Этот раздел посвящён, главным образом, творчеству Дж.Р.Р. Толкиена, и из него читатель сможет узнать многое о моих интерпретациях и чуть меньше – об укоренившихся предрассудках.
 

Властелин глупцов
 

Но, к несчастью, далеко не все глупцы собрались под знамёна противника.
Из письма Дж.Р.Р. Толкиена К. Бэттен-Фелпс
 

Наверно, за всю историю ХХ века нет другого такого писателя, который имел бы столь странную посмертную судьбу. С одной стороны, Толкиен так и остался, во многом, непризнанным гением – непризнанным, прежде всего, «интеллектуальным» сообществом; с другой стороны, он оброс невиданной армией поклонников и последователей. Да только последователи его – те, на чьих книгах часто пишут «продолжатели/ученики/т.п. Толкиена» – окончательно вогнали фэнтези в число жанров массовой литературы, т.к. ничем иным, как развлекательным подростковым чтивом, их опусы назвать нельзя. Разницы между каким-нибудь Ником Перумовым и какой-нибудь Дарьей Донцовой, если приглядеться, практически нет. Возможно, имеются исключения, но они ничего не меняют. И таким образом «продолжатели» как бы утащили в массолит и своего «учителя».

С поклонниками дело обстоит не лучше. Я не случайно привёл в эпиграфе именно эти слова Толкиена: уже тогда он заметил или почувствовал, что вокруг него собираются те, кто скорее вредит и позорит, нежели помогает и делает честь. Я не намерен разбирать тут особенности толкиенистской субкультуры. Бытует, кстати, мнение, что в России толкиенисты уже вымерли; впрочем, время от времени попадаются отдельные шизанутые экземпляры. Повторюсь, я не намерен копаться в их мотивациях. Одно ясно точно: эти люди приложили силы к чему угодно – к ролевым играм, к фанфикам и пр. – но только не к тому, чтобы прославить своего кумира. Оно вообще нехорошо – творить себе кумира – но тем более странно ещё и дискредитировать своего кумира своим причудливым поведением, от которого «толкиенист» (он же «толчок», он же «дивный») в некоторых устах становится чуть ли не оскорблением.

Неважно, в общем-то.

Важно то, что, хотя и появляются тут и там всякого рода исследования Толкиена, ни одной внятной, широко известной интерпретации его произведений – именно как произведений художественной литературы – я не встречал. Интерпретируют-то и так, и сяк: и в связи с мифологической основой, и в связи с лингвистическими побуждениями автора (этот миф был запущен не без помощи самого Толкиена), и в связи с его христианским вероисповеданием (хотя это ещё бабушка надвое сказала; по моим убеждениям, его христианские воззрения отличались немалой оригинальностью – если не вольностью), и в связи с чем-нибудь ещё – но только не с тем, что произведения Толкиена есть законченные произведения, обладающие внутренней логикой и самостоятельным идейным наполнением. Рассказывать о Толкиене, говоря исключительно об «Эдде» и «Калевале» – всё равно, что рассказывать о Достоевском, говоря только о Евангелии. И в том, и в другом случае эти первоисточники будут лишь рабочим материалом, который подвергся авторской обработке и самобытной интерпретации.

Что касается меня, то, полюбив творчество Толкиена после первого же прочтения «Властелина Колец», я, тем не менее, даже в самые дикие подростковые годы не имел никакого желания быть кем-то из его персонажей. Что касается «дописывания», то каюсь, согрешил, но эти опусы благополучно (и к моей великой радости) канули в Лету и не имели для меня никакой ценности, кроме пробы пера.

Напротив, сначала неосознанно, а потом уже вполне отчётливо я испытывал некоторую обиду за то, что на Толкиена презрительно плюются сначала учителя, а потом преподаватели, а также за то, что на Толкиена не нашёлся персональный Белинский – в то время как, по моему глубокому убеждению, Толкиен заслуживает места в первых рядах классиков ХХ века и его «ВК» может оспаривать звание романа века, например, у «Улисса» Джойса или у «Замка» Кафки. Дело не только в том, какая из этих книг художественнее/гениальнее/интеллектуальнее, но и в том, насколько она отразила духовную парадигму этого века. А тут можно и поспорить…

Я, конечно же, не претендую на то, чтобы стать пресловутым Белинским, однако посильный вклад в литературное исследование Толкиена хотел бы внести.

Если начинать с чего-то, то, возможно, стоит подступиться со стороны жанра. Фэнтези… Что это такое? Сказка для взрослых? Ненаучная фантастика? Одни говорят, что Толкиен стал родоначальником этой литературы, другие – что и до него писали. В любом случае, слово жанр, строго говоря, тут ни к месту. Жанр – это роман, повесть, поэма и т.д. Но и назвать литературным течением/направлением фэнтези сложно: нет внятного теоретического оформления. Всё же, на мой взгляд, некоторые отличительные черты у того фэнтези, которое начал писать Толкиен, имеются. Они таковы:
1. Предельная ирреальность.
Это роднит фэнтези со сказкой, для которой возможен едва ли не максимальный разрыв повествования с реальным миром, тотальное и необъяснимое (точнее, необъясняемое) противоречие законов и реалий вымышленного мира законам и реалиям мира реального (простите за тавтологию). Разумеется, «реальный мир» – словосочетание условное. Фантастика, так или иначе, всегда тяготела к привязке вымышленных событий к реальному миру. Скажем, у Уэллса в «Войне миров» марсианские снаряды падают на Землю рубежа XIX-XX веков и отображены географические, исторические, культурные детали именно этой локации и именно этого времени. Есть вымысел – марсиане – и как бы реальность – наш обыкновенный мир. Фантастика также весьма тяготеет к более-менее логичному объяснению описываемых чудес – прежде всего, научная фантастика. Несколько особняком стоит готическая литература (которая впрочем, уже ко времени Лавкрафта, а значит и Толкиена, вобрала в себя немало черт science-fiction). В ней, само собой, чудеса объяснению не подлежат, но в ней жизненно необходима привязка к реальному миру, ибо только на его фоне мистика будет выглядеть мистикой, необъяснимым и зловещим нарушением законов реальности.
2. Антиусловность.
Сказка условна. Фэнтези – нет. Фэнтези подробно, конкретно. Тут оно сближается с научной фантастикой. Неважно, что конкретика фэнтезийного произведения вымышлена (впрочем, как и научно-фантастического, только в большей степени). Иван-дурак появляется в десятках сказок, это не конкретный персонаж, это архетип. Он условен, характер у него существует только на уровне того же архетипа, о внешности и говорить не приходится. Биография – под вопросом, т.к. в каждой сказке Иван-дурак свой, что бы с ним ни произошло, на биографию Ивана-дурака из другой сказки это не повлияет. Это очевидные вещи, но именно на их фоне видно отличие фэнтези, где, скажем, Торин Дубовый щит – единичный персонаж, с предельно прописанными внешностью, характером и биографией, а вместо Тридевятого царства или леса Мюрквид существуют конкретные Одинокая гора и Темнолесье (Mirkwood). Отсюда вытекает антиаллегоричность. Аллегория существовала с давних пор и могла быть абсолютно вымышленной, но она была и абсолютно абстрактной. Кроме того, аллегория как вымысел зачастую была лишь приёмом для достижения конкретных целей (в основном нравоучительных или пропагандистских). Потому, например, «Гулливер» Свифта, несмотря на всё богатство вымышленных деталей (в чём он даст фору многим современным писателям), всё же есть сугубо аллегорическая сатира: едва ли не всякое вымышленное явление в нём есть намёк на явление, существовавшее в Европе и мире того времени, будь то грызня между католиками и протестантами или учёные-шарлатаны.
NB. Видимо, именно поэтому (осознанно или нет) Толкиен столь яростно отрицал аллегорические трактовки «ВК»: аллегория попросту противоречит его сущности.
3. Особая метатекстуальность.
Метатекст – такое явление, когда данный текст не есть нечто абсолютно самостоятельное, он тесно связан с другим текстом (или текстами), и для полного понимания данного текста неплохо бы изучить и другие тексты. Арда, или мир Толкиена, на самом деле и есть большой метатекст. Далее я намерен доказать, что понимание «ВК» невозможно без понимания «Сильмариллиона», а понимание последнего требует знания других культурных и исторических фактов. Тот легион «критиков», который указывал на связь «ВК» с «Эддой» и т.д., в действительности подбирался к этой метатекстуальности, но неверно её истолковывал. Однако надо отметить, что в фэнтези метатекстуальность – особая. Обычно она выражается в перекличке мотивов, символов, образов, смыслов в разных произведениях. В фэнтези же она состоит и в перекличке фабульной конкретики. Другими словами, иногда без карты мира или предыдущего тома невозможно понять, в какой стране/эпохе/ситуации находятся герои данного произведения. Пример метатекста в «ВК»: Арагорн, во время путешествия в Ривенделл, поёт хоббитам песню о Берене и Лутиэн – понимание этого эпизода, хотя Арагорн и даёт затем некоторые разъяснения, в полной мере возможно только после прочтения «Сильмариллиона». Да и вообще – песни, легенды, книги, сочинённые самими героями произведения и в нём передаваемые – это уже сам по себе метатекст. Именно отсюда вытекает примечательная черта «творчества» современных фэнтезийных эпигонов, когда где-нибудь в аннотации прямо так и пишется – «книга по вселенной …» (вставь любое название). Другое дело, что тут метатекст оказывается исключительно фабульным, служащим для понимания только событий книги, а не смыслов, т.к. о более-менее внятных идеях и говорить не приходится. Метатекстуальностью не обладают ни сказка, ни фантастика.

По крайней мере, не обладали. Сейчас, конечно, уже произошло такое переплетение жанров, что трудно вычленить что-то чистое и однозначное. В любом случае, как мне кажется, во времена Толкиена такое объяснение фэнтези было вполне верным. Был ли Толкиен родоначальником жанра, не так уж и важно, хотя указанные черты ярко проявились именно у него – у одного из первых. В любом случае, это позволяет отмести в сторону фантастов, сказочников и поклонников аллегории, которые существовали задолго до того.

Что ж, первый камень заложен. Надеюсь, продолжение будет следовать…