Фридрих Ницше
БЕСЕДА С КОРОЛЯМИ

1.

Заратустра не был еще и часу в пути по горам и лесам своим, как вдруг увидел престранное шествие. Посреди дороги, по которой хотел он спуститься, шли два короля, в коронах и украшенные пурпурными поясами, пестрые, словно фламинго: перед собой они гнали нагруженного осла. "Что надо этим королям в моем царстве?"  изумленно сказал Заратустра в сердце своем и поспешил спрятаться за куст. Но когда короли поравнялись с ним, он произнес вполголоса, словно обращаясь к самому себе: "Странно! Странно! Как увязать одно с другим? Двух королей вижу я  но только одного осла!".
Тогда те двое остановились, с улыбкой глядя в ту сторону, откуда донесся голос, и повернулись друг к другу. "Так же думают многие и среди нас,  сказал король, что шел справа,  но они не высказывают этого вслух".
А король слева, пожав плечами ответил: "Это, вероятно, пастух, пасущий коз. Или отшельник, долго живший среди скал и деревьев. Да, отсутствие общества портит самые добрые нравы".
"Добрые нравы?  сердито и с горечью возразил другой король.  Так от чего же мы бежим? Не от "добрых" ли нравов? Не от нашего ли "высшего общества"?
Поистине лучше уж жить среди отшельников и пастухов, чем в кругу нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни, которая называет себя "высшим обществом",
 которая называет себя "аристократией". Но все в них лживо, и даже сама их кровь  из-за застарелых дурных болезней и еще более дурных исцелителей.
Теперь я предпочитаю им всем крестьянина: он груб и хитер, упрям и вынослив: ныне это самый благородный тип.
Крестьяне  вот кто ныне лучшие из людей; они и должны господствовать! Однако теперь  царство толпы, и я уже не обольщаюсь. Толпа же  это мешанина и неразбериха.
У них все перемешано: святой с негодяем, дворянин с евреем, и все зверье из Ноева ковчега.
Добрые нравы! Все у нас лживо и прогнило насквозь. Никто уже не способен к почитанию: как раз от этого мы и бежим. Всюду эти назойливые заискивающие псы, покрывающие позолотой пальмовые листья.
Отвращение душит меня оттого, что мы, короли, сами стали ненастоящими, что мы прячемся под одеждами ветхого, раззолоченного дедовского великолепия, что для глупцов и пройдох и для всех, кто вовлечен сегодня в мелочную торговлю властью, мы не более чем профили на монетах!
Мы  не первые среди людей, но должны разыгрывать эту роль для толпы: и от этой лжи пресыщение и отвращение овладели нами.
Мы ушли, наконец, от этого сброда, от всех этих крикунов и от мушиной пачкотни грязных писак, от смрада торгашей, от судорог честолюбия и от зловонного дыхания  тьфу! жить среди этой сволочи!
 тьфу! играть роль первых среди этой сволочи! О отвращение! Отвращение! Отвращение! Во что превратились мы, нынешние короли!"
"Это приступ твоей застарелой болезни,  сказал король слева,  это приступ отвращения, бедный мой брат. Однако, по-моему, кто-то подслушивает нас".
Заратустра, с напряженным вниманием слушавший эти речи, тотчас вышел из убежища своего, подошел к королям и сказал:
"О короли, тот, кто слушает вас, и слушает весьма охотно, зовется Заратустрой.
Я  Заратустра, я тот, кто сказал некогда: "Кому ныне дело до королей!" Не взыщите, но возрадовался я, услышав, как вы говорите друг другу: "Кому ныне дело до нас, королей!"
Но здесь мое царство и моя держава: что ищете вы здесь? Однако, быть может, дорогой вы нашли то, что ищу я,  высшего человека".
Услышав это, короли ударили себя в грудь и сказали в один голос: "Нас узнали!
Мечом этого слова рассекаешь ты густой мрак сердец наших. Ты угадал печаль нашу, ибо, видишь ли, для того и пустились мы в путь, чтобы найти высшего человека,
 человека, который был бы выше нас: хотя мы и короли. Ему ведем мы этого осла. Ибо высший человек должен быть и высшим властелином на земле.
Нет более жестокого несчастья в судьбе человеческой, чем когда властители земли  не первые среди подданных своих. И все тогда становится лживым, превратным и ужасающим.
Когда же они становятся последними и из людей превращаются в скотов, тогда чернь все более поднимается в цене, пока, наконец, добродетель ее не провозгласит: "Смотрите, только я одна  добродетель!"
"Что слышу я?  отвечал Заратустра.  Как мудры короли! Я восхищен и поистине с удовольствием переведу на язык рифм то, о чем говорилось:
 хотя стихи эти и не для всяких ушей и вряд ли понравятся всем. Но я давно уже не обращаю внимания на длинные уши. Итак, вот они!
(Но тут и осел заговорил: отчетливо и не без злого умысла он произнес  "И-А"). [3]

Однажды  в первый год от Рождества Христа 
Сивилла, опьянев, но без вина, вещала:
"О горе! Как все обветшало!
Как низко опустился мир!
В блудницу превратился Рим,
Во всем упадок и развал,
Пал Цезарь до скота,
Сам Бог  евреем стал!"

2.

Короли наслаждались стихами Заратустры, а тот, что справа, сказал: "О Заратустра, как хорошо сделали мы, отправившись повидать тебя!
Ибо враги твои в своем зеркале показали нам образ твой: и в том зеркале явился ты в облике демона, с язвительной усмешкой, так что убоялись мы тебя.
Но и это не помогло! Снова и снова продолжал ты уязвлять нам сердца и уши своими речениями. Наконец, мы решили: не все ли равно, как он выглядит!
Надо услышать того, кто поучает: "Вы должны любить мир лишь как средство к новой войне, и мир короткий  сильнее, чем мир продолжительный!".
Никто еще не произносил столь воинственных слов: "Что такое  добро? Добро  это быть храбрым. Благо войны освящает всякую цель".
О Заратустра, при этих словах кровь отцов взволновалась в жилах наших: словно сама весна обратилась с речью своей к бочкам, наполненным старым вином.
Когда мечи перекрещивались с мечами, подобно обагренным кровью змеям, тогда любили жизнь отцы наши; мирное солнце в мирном небе казалось им безжизненным и холодным, а долгий мир был позором для них.
Как вздыхали они, отцы наши, видя на стене блестящие, притупленные мечи! Подобно мечам этим, жаждали они войны. Ибо меч хочет упиваться кровью и сверкает от страстного желания."
Пока короли с жаром, увлеченно говорили о счастье отцов своих, Заратустрой овладело сильное желание посмеяться над пылом их, ибо было очевидно, что короли эти  с благородными, тонкими чертами лица  вполне миролюбивы. Однако же превозмог он себя. "Ну что ж!  сказал он.  Вот дорога, ведущая к пещере Заратустры; долог будет вечер сегодняшнего дня! А теперь покину я вас: меня призывает крик о помощи.
Это честь для пещеры моей, что даже сами короли воссядут в ней и будут ждать, однако же долго придется им ждать!
Ну что ж! Ничего не поделаешь! Где ныне лучше всего обучаются ожиданию, как не при дворе? И вся добродетель королей, какая еще осталась у них, не гласит ли она: уметь ждать?"

Так говорил Заратустра

Оцените пост:

1.
2.
3.
4.
5.


добавить комментарийкомментарии:2
Ср, 30 Сен, 2009, 11:01
Сделать другом Подписаться
Фридрих Ницше
О СТАРЫХ И МОЛОДЫХ ЖЕНЩИНАХ

"Отчего так опасливо крадешься ты в сумерках, Заратустра? И что так бережно скрываешь под плащом своим?
Не сокровище ли это, подаренное тебе? Или новорожденное дитя твое? Или же стал ты другом злых и ходишь теперь путями крадущих?"
"Поистине, брат мой,  отвечал Заратустра,  то, что несу я, это  сокровище, подаренное мне: одна маленькая истина.
Однако она своенравна и капризна, как дитя; и не зажимай я ей рот, она кричала бы, не переставая.
Когда сегодня, в час захода солнца, шел я один дорогой своей, повстречалась мне старушка, и так обратилась она к душе моей:
"О многом сказал Заратустра и нам, женщинам, но ничего не поведал о женщине".
И я возразил ей: "Говорить о женщине следует только с мужчинами".
"Расскажи об этом и мне,  попросила она,  я так стара, что тотчас все позабуду".
И снизошел я к просьбе ее и говорил так:
"Все в женщине  загадка, и на все это есть одна разгадка: беременностью зовется она.
Мужчина для женщины  средство: цель же всегда  ребенок. Но что же такое женщина для мужчины?
Двух вещей желает настоящий мужчина  опасности и игры. И потому нужна ему женщина, как самая опасная из всех игрушек.
Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина  для отдохновения воина: все остальное  безумие.
Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому и любит он женщину: горька для него и сладчайшая из них.
Женщина понимает детей лучше мужчины, но в мужчине детского больше, чем в женщине.
В настоящем мужчине всегда сокрыто дитя, которое хочет играть. Найдите же в нем дитя, женщины!
Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень, блистающей добродетелями еще не созданного мира.
Пусть звездный луч сияет в любви ее! Пусть надеждой ее будет: "О, если б мне родить Сверхчеловека!".
Пусть отвага будет в любви ее! Ею она победит того, кто внушает ей страх.
Да будет честь в любви ее! Впрочем, женщина мало что смыслит в чести. Пусть же станет честью ее  любить всегда сильнее, чем любят ее, и в любви никогда не быть второй.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда готова она на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она ненавидит: ибо он в глубине души своей только зол, она же  скверна.
Кого ненавидит женщина больше всех?  Железо так говорило магниту: "Больше всего я тебя ненавижу за то, что ты притягиваешь, не имея достаточно сил, чтобы тащить за собой".
Счастье мужчины зовется "Я хочу". Счастье женщины  "Он хочет".
"Вот, только теперь стал мир совершенным!"  так думает каждая женщина, когда повинуется в полноте любви своей.
Повиноваться должна женщина и обрести глубину для поверхности своей. Ибо неглубока она  беспокойно бурлящая пена на мелководье.
Напротив, мужчина глубок, в подземных пещерах бушует бурный поток его: женщина лишь смутно чувствует, но не постигает силу его".
И тут возразила мне старушка: "Много лестного сказал нам Заратустра, в особенности молодым.
Странно, Заратустра мало знает женщин, однако же прав насчет них! Не оттого ли это, что для женщины нет ничего невозможного?
А теперь прими от меня в благодарность одну маленькую истину! Я уже слишком стара для нее!
Укутай ее и зажми ей рот: а то она кричит чересчур громко".
"Дай же мне твою маленькую истину!"  сказал я.
И молвила старушка:
"Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"

Так говорил Заратустра.


[525x700]