- Андрей Львович, какие роли вам предлагают чаще всего?
- Я не так много снимался в кино. Но чаще всего я играю коррумпированных чиновников, бандитов под видом коррумпированных чиновников, убийц, адвокатов, опять же, с налетом некой коррумпированности… Несколько раз меня за это убивали (улыбается). Нагиев меня душил, жена зарезала, после того, как я заразил ее сифилисом… Я часто спрашиваю, ознакомившись с очередным подобным сценарием: «Ребят, а у вас нет сценария про взрослого человека, который влюбился в молоденькую девушку, а у нее молодой мальчик, и она мечется между ними, но потом остается с главным героем, они плачут, уезжают на море, у них рождается ребенок… А?» «Нет, для вас такого нет» – отвечают мне. Хотя человек я очень положительный, и имидж у меня положительного ведущего.
- В таком случае, почему режиссеры вас видят таким злодеем?
- Когда-то давно я снялся в фильме «Русский транзит». Их всех криминальных сериалов этот проект был первым. Там я играл убийцу и уничтожал всех и каждого. Наверное, тогда за мной и закрепилась некая маска. Может, режиссерам нравится, что внешне я не произвожу впечатление поддонка (улыбается), и получается интрига. Скажем, чтобы назначить на роль маньяка – убийцы Даниила Спиваковского – большого ума не надо. Странно было бы назначить его на роль Ромео. Другое дело, назначить поддонком меня… Выскочить из этого амплуа, кажется, невозможно. Слава богу, у меня есть театр, где я сам выбираю себе работу: комедии, спектакли по Аверченко…
- А хотелось бы из этого амплуа выскочить?
- Конечно. Сняться или в большой работе, или в хорошем крепком эпизоде, где есть судьба героя. Но в нашем кино очень быстро закрепляются амплуа, к сожалению.
- А исторического персонажа или литературного сыграть интересно?
- Интересно играть роль, если у персонажа прописана судьба. С историческими персонажами проще – они прописаны историей. Там уже вопрос таланта авторов проекта. Из исторических кого угодно было бы интересно сыграть! Петра Первого, Меньшикова, любого французского революционера, любого нашего контр-революционера, Из литературы… Достоевского поиграть бы хотелось…
- А пожить в то время?
- Нет, мне бы не хотелось. Мне бы не хотелось, чтобы на нашу долю выпало испытание войной. Не хотелось бы испытать на себе 1913-й год, который был пиком экономики России, а потом из-за войны, амбиций и глупости все это обвалилось.
- От каких сценариев вы отказываетесь
- Я отказываюсь от сценариев, где насилуют животных и маленьких детей. Но пока, слава Богу, мне этого не предлагали. Очень хочу костюмную роль! Моя настольная книга – Три мушкетера. С Д Артаньяном, правда, я уже опоздал, но там еще столько персонажей! Поездить на лошадях, пофехтовать, походить в историческом костюме – это здорово. Такую работу потом и внукам не стыдно показать. 
[320x212]
Андрей Ургант на съемках проекта "ДВЕНАДЦАТЬ"
- Навыки верховой езды у вас есть?
- Конечно. Я в свое время занимался с лучшими преподавателями верховой езды. Мы галопом носились по Нескучному саду, а потом по всей Одессе. Я говорю о фильме «Биндюжник и король». Он получился немножко картинный, но было красиво и весело. Там была и верховая езда, и еврейская свадьба, и партнеры замечательные: Таня Васильева, Армен Джигарханян, Роман Карцев, Евстигнеев. Это был полный метр, потрясающие воспоминания остались.
- Сейчас вы перечислили целую плеяду замечательных актеров. Я читала, что к вам в гости тоже часто ходили известные люди…
- Они к маме ходили, не ко мне (улыбается). Никакого пиетета по отношению к ним у меня не было, это была часть моей жизни. Я родился в одном болоте с этими людьми, и мысль стать артистом была само собой разумеющейся. Если бы моя мама была бы кровельщицей, я бы, наверное, стал приличным кровельщиком. А так получился приличным артистом, потому что мама у меня – гениальная.
- Какими вы запомнили частых гостей вашей мамы - Миронова, Высоцкого?...
- Веселыми, остроумными, очень редко разговаривающими о работе… Владимира Семеновича я помню поющим. Он пел везде, всегда и всем. А когда рядом никого не было, он пел нашей собаке. Он не мог держать это в себе, просто на части разрывался. А у Миронова на лбу было написано, что он – артист. Я смотрел на него с отвисшей челюстью и мечтал однажды хотя бы немного приблизиться к такой свободе, артистизму, грации и элегантности, с которыми он жил и играл. И умер на сцене, как многие наши коллеги, потому что жил в поезде и в самолете… Великий человек.
- То есть у вас не возникало даже идеи пойти не по актерской стезе?
- Если бы я почувствовал, что я гениальный математик или конструктор, это другое дело, было бы понятно, что это мой хлеб. Мама вообще хотела, чтобы я стал дипломатом: мне хорошо давались языки…
- А что вы еще умеете, помимо профессиональных навыков?
- Все. Готовить умею, руководить ремонтом. Свою квартиру нарисовал от пола до потолка, и рабочие сделали все по моим эскизам. Я умею приносить людям радость, делать подарки…
- Но это ведь не работа?
- Это работа. Не обязательно, чтобы эта работа оплачивалась. Я до 30 лет вообще денег не получал за свою работу.
- И как же вы жили?
- На сто рублей. И ничего, весело жил. Главное - ничего не болело, все остальное очень легко воспринималось.
- Вам доводилось работать не актером?
- Да. Я был грузчиком, подносчиком багажа, береговым матросом, уборщиком какой-то территории, рабочим на конвейере на ликеро-водочном заводе. В основном там работали женщины, потому что они реже спиваются. Мы тогда были уже артистами и на два месяца приехали на гастроли в какой-то город. И устроились на этот завод разносить портвейн. В сутки рабочему полагалось просто так две бутылки портвейна. Чтобы не воровал. Даже женщины брали. Но мы оттуда очень быстро уволились. Еще я работал монтировщиком сцены. Это приносило большой доход.
- Параллельно актерской работе?
- Да. Мы ездили на гастроли, и я устраивался монтировщиком под подставной фамилией, потому что совместительство было запрещено. Находил какого-то человека, давал ему десять рублей, брал его паспорт, записывался и работал. Это было просто, потому что я знал все спектакли и понимал, как собираются и разбираются все декорации. Я играл в этих спектаклях, переодевался, потом разбирал декорации, ставил новый спектакль и до вечера был свободен. Но как артист я получал 100 рублей плюс два рубля суточных. И рублей 900 получал как монтировщик. А 1000 рублей тогда были большими деньгами.
- Если это было так выгодно, почему
- Потому что они считали себя артистами… Творческими работниками. А я был простым сыном народной артистки, и мне было все равно, кем работать. Меня ничего не удивляло… И мама моя всю жизнь вкалывала: и артисткой, и дома. И бабушка моя, Мария Петровна, которая родила четырех детей, по сути была простой деревенской теткой. Она, кстати, меня матом научила ругаться довольно прилично.
- И часто вы пользуетесь этим умением?
- Нет, не люблю, особенно когда это звучит в театре или на телевидении. Я считаю, что если ты ясно мыслишь, можно обойтись без этого. Либо, если уд пользоваться, то надо на мате разговаривать и других слов не использовать. Как этот делал знаменитый французский актер, сценарист и поэт Серж Гензбург. Он славился тем, что никогда не выпускал изо рта сигареты и все время был пьян. Его ни разу не видели трезвым. Он сидел, закинув ногу на ногу, и постоянно матерился. И ему это разрешалось, потому что он был таким и по-другому быть не могло.
- Правда, что творческий человек не может без допинга?
- Все это легенды. Вот говорят, артисты выпивают. А электросварщики не выпивают? А фрезеровщики? А подводники? Просто актеры на виду – вот и все.
- Вспомните ваши первые впечатления от сцены? Как это было? Мама привела вас в театр?
- Мама меня родила в театре, она никуда меня не приводила (улыбается). Я вырос в гримерном, костюмерном, реквизиторском цехах. Первый раз оказался на сцене в семь лет, в роли сына Бармалея. На последнем спектакле елочной компании. Для детских каникул его играли два раза в день, и артисты, конечно, выматывались. Перед последним, так называемом зеленом спектаклем, директор предупредил артистов: «Если будет отсебятина, я вас из театра выгоню!» Однако вышел один Бармалей, потом второй, они устроили встречу двух братьев, а потом в коляске вывезли меня, одетого маленьким Бармалеем. (улыбается). Я помню, как взглянул со сцены в зрительный зал и не увидел ничего, кроме черного провала, потому что светили софиты. Я тогда еще не знал, что это за ощущение.
- Переживали?
- Нет, никакого волнения я не испытывал. Актеры меня просто подговорили - и все. Мама потом скандалила с ними, ругала и артистов, и меня, потому что была противницей всякого рода отсебятины и хулиганства на сцене. [159x240]
Рабочие кадры со съемок программы "ДВЕНАДЦАТЬ"
- А сознательно как вы в первый раз на сцену вышли?
- В девятом классе мы поставили пьеску «Эй, кто-нибудь!». А в школе интернате я играл Муравья в произведении «Стрекоза и муравей», причем на английском языке. А потом в 16 лет я уже поступил в институт – и началось: этюды, студенческие работы, участие в студенческих работах режиссеров…
- Первый серьезный гонорар как потратили?
- Я купил самовар в Туле. Блестящий, большой, за 330 рублей. Я же Обезьяна по гороскопу, мне так захотелось! И еще, лет в тридцать уже, я купил себе первый в жизни элегантный финский вечерний костюм. До этого у меня на такую покупку денег не было: он тоже стоил рублей триста. Я стер его до дыр, потому что следующий костюм смог позволить себе только лет в сорок…
- Какие-то вещи родом из детства у вас дома хранятся?
- Я никогда не страдал фетишизмом. Конечно, где-то лежат и аттестат, и военный билет, и старые фотографии, и книжки со времен прабабушки. А больше ничего нет.
- Самое яркое детское впечатление?
- Когда мама с папой расстались, мы с мамой одно время жили в общежитии при театре. Я запомнил речку, которая там текла, в которой водилась рыбка камзда. Это такая рыбка колюшка с длинными-длинными шипами. Мне было годика три, мы постоянно бегали с мальчишками к воде. И самое яркое было, когда я бегом возвращался домой, добежал до общежития, взялся за ручку и обделался. Мне было так стыдно! Я же совсем взрослый, мне же целых четыре года! (смеется)
- Окажись вы в детстве на один день, чем бы вы занялись?
- Я бы попросил у мамы, чтобы она подарили мне или хотя бы взяла напрокат велосипед, и я научился бы на нем кататься. Мне всегда было стыдно, потому что все мальчишки умели кататься, а у меня велосипеда не было, и кататься я не умел. На велосипед я впервые сел в шестнадцать лет, когда поступал в институт. И сразу поехал.
- Кто вам презентовал первый велосипед? Мама?
- Нет. У меня был приятель – чемпион Ленинграда по шоссейным гонкам. Он-то мне и собрал из каких-то своих запасных деталей настоящий гоночный велосипед. Велосипед получился даже лучше, чем у него. Поскольку я с детства занимался спортом, то мальчиком был довольно накаченным и достаточно координированным, поэтому поехал сразу. Я катался и днем и ночью! То же потом было с гитарами. У меня никогда не было гитары, а потом, когда они появились в продаже, я не мог остановиться.… Купил сначала одну, потом другую, потом третью…Так у меня скопилось гитар пять, и я на всех играл… Потом постепенно это ушло.
- А гитары те сейчас где? Пылятся дома?
- Нет, сейчас у меня только одна. Две гитары я подарил каким-то ребятам на дни рождения, потому что у них не было возможности купить. Ну зачем мне пять гитар? Хотя у моего сына гитар несколько, ударная установка, клавиши, компьютер. Он серьезно занимается музыкой. Ваня много путешествует, и в Америке ходил в настоящий американский магазин и купил там настоящие американские гитары, которые лучше всех в мире (улыбается).
- Что вы с сыном привозите друг другу из зарубежных поездок?
- Я всегда ему привозил разные сувениры, картины с видами страны, писанные маслом. Когда Ваня начал ездить, а ездить он начал после двадцать почти сразу, он привозил мне всякие деревянные игрушки, поделки из кости, потрясающие палочки…
- Барабанные?
- Да нет, для еды (улыбается). Поскольку я с удовольствием и хорошо готовлю, у меня много всяческих приспособлений для приготовления пищи. Ваня подглядывал за мной, подглядывал, и постепенно поймал кайф от готовки. Начал покупать различные сковородки, ножи, кастрюли и теперь даже ведет программу «Смак».