Уменя есть четыре стены, вариации
мыслей из мятой желтой газетной бумаги,
модель поведения к каждому шороху, куча абстракций
и абстиненций. И все это есть, и все это надо

учесть, когда утро раздует угли и потащит
тело в обойму общего хода времени,
где часов гильотина, не зная пощады, накапает в вену
кислый раствор из подачек скромного счастья.

За мной оседает дымка души, грозящая смертью
и адским борщом на закуску, за мной разливается море
ошибок и проб, январской тоски и слабости летней.
И что же, кому в этом толк, если не мне? Но мне, уж позвольте

безмолвием вставить ремарку. Невысказанное — пленяет.
У меня есть голод, есть слух, а значит, есть музыка,
трубный хрусталь дождя, песнопение грустной
рдяной сердечной мышцы. Мне подыграет

свет, разъедающей взгляд, холод, режущий руки,
зимний восход солнца бледно-кровавой фреской.
Кредо мое — созерцанье — стрелы в натянутом луке,
взгляд мой — черная ночь, черный прокуренный блеск.