Новый год близится. Благотворительности ожидать не приходится. Чую, что могу обосраться. Скорее всего, обосрусь. И тогда мне Ельцин скажет: «Вы провалились!» Надеюсь, вы правильно перевели.
Кожица у мандаринов новогодних нежная. В фазу выхожу периодически с мелаксеном, бодяжу эту прелесть старым добрым пирацетамом и вижу длиннющие благоухающие сны. Трогаю Лизу за сисечки, а абэжэшника за лысину. Прыгаю с 4ого этажа и лечу. Во снах хорошо, тепло, весна-лето, мамины простыни сушатся. Что делаю, пока не сплю, да как обычно: два раза подрочу, сто раз отожмусь, два раза подрочу, сто раз присяду.
Достоевский такого плана: «Кажется, вся беда его характера заключалась в том, что думал он о себе несколько выше, чем позволяли его истинные достоинства. И вот почему он постоянно казался беспокойным». Да ну. Вспоминаю трэш диву с яйцами Серонхелию: «Как бы, как бы изъебнуться!» Вот и вертится у меня эта фраза в голове вперемешку с «Господи, помилуй». Чую, обосрусь накануне, в ближайшее время. По делом мне.
Как же это полезно бывает со двора не выходить неделями, я щас любого человека кроме родителей расцеловать готов. Голова ясна и прозрачна, не представляю, какая ситуация меня поставит в тупик. Нужно больше двустороннего скотча. Да хоть четырехстороннего. Мы геометрию превзошли с классом еще с 7 лет назад. Помню эту медаль серую, из-за которой я столько времени на дерьмо перевел, как радостно мне было её получить: этап, успех, похвала родительская.
Только щас этой медалью и попы не подтереть. Как представлю, сколько суеты за зря совершено было. Ох, не то время, не то место… Брежнев целует Хонеккера, Утяшева жаждет космонавта и никого другого, проститутки из гр. Serebro поют Mary Warner… а я чую, что обосрусь в новогоднюю ночь. Господи, помилуй по-братски.
[528x700]