И опять горбатая боль вскрытым сердечным нервом.
На леске потерь вальсирует тень непримиримости.
Зияющая пустота пространства, ориентиры на север.
Ночь продолжается, пусть за окном и заря. Пределы видимости –
Туман свинцовый, океан выжженных трав.
Я вижу немых фотографий осадок — бездыханные кадры.
Я даю им жизнь, я даю им немного прав
Обрести в седой памяти свежесть зимнего сада.
Я прошу их прощения, только они молчат,
Молчат обоюдной тоской в недосягаемой дали,
Откуда мне пишет осень усталостью саксофонных баллад.
Возвращайся, прошу… Но поздно… Поздняя ночь пылает
Одиночеством мудрым, где мудрость — разбавленный яд.
Всему есть объясненье, но все ли вместимо смиреньем.
И опять эта боль, снежно-бледный проветренный сад.
Лед в ладонях, метель и граница декабрьским пленом,
Граница по разные стороны, по разным системам отсчета.
Пересчитал слова, их, как всегда, не хватает,
Перечитал расстоянья, исписано дьявольским почерком,
Придумано плотью, изъедено воем и лаем
Полнолуния…