Ночью семеро абреков попытались переправиться через Терек, но наткнулись на дозорных. Пятерых казаки постреляли, а двоим, бросившимся в воду, удалось скрыться. По случаю такой удачи на заставу прискакал сотник со свитою и, похвалив героев, тотчас составил рапорт «полковому», пообещав всем кресты. Хорунжий, узнав о свершившемся ночью «деле», отправил на границу сменщиков и распорядился накрыть столы у себя на дворе, что бы «помолить» отличившихся казачков. Из всех расквартированных в станице офицеров на праздник был зван только юнкер Толстой. И, хотя, Лев Николаевич прекрасно понимал, что приглашён только из-за того, что снимал у урядника летнюю хату, тем не менее, необычайно обрадовался.

Будучи незнаком с большинством казаков, он сел рядом с хозяином, с опаской и восхищением разглядывая гуляющих воинов. К его неудовольствию о ночной схватке не говорили. Насколько понял Толстой, речь шла о добытых у абреков оружии и лошадях. Одни предлагали продать трофеи и выручить деньги, другие же собирались сбыть только ружья, а коней разделить, бросив жребий.

- Сейчас полаются, - урядник подлил Льву Николаевичу вина из кувшина, - а назавтра, один чёрт, всё пропьют.

- Таким всё нипочём, - прошептал Толстой, любуясь разгорячёнными спором казаками.

Один из них, гигант с головой, обвязанной красным платком, особенно привлекал его внимание.

- Беда всем будет, - гудел он, наваливаясь на стол, - от этих скакунов.

- Ничего, - отвечали ему. – Авось пронесёт.

- А, слыхали про Гирей-хана и его коня? Нет? Так я расскажу, - казак повысил голос, привлекая внимание. – Давно, когда я ещё мальчонкой был, в дальнем ауле жил знаменитый абрек Гирей-хан…

И он принялся рассказывать о горце, который любил и берёг скакуна пуще жизни. В сотнях битв побывал джигит, и каждый раз возвращался в родной аул с богатой добычей. Любого врага догонял его конь, от всякой погони уходил. И, вот, однажды, бабка-ведунья напророчила ему, что примет Гирей-хан смерть через своего скакуна. Заплакал абрек, уж больно дорожил конём, но делать нечего, отвёл его в табун. Год прошёл, другой и узнал Гирей-хан, что околел его скакун. Захотел джигит взглянуть на останки друга и вернулся в аул.

- Да, это же «Песнь о вещем Олеге», - повернулся к уряднику Лев Николаевич. – Этого Гирей-хана укусит змея и он умрёт.

- Чего изволите? – оторвался тот от кружки с вином.

- Песнь, - смеясь, повторил Толстой, - песнь о князе Олеге.

- Тихо, казачки, - пошатнувшись, поднялся урядник. – Их благородие желают песню петь.

- Да нет же, - испуганно зашептал, пытаясь усадить его Лев Николаевич, - не хочу я ничего петь!

- Уважь, вашбродь, - зашумели казаки.

Толстой, багровый от смущения, встал. Бежать из-за стола было никак невозможно, и он, закрыв от стыда глаза, запел:

- Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хозарам…

Казаки, одобрительно кивая, слушали не перебивая.

- Открой мне всю правду, не бойся меня:

В награду любого возьмешь ты коня, - выводил Лев Николаевич.

- Ой, возьмёшь ты коня, - тонким, бабьим голосом, внезапно подхватил урядник.

- Ой, да коня, ой, да, коня! - грянул казачий хор.

И песня ожила, поплыла над заросшими лесом горами, над кипящим Тереком, наливаясь грозной, сжимающей сердце тоской.

Последние строки пели стоя. Почти все плакали…