В дни черной меланхолии, а дней таких очень много, когда сны и явь, как зыбучие пески уходят из-под ног, терпеливо жду обновления. Нет, я не утратил профессиональных навыков и творческого потенциала, просто работа стала рутиной, и теперь я не часто отдаюсь ей всем сердцем. Лишь изредка, по недомыслию или случайно, вношу еще большую неразбериху в окружающий меня кавардак. А в остальном, может быть, посетит вдохновение, поступит интересный заказ, еще что-то. Очевидно одно - черной меланхолии наступит конец.
Неумолимая перспектива смерти и малоубедительная околобиблейская болтовня. В этом контексте веду себя так, как если бы меня хотели обмануть, и поступаю так для того, чтобы, когда мои предположения не подтвердятся, быть приятно удивленным. Не стану ходить по кругу под сводом законов Завета! Мое время - время мотылька и, право-слово, не бросать же свой миг в жертвенный пламень Его ограничений. Мой внутренний миг безмятежен и тих, только вот в тварный сосуд помещен этот мир. Алкоголь, наркотики... И оказывается, что всякий раз, возвращаясь к естественному своему состоянию, находишь иную реальность и переиначенных людей. Какое-никакое, а все развлечение.
Для стареющего нигилиста обыденное восприятие реальности столь же мучительно, как для обывателя пребывание в опийном притоне. Какие тут могут быть компромиссы?! Старый парк, где арочный мост над каналом, да черная вода...
На берегу канала пристроился БАР. Сойду с моста, дойду до БАРА, выйду на простреливаемую порывами ветра пустую террасу с чашкой в руке. Выкурю папиросу с редкосортным гашишем, крепким кофе запью таблетку эспераля. Увы, мы не теряем память, мы заставляем себя забывать о ненужных вещах. Гашиш - для души, эспераль - для удержания распущенности.
В сознании ощерилась брешь, в которой шкварчит, пузырится зловредная сила. В стремлении обуздать ее натиск и выглядеть, как все - степенным обывателем, вновь становлюсь прислужником сатаны. Хаос без конца! И я барахтаюсь в склизкой среде.
...
За нашей эрой, в сумерках времен,
в библейском заповеднике заветы,
по векселям платить назначен срок
и холодок кружится промеж нас.

И листопада сны исходят, между прочим,
зима растит метель в неубранных снопах,
за кривизной дороги, за порогом,
мы чаем жить и жмуримся в мехах.

Мне одиноко, холодно и страшно жить в окружении каменных титанов.
Спускаюсь в глубину едва освещенной шахты в поскрипывающем грузовом лифте. Стоп. Приехали. Рабочий с лязгом открывает решетчатые двери. На узком, выложенном кафелем перроне толпится горстка людей. Распорядители помяты, на вопросы отвечают вяло. Из тоннеля выносится мерный гул, схожий со звуком, живущим в морской раковине. Обрывки чужих фраз, голоса:
- Да, меланхоличных теперь мало. Скоро все изыйдем.
- И молодых совсем нет, - это от дамы в манто.
Мы переглянулись с женщиной стоящей рядом, и, облекшись общим унынием, с пониманием, грустно улыбнулись друг-другу.
Стало сыро и зябко, у людей изо рта поше пар. Через минуту подъехал черный электропоезд с одним черным вагоном, без окон и привычных раздвижных дверей. Бесшумно открылся люк. Распорядитель приставил к нему обитую бархатом скамейку, всупив на которую, мы растворялись в чреве вагона... (Продолжение следует, картинки будут).