Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
Часть 8
Окончание

Дремлет Малыш,
Под одеялом тепло.
Спит, и видит сладкие сны.
Там, как и прежде,
Вдруг влетает в окно
Карлсон, вернувшийся с войны…

Плейер стал моей неотъемлемой частью. Дурной привычкой. Необходимостью. Песни подбирались по странной смеси наития и памяти. Папкины, мамины, мои… Володькины. Как вот эта, например. Я слушала слова, и держала дверь в папкину комнату за ручку. Словно за руку. Просто держала. Еще не зная, хочу ли войти. Папки-то там не было. Не приехал еще. Но меня не оставляло это ощущения – я вхожу, а он все же дома. Оборачивается от ноута, чуть улыбается. А ветер треплет шторы открытого окна. Карлсон… Он часто уходил или уезжал от нас с мамой. Но мы знали – он вернется. И сразу станет так, словно разлуки не было вообще. Это ощущение поддерживало всегда. Мы с мамой даже и не скучали почти. Понимающе улыбались друг другу, весело убираясь или стряпая. А вдруг сегодня? Нет? Тоже не беда. Значит – завтра. Папка оставался центром, стержнем дома. Вот только…
Мама тронула меня за плечо неожиданно – ведь в моих ушах Медведев все еще пел своих Карлсонов. И потому я спросила, не подумав. Просто мысль сорвалась в слова, словно арбалетный болт в полет – если неосторожно задеть спусковой крючок:
– Почему, мама? – я обернулась, не выпуская ручку из пальцев. Поворачивая ее, но не открывая. – Почему ты никогда не заходишь сюда? – и я кивнула на дверь. Ну нет, сказать чтобы мама вот нарочито избегала комнаты – так сказать было нельзя. Она убиралась там и проветривала. И возилась с нашим красавцем-фикусом, что давно уже стал не домашним растением, а домашним животным – по степени любви к нему всех нас.
Но вот когда папка был дома – мама ни когда не заходила в эту комнату. Иногда весело выстукивала его через стенку, требуя на кухню – попить чаю. Иногда выкрикивала – к телефону или так, посмотреть что-то по телеку, чем хотела поделиться. Но никогда не заходила.
– Почему? – я повторила это с напором, потому что мама, кажется, растерялась. Молчала, сдвинув брови, и чуть шевелила губами, словно что-то и хотела сказать, да не решалась. Но она все же заговорила. Провела кончиками пальцев по двери, словно котенка погладила:
– Может быть, ему хочется немножечко побыть так? В раковине. В чисто своем пространстве? Понимаешь, он не звал. А раз не звал, то зачем? Это же его.
У меня даже челюсть чуть отвисла от такого объяснения. На мой взгляд – несколько лет это уже не «чуть-чуть». И потом, мы что, вампиры, что ли? Чтобы входить только с разрешения? И я уверенно потянула за ручку, беззастенчиво внедряясь в папкин мир. Тут было привычно. И пахло знакомо, по родному. Табаком и папкой. Тут жили его вещи и его книги – именно жили. Находились в самых неожиданных местах, и, кажется, сами перемещались по комнате – так, как им было ловчее и уютнее. Лично я никогда не могла тут найти ровно ничего, даже если сама клала. Наткнутся на нужное можно было лишь случайно. Папке же стоило лишь протянуть руку. И, кажется, вещи сами приходили под пальцы. Его мир? Может, мама не так и не права…
Я плюхнулась на папкину кровать с ногами. Завернула пледом босые ступни, успевшие подмерзнуть на холодных плитках коридора, пока я топталась то у телефона, то у двери. А потом и вовсе залезла под него, устроила себе палатку. Потому что меня потряхивало. Нервный такой озноб. Озноб-предвкушение. Или ожидание. Как перед боем. И песня сменилась в такт и в настроение. На этот раз – мамина. Из ее книг и фильмов:

Если боль настоящая,
И враги настоящие,
И надежды напрасны,
И слова не нужны…
Нам дороги не легкие,
Вихрем боя палящие,
Оставляют последние
Пол часа тишины…

Ну, у меня так было и вовсе часа три. Ровно столько, чтобы собраться с мыслями. И при этом не начать бояться или сомневаться. Но одно мне все ж было надо. Один разговор. И я опять потянула из кармана телефон…
Папка не подкачал. Может, он вообще телепат? Или просто так хорошо знает меня, что понимает все-все, до самого донышка?
– Ты слишком привыкла к дракам, доча. Раз, и в нос. И юшка каплями между пальцев. И перепуганные глаза над растопыренной ладонью. Тебе даже и противники-то никогда не попадались сильные. Может быть, стоило рассказать раньше. Иногда нужна не драка. А – бой. Иное. Совсем иное.
Драки у меня были и в школе и в училище. И потом – жизнь все же разнообразна в своих проявлениях. Когда глаза наливаются кровью и остается лишь одно желание – бить. Бить. Все равно, как и куда. Пока противник не упадет. А потом - ссадины, разбитые в кровь костяшки кулака.
Следующим этапом пришло осознание того, что бить надо всем телом. Куда там пресловутым ката! Каждое движение - удар. Про защиту уже нет времени думать. Натасканное за годы тренировок тело лишь услужливо сокращает мышцы в уклонении - легком и незаметном. Как в танце. Стойка, резкий, но плавный вход-бросок на расстояние вытянутой руки, отвлекающий финт - и удар. Единственный. То из носа хлынет юшка, то острой болью кольнет бок. Да так, что противник потом долго приходит в себя.
Кто там говорит о том, что встречный удар самый сложный? Чепуха. Бить надо вдоль чего-нибудь – руки или ноги. Вдоль руки кулак движется, как поезд по рельсам. Чуть взлетает, как состав над пропастью по мосту, оказавшись над плечом. И обрушивается в ухо противника. Или - в висок. Но все же это – драка. Только драка.
Но лишь в горячей точке пришло ко мне осознание боя. Это только в фильмах показывают, как умудренный опытом герой с одной очереди валит врагов. А на самом деле это работа. Где надо думать. Заметил, откуда раздался выстрел – посмотри туда через целик прицела. Если далеко – нет и смысла ответного огня. Ближе - стреляй. Но не забудь, что ты - командир. И в твоем магазине – трассирующий патроны. Подчиненные готовы без разбора поливать все, что перед ними, забывая о том, что магазин всего лишь на 30 патронов. Потом - перезарядка. И, возможно, в это время кого-то настигнет шальная пуля. Работать в связке - он умеет стрелять, но нет времени выслеживать цели. Ты - видишь цели. И обязан позаботиться о том, что бы они были уничтожены, а подчиненные остались живы как можно дольше. Действовать рука об руку. Спина к спине. Это и есть бой. Не безшабашный, не веселый, как многие думают. Лишь расчетливые и скупые движения.
Ты, кажется, собралась именно на бой, отвергнув более просто вариант – драки? Тогда, прежде всего, думай. До мелочей продумывай все. И не забудь: ты не одна. С тобой те, кто тебе верит.

Я прикусила губу.. еще и еще раз перечитывая папкины слова. Они были нужными. Они были правильными. Они врастали в меня – сразу и накрепко. Такие понятные, они словно ложились на специальные, давно и именно их ждущие полочки. Вдох… глубокий. До самого донышка легких. И я откинулась на подушку. Я была полна. Как бывает полон кувшин – молоком. Чашка – чаем. Или вот душа – знанием. Наступило вот это самое состояние ТИШИНЫ. Внутреннего покоя, почти замершести. У меня было еще время – просто полежать. Но сейчас не хотелось даже планировать. Глаза закрылись сами. Перед веками замелькали лица, в ушах зазвучало эхо слов – сказанных когда-то. Не сон, но дрема. И все это свивалось, накладываясь на образ ракушки. Папкино личного места, которое мама без спора оставила ему. Смирившись с тем, что есть в его жизни что-то закрытое даже от нее. Или.. она не смирилась? А просто ждала? Пока зарастут какие-то внутренние его раны, пока он сам решит выйти? Как это сложно! Отношения двоих, казалось бы – самых близких. Самых любящих. Наиболее понимающих друг друга. Смогу ли я.. когда придет мое время понимать? Пойму? Приму? Не сбегу ли от сложного? Где-то я читала, что сейчас люди разучились любить. И ни кому уже не придет в голову трястись в санях многие версты, чтобы просто чаю попить при любимых глазах. А потом – обратно. Те же версты… Что это была за книга? Я не помню. Зато помню разговор о другой книге. С Володькой.

Я перевернулась на спину, прикрывая глаза локтем. Я помнила тот разговор. Я слышала его так, словно он шел вот сейчас – в комнате. А не давным-давно, в пустом классе. Мы сердито шваркали о пол тряпками, пытаясь отмыть затоптанные за день полы. И перекидывались такими же сердитыми фразами. А все из-за того, что я терпеть не могу читать книги, если мне их навязывают. Сопротивляюсь просто как могу, до последнего. Хотя иногда и жалею потом – все же прочитав. Володька же тогда болел Сапковским. «Ведьмак» - ни о чем больше он не говорил. И злился, что я не читаю. Вот и сейчас:

– Ты просто не понимаешь! Меня эта книга удивляет постоянно, каждой мыслью. До дрожи порой! – он оперся подбородком о ручку швабры, и сверлил меня возмущенными и вдохновенными глазами. – Например, о любви. Уси-пуси, все в розовом и ах, как хорошо – так же не бывает! Вот смотри…

Швабра полетела в угол, а Володька оперся о парты, рывком перекидывая тело вплотную ко мне. Уперся лбом в мой лоб, близко заглянул в глаза. Так что я с трудом подавила в себе желание попятится, почти уверенная, что сейчас и начнутся эти, так не любимые им «уси-пуси» - слишком близко оказались шальные, лихорадочные глаза. Но нет. Он просто хотел донести свою мысль. Вжать, вдавить ее в меня. Как вдавил сейчас ладони – в плечи:

– Смотри.. ведь даже любящие друг друга люди порой вынуждены разойтись из-за того, что у них совершенно разное отношение к жизни. Понимаешь? Пожертвовать жизнью ради друга – это бывает проще, чем пожертвовать привычками. Душой своей, самой ее основой. Ради любимого и любящего…

Я молчала. Я пока вообще не понимала, как можно приравнять душу к привычкам. И только старалась не опустить глаза, не моргнуть – хотя слезы уже упорно наворачивались. В «гляделки» я играть не умела ни когда… А Володька был захвачен своей мыслью:

– Тут вопрос, на какие жертвы ты можешь пойти ради влюблённого в тебя человека, если быть с ним - противоречит всему, что в тебе живёт. Но, ты его любишь. И не можешь просто так бросить. Потому что больно будет и человеку и тебе. – Он говорил, словно гвозди вбивал. Коротко. Рублено. Уверенно.

–Что делать? Вы такие похожие. И такие бесконечно разные! Смотрящие на всё с разных сторон. Живущие разными жизнями много лет. И уже нельзя исправить себя. Изменить. Можно только жертвовать чем то, ради другого. Вопрос - чем и как долго сумеешь терпеть?

И я все же не выдержала. Дернулась, скидывая Володькины руки, отошла так, чтобы между нами была парта. Устроилась на ее краешке. Потерла глаза. Подумала. Нет, я честно подумала. Старательно так. Вспомнила все, что читала. Каша в тот момент в моей голове была порядочная… все книги – от Крапивина до «Джейн Эйр». Одного не было – своего опыта. Но ведь – и у него тоже?

– Прости, но бред. Тут нет выбора. И нет жертвы. Если любишь - жить без человека все равно не возможно. Так чем жертвовать? Голодом ради пищи?

Он глянул на меня, как на маленькую. И я поспешила спрятаться от взгляда. Опять шваркнув на пол мокрую, словно большая лягушка тряпку. Завозила ей старательно. И его слова летели мне в спину. И мне впервые в жизни казалось – он вообще не слышит меня:

– Вот ведь банальнейшая оказия, один не может жить в городах, второй путешествовать.. казалось бы - пойти на компромисс, половину времени жить в городе, половину - в пути.. и идут на компромисс.. но в итоге обоим надоедает, потому что мучается то один, то другой... Одному привычна рубка, другому - тишина и покой.. один одевается до невозможности красиво, другой практично.. один вхож в высший свет, другой с несоразмерно большим удовольствием проведёт время в трактире... И это лишь немногое, что разделяет...

И я вдруг поняла, что он говорит о себе. Или может о своих родителях. Но не о книге. О больном. Таком больном, что не тронуть – просто нельзя. И все же… и все же… все же… Спор жил и звенел во мне. У меня ведь тоже были родители. И хотя я никогда не задумывалась об их отношениях – они жили во мне. Неким шаблоном: «так должно быть». И я пожала плечами:

– Один путешествует, второй ждет и делает так, чтобы был дом, куда хочется вернуться... а вернувшись жить так, чтобы тобой насытились. И опять в путешествие - за новым собой. И так во всем. Есть место, где хорошо обоим.. и они несут туда впечатления и мысли добытые в иных местах. Иногда больше времени проводя вместе и отдавая, иногда - порознь и получая, накапливая. Что тут такого?

– А если одного не устраивает ждать? Если ему хочется придя домой увидеть того, кого любит? А его нет, он где то у чёрта на куличках, при этом может там пробыть год.. работа такая, пограничная.. двигается граница, двигается с ней и человек, исследуя новые территории.. а телефонов нет, и машин нет.. переходы занимают недели и месяцы - не выход...

Но я уже потеряла интерес к спору. И пол был домыт. Ну не видела я проблемы. Проблему, когда не любят – да, ее я понимала. Проблему любить – нет.

– Значит человек решает для себя - что ему проще. Ждать или жить без любимого совсем. Это две большие разницы, и выбрать из них не сложно. Ну, пусть сложно. Больно. Только выбор внутри происходит все же независимо от нас. Просто или ты можешь без человека, или принимаешь его таким, как он есть. – Я развела руками. – Как-то так. Идем домой, что ли?

Он тогда разозлился на меня крепко. Ушел молча, и молчал еще долго – не один день. А потом все пошло как прежде. И я забыла о разговоре. Сейчас вот вспомнила. И руки опять потянулись к телефону:

- Нет, па. Послушай! Вот твой Менестрель. Он же не может без дорог, так? Без дорог и песен, без слушателей и их взглядов. А Воевода - он привязан к своей службе. И просто так порхать по дорогам же не может? Вот скажи, как им быть в твоей сказке? Может, они и не влюблялись, но ведь нужны друг другу? И как же? \"Кто-то уйдет, кто-то вернется, кто-то простит, кто-то осудит... меньше всего любви достается нашим самым любимым людям\". Помнишь песню? Это – так?
– В сказке... В сказке они сходились и расходились, что бы встретиться вновь.
Слова показались мне пустыми, заставили поморщится. И набрать короткое:
– Бла-бла-бла, пап…
Что давно и привычно означало – «ты болтаешь пустое, отговариваешься, не хочешь говорить серьезно».Ответа не было долго. А потом побежали короткие, сердитые строчки:
– Доча, просто может рассмотрение вопроса о том, что они ДОЛЖНЫ быть вместе не ведет ни к чему? Должен-обязан – принуждение. А такие ситуации просто не подразумевают принуждения - если двое захотели быть вместе, то они – будут. Поэтому и не надо смотреть на воеводу и Менестреля, так, что они ДОЛЖНЫ быть вместе. И один и другая - вполне свободны в том, что бы поступать по своему желанию, а не по стороннему принуждению. Да и если один ощущает обязанность в том, что бы находиться подле другого – это разве любовь? Может, тогда основной движущей силой в отношениях служит жалость? А разве жалость – это то, что им нужно? Нет - и на жалости можно построить отношения, но будут ли они так прочны? Ведь кругом - великое множество страждущих...
Я как-то притихла, словно он накричал на меня. Захотелось сложить уши по-кошачи и уползти одеяло по самый нос.
– Разве что-то бывает «все время»? Ведь бой или дороги быстротечны. А жизнь - долга. И встречи – притяжение душ. И потом, разве надо быть рядом, чтобы быть вместе?
Мне представилась тонкая-тонкая резинка… такие в детстве применяла для рогаток-малюток, делая их из маминых шпилек. Папка называл эти резиночки «венгерками», и они, хоть и были очень тонкими, а били исключительно больно, если срывались и попадали по пальцам. А по сердцу? Вот расходятся двое… Утро. Сырой и сонный час. И небо – высоко. Даже не смотря на то, что заложено тучами. И сыпется с него медленный снег. На запрокинутые лица. Смотреть вверх ведь проще, чем в лицо. И на сердце еще покой и уют только что закончившейся ночи. Еще настолько вместе, что расставание и не коснулось. И только резинка натянулась чуть-чуть. И я начала набирать вдруг:
– Ну что же мне пора. И я вернусь весною. А может быть, и летом. А может – никогда. Но ты все время знай, ты помни – я с тобою.. Запомни – я с тобою. Не бойся, я с тобой. Дороги полоса змеей волшебной вьется, и я, дойдя до пасти, вдруг окажусь иной. Но петли той змеи сведут нас неизбежно. Не бойся, я тобою. Запомни – я с тобой…
Я сделала паузу.. и улыбнулась образу:
– Снусмумрик, помнишь? Он уходил каждую зиму. Он приходил весной. И Мумитролль ждал его и радовался ему. Только, папа, это была дружба все ж.
– Думаешь? Может и так. Но ведь если двое несут взаимную любовь, то никогда у них не возникнет мысли о рациональности того, что нужно приезжать и уезжать. Что можно загнать пять лошадей только лишь ради встречи на пять минут. Один будет ждать другого в его командировках. Что будет окатывать теплотой, когда будет читать скупые строчки писем... И не возникнут мысли, что что-то неправильно в их жизни.
– Я буду думать…
И я нажала отключение, рывком вставая. Мне было пора. Бой подступил вплотную. Но где-то там, глубоко во мне теплыми клубками свернулись две нити. И я не хотела испытать болезненное натяжение хоть одной из них. Я не хотела, чтобы в наши с Юркой и Володькой отношения вкрались жалость или принуждение. Они все испортят. Дружба. Любовь. Какая разница? Если мы захотим быть вместе, мы будем вместе. Но каждый решит это для себя сам. Сам, и только сам.
Выходя из дома, сбегая по ступенькам, я хотела лишь одной песни.. И пальцы выискивали ее на плейере – на ощупь. Пока я не услышала:

На ступеньках старинного храма,
В лабиринте прошедших эпох
Мы стояли. Нас было так мало!
Мы стояли и ждали врагов.
Нам бежать бы, забывши о чести –
Вроде ж нечего больше терять.
Но сказал кто-то: мы еще вместе –
Им нас не взять.
Спина к спине, плечом к плечу, жизнь коротка – держись, приятель!
Своею кровью отплачу за то, чтоб вы смогли остаться.
Пускай сегодня день не мой – пока друзья мои со мною
Мы справимся с любой бедой – с чертями, богом, и судьбою.

С таким настроем я и начала его.. мой первый в жизни бой.