нехорошего, пошлого или развратного? – каждое слово датчанин выделяет и смакует, как спелый виноград, давит зубами, так, что сок течет в глотку, и довольно щурится.
Сукин сын, подначивает.
- О, боже... Заткнись! – Пруссия кривится и, встав на колено, обхватывает подбородок Германии, приподымает, глядя ему в лицо.
Дания сам на взводе, но он подогревает свое тело порциями извращенных фантазий. Одна, затем короткая передышка и другая, а затем опять и опять. Крошечные порции, которые не утоляют голод, но дают ощущения сытости на некоторое время. В голову опять настойчиво лезет мысль про то, что ему хочется попробовать Людвига везде, особенно теперь, когда запах его кожи стал только сильнее и крепче: конфетки с коньяком, высушенное сено и летний день, который клонится к закату.
- Что мне делать? – мальчишка прямо смотрит на Байльшмидта, а в его глазах разгорается интерес.
Подавив стон, Гилберт встречается взглядом с датчанином и, широко улыбнувшись, говорит:
- Как насчет того, чтобы потрогать меня?
И получает от скандинава неодобрительное покачивание головой. Ну да, он сам знает, что это не дипломатично. Но к черту хитрость, ему и вправду хочется, чтобы мальчишка к нему прикоснулся, иначе он просто возьмет и сдохнет. Но обидно умирать, так толком и не начав.
- Где?
- Где тебе больше нравится, - Байльшмидт довольно прикрыл глаза, когда пальцы Людвига скользнули по его груди вниз живота.
- Ниже, - голос Дании властный, с рычащими нотками, как у дикого животного.
Скандинав трется подбородком о висок Германии и начинает опять ласкать его пах, а второй рукой, схватив Гилберта за локоть, рывком притягивает ближе к ним. Ноги затекли - придется сменить позу в скором времени.
- Не бойся, он не кусается, - смешок, - тебя уж точно не хватанет.
- Твои комментарии неуместны, - Пруссия пытается командовать, показать кто тут хозяин, но сжимает руки в кулаки, когда пальчики мальчишки трогают жесткие волосы в паху, а затем обхватывают член.
- Людвиг... – имя на выдохе, а все остальное так и застревает в горле.
Осторожные и неуверенные прикосновения должны раздражать, в конце концов, неумелый любовник - это ночь, потраченная впустую, лучше уж провести ее одному в кровати или напиваться в веселой компании. Но тут другое дело – разврат и невинность одновременно, и только от того, что его трогает именно Германия, можно тут же кончить. Затем еще и еще, а когда ласки становятся откровенней, и кажется, что лучше быть не может, Дания отодвигается, ненавязчиво сталкивая немца с коленей, а тот, наклонившись, обхватывает член Байльшмидта губами. Наверное, это неправильно, может, даже грязно, но Пруссия готов платить всем своим золотом, чтобы ощущение губ и проворного языка было вечным.
- Тебе нравится?
Вопрос вырывает прусса из блаженного предоргазменного состояния и заставляет обратить внимание на мальчишку, взгляд которого выражает предельную серьезность. Вместо ответа Гилберту захотелось закричать и ударить кулаком по ковру, но он сдержался и, запустив пальцы в волосы, с силой провел по затылку, лаская словно котенка - прилежный ученик осведомлялся у учителя, достаточно ли хорошо он усвоил урок, а Людвиг был прилежным во всем, что бы он ни делал.
- Да.
Быстрого кивка и отрывисто выплюнутого подтверждения правильности его действий оказалось достаточно для того, чтобы мальчик вернулся к своему занятию.
На самом деле, Дания мог уйти – подняться и захлопнуть дверь с той стороны. Его любовник был явно без ума от этого подростка, и длилась эта страсть не день и не два, в таких вещах скандинав знал толк и не мог ошибиться, однако, не в его правилах было изменять своему амплуа скотины, занозы в заднице и как там его еще называли? Но не одно только желание досадить заставило его остаться - поза мальчишки, стоящего на коленях, была более чем соблазнительной. Когда Пруссия гладил его, тот прогибался, оттопыривая округлую попку, так что во рту скандинава немедленно начинала собираться слюна, и приходилось сглатывать. Мягко проведя ладонью по бедру, датчанин наклонился и оставил между лопаток один сильный поцелуй, а затем на пару секунд прижался щекой к бледной коже – паршивец был слишком хорош, и остатки самообладания огненного Дьявола начинали стремительно ускользать. Выступающие позвонки были пересчитаны языком, а небольшой шрам, попавшийся на пути, Дания облизал с особым удовольствием. У него самого в таком возрасте был куда более впечатляющий «послужной список» на теле, впрочем, наверное, на Людвиге все заживало чуть быстрее или - куда более вероятный вариант - он обладал смирным характером и не пробовал свои кости на прочность всякий раз, когда видел на горизонте подходящего соперника. Стоны Пруссии становились все громче и пронзительней, а по смене тональности можно было предположить, что белобрысый вот-вот кончит.
«Придурок», - беззлобно подумал скандинав, стаскивая с Людвига штаны, - «там, где мало терпения, будет мало толку». Конечно, судя по их игрищам тогда в замке, Гилберт не отличался особой выдержкой, но тут Дания понадеялся, что этот идиот будет поделикатней, но, увы, ошибся. Можно было бы его связать и заставить наблюдать за развращением его сокровища, но теперь про это можно было забыть.
Немцу не хватало дыхания, ему было так жарко и душно, что хотелось нырнуть в ледяное озеро, к тому же, сконцентрироваться на двух делах одновременно он не мог, поэтому, пометавшись между Пруссией и собственными ощущениями от прикосновений датчанина, он решил остановиться на первом. Гилберту нравилось, и это заставляло самодовольство раздуваться как мыльный пузырь и все еще краснеть от собственных действий и ласк Дании, которые сместились со спины куда-то между ног. Член Байльшмидта солоноват на вкус, а на ощупь - приятно упругий, так что Людвиг облизывает его и сжимает пальцами, иногда так сильно, что Пруссия вздрагивает – но молчит и не высказывает ни слова неодобрения. Если бы рот мальчишки не был занят, Дания наговорил бы ему комплиментов и с удовольствием послушал его вскрики, лаская в чувствительных местах. Последним он может заняться, а стоны будут приятным бонусом, только если мальчишка хоть на минуту оторвется от своего обожаемого Гилберта. Поцелуй копчика, затем бедра; Людвиг и вправду везде чистенький, будто как раз для таких случаев, и, не сдержавшись, датчанин раздвигает ягодицы и проводит языком.
- Нет!
Дернулся и сжался весь, как будто ему больно, или что-то нехорошее происходит, до чего же забавные эти подростки. Оказаться между двух разгоряченных мужчин - это не в прятки играть, когда в любой момент можно вылезти из чулана и сказать: «Я пас!». Людвига поймали, и ему было некуда деться, оставалось только провалиться сквозь пол.
- Отодвинься, - Пруссия тяжело дышит и, отстранившись, сжимает свой член; пара движений, и он кончает, пачкая спермой ковер.
Возможно, позже можно будет позволить себе все радости разнузданной любви, но сейчас лучше сдержаться на десяток секунд, к тому же, судя по всхлипам и поскуливанию Людвига, его отвлекли. Зрелище его мальчика на коленях с раздвинутыми ногами завораживает и чертовски заводит, а Пруссия лениво размышляет над тем, как этому ублюдку удается так себя контролировать, впрочем, кажется, он знает, что делать, чтобы Германия и не думал убегать.
- Я больше не могу!
Людвиг зажмуривается и, вскрикнув, падает на ковер. Лежит, уткнувшись носом в кулак, и тяжело дышит – в голове пусто, а губы соленные, будто он бежал несколько километров без передышки, а теперь пот щекочет спину и катится по вискам. Дания облизывается и подмигивает Гилберту - выглядит скандинав самодовольно и томно, но это всего лишь кратковременный эффект, и он рушится, как только тот дергает Байльшмидта к себе и, расстегнув штаны, наваливается всем телом. Пруссии лениво, хорошо, и можно врезать наглецу, но эта мысль приходит как раз после того, как в него с силой вбиваются. Не секс – разрядка, и явно только для этого урода, но в последний момент Гилберт успевает урвать поцелуй и прокусывает ему губу.
- Ну, ты и сука, - веселая злость, а в глазах только чернота зрачков.
- Сука, - самодовольно подтверждает Пруссия, сталкивает любовника, и, потягиваясь, смотрит на мальчишку.
Пару секунд Байльшмидту кажется, что его мальчик превратился в куклу, но вот он приподымает голову и садится – красивое движение, будто за нитки дернули.
- Все в порядке? – спрашивая это, Пруссия ощущает себя до невозможности глупо и, натянув штаны, нервным жестом приглаживает волосы.
Германия молчит. Все так же не произнося ни слова, одевается и выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь, затем по коридору раздается топот, который потом стихает в глубине замка.
- Не иди за ним, пацан ревет сейчас, не умолкая. Застанешь его в таком состоянии, и он тебя никогда не простит.
Скандинав, как ни в чем не бывало, прикладывается к выпивке и довольно жмурит свои синие глазищи. По озадаченному лицу Байльшмидта понятно, что такая мысль не пришла в его башку, а если и пришла бы, случилось бы это гораздо позже, чем нужно. «Каков дурак!», - Дания смеется до слез, а под мрачным взглядом Гилберта его пробирает новый приступ хохота.
- Он влюблен в тебя по уши, - отсмеявшись, скандинав прислоняется к столу и, все еще кривя губы, смотрит в глаза бывшему врагу, - а ты в него. И вы оба идиоты.
И прежде, чем в нос датчанина врезается кулак, Пруссия соглашается со всем. Но признаться в этом? Да никогда!

End~