Елена встала, поставила сумочку на подоконник, и стала перебирать вещицы в поисках чего-нибудь детского: «Хоть бы девчонка, с девочками проще. Знал же, что ребёнок, могли бы яблок купить или конфет». Выудив непочатую записную книжку в золотых звёздочках на лаковых корочках и тоненькую паркеровскую ручку, она повернулась от окна: «А рисовать…» и осеклась на полуслове. При прежнем наборе действующих лиц сцена изменилась до неузнаваемости. Мальчик тихо плакал, обхватив на коленях пластиковый пакет. Женщина, ухватив руку Николая Ивановича и притянув высоко к лицу, припала к ней в поцелуе. Безумные глаза боярыни Морозовой ищуще заглядывали в лицо Николая Ивановича, а тот изо всех сил отворачивался и дёргал руку. Это уже слишком. Елена оглянулась на выход, мечтая удалиться по-английски, и увидела пылающие снегириные щёки неуместно торопящегося по неспешному променаду коридора пухлого доктора, отблёскивающего бейджиком и мотающего синей трубкой фонендоскопа на шее.
- Немедленно уходите. Появляться на отделении вам лично запретил лично главный больницы, с перерывами на одышку ещё на подходе начал врач: - Как ещё вам объяснить. Вы тут не нужны. Больным детям не нужны шарлатаны. Я сейчас охрану вызову! – доктор вытянул из кармана халата чёрный радиотелефон угрожающего размера.
Николай Иванович вырвал наконец руку, согласно покивал трясущимся щекам доктора и, ссутулившись, отчего запястья ещё больше просунулись в короткие рукава, пошёл к выходу.
«А я? Слов нет!», - Елена придвинулась вплотную к доктору: - В пивном ларьке ищите свою охрану, - ткнула длинным ногтем в телефон-переросток, - Если роуминга хватит! - и поспешила за мелькающими сутулыми плечами Николая Ивановича, умудряясь стукать каблуками даже по глухому больничному линолеуму. За спиной громче заплакал ребёнок. И кто-то (мать, наверное) кричал: «У Николая Ивановича диплом врача-лечебника!»
- Я тоже имею диплом, только я его не в подземном переходе покупал! Жульё буду гнать с отделения поганой метлой!
Строение по адресу: Речной переулок дом №4, и земля под ним находились в личной собственности Ю.Н.Гладенького. О том, что центр общественной и коммерческой жизни города прежде исполнял функции котельной, свидетельствовали светлые бельма не закопчённых силикатных кирпичей в заложенных проёмах окон, ржавый пенёк дымовой трубы и характерный промышленный дизайн здания. Внутреннее содержание строения было богато. На трёх высоченных этажах располагались: продуктовый магазин «ЧП А.Ю.Гладенький» (сын мэра), спортивный зал, где попеременно визжали каратисты и прыгали упитанные аэробши, редакция газеты «Наш город» она же предвыборный штаб Ю.Н.Гладенького с плакатом на двери: белая рубашка и пиджак через плечо на фоне православного городского храма, хорошо снабжённая оргтехникой администрация миссионерской зарубежной организации «Помощь людям», лавка секонд хэнда, тройная централизованная бухгалтерия предприятий Ю.Н.Гладенького, склад всего на свете, ледниковым языком выползавший из высоченных ржавых ворот первого этажа во двор до самого пункта приёма цветных металлов, кое-что по мелочи и, наконец, неофициальный кабинет мэра. Неофициальный в силу запрета чиновникам местного самоуправления заниматься коммерческой деятельностью, которой состоявшийся мэр естественно занимался по-прежнему, переписав весь официоз на сына. В декларации о доходах будущий мэр отметил полное отсутствие движимого и недвижимого и годовой доход в шесть тысяч рублей, чем вызвал приступ задорного смеха у избирателей горожан, хорошо знакомых в силу невеликости населённого пункта с материальным положением Гладенького. Не понимавшие шуток злые люди тут же пристроили гранату РГ-4 под капот Жигулей Юрия Николаевича. Машина числилась за супругой и была безнадёжно испорчена, что заставило мэра пересесть на Вольво, зарегистрированное на тестя и чаще заглядывать под капот.
Кабинет мэра был хорош. Выдержанный в стиле предпринимательского ампира эпохи малиновых пиджаков и мировых амбиций он бы и Муссолини перевернул с головы на ноги.
Прочно утвердившись за необъятным столом итальянской дубовой резьбы, Гладенький надувал щёки и переваривал информацию. Очищенная от шелухи, она предстала в следующем виде:
1. Мальчишку недорого купили.
2. С Кобылой дворник договорился на непонятных пока условиях.
3. Поджелудочная железа взяла перерыв и временно притихла по случайному совпадению.
4. Фокусы мы и не такие видали.
5. Колдун при умелом применении кого угодно вытащит на любую выборную должность.
На стадионный «семинар» Гладенький пришёл посмотреть колдуна в деле, с прицелом утилизировать его в своих далеко идущих политических прожектах. Не в пример бесхитростному Лукване и незамысловатому Кобыле (отсел от него на три ряда, дальше было некуда) Юрий Николаевич явился на стадион подготовленным. Во-первых, с утра ни капли. Во-вторых, предвидя гипноз, отвод глаз и другие виды несанкционированного вторжения в интимную психическую сферу, Юрий Николаевич поднял специализированную литературку. До взлёта предпринимательской карьеры Гладенький был политруком. Более того, нетипичным политруком. Он любил читать книги. Именно читать, а не украшать «стенку» выстраданными макулатурными томиками и не конспектировать «труды» под расчёску. Был, надо сознаться, в его читательской биографии факт сдачи скрепя партийное сердце глянцевых трудов корейского товарища Ким Ир Сена под «Тысячу и одну ночь». Кореец проскочил, отечественные классики и труды товарищей по КПСС в макулатуру строго не принимались. Юрий Николаевич черпал житейскую мудрость в произведениях наркомана Джек Лондона, кругом положительного Марк Твена, расиста Рэдъярда Киплинга, отсеивая описания природных красот и буржуазные сюси фуси. Именно русофобский подросток Ким и пришёл на память политруку, ломавшему голову в поисках средства от колдунского сглаза. Мальчонка спасался от гипноза, повторяя мысленно таблицу умножения. Подразумевалось, что мозг, занятый продуктивной деятельностью, невосприимчив к внешнему влиянию. Вторая половина таблицы вспоминалась трудно, проклятые калькуляторы, но нужды в ней не случилось. Даром пропало трезвое утро и трудно давшаяся таблица. Как и все приглашенные на стадион, свою долю внушения мэр получил заранее, и пришлось ему, сидя на жёстких планках трибуны, добросовестно вместе со всеми наблюдать парящего над травкой дворника. Зато выводы Гладенький из увиденного сделал совершенно правильные. Ни в какие полёты он не поверил, понял, что подвергся таки гипнозу и промывке мозгов и что дилетантство в сфере психологии недопустимо. Консультации психолога стоили денег, но на дело денег Юрий Николаевич никогда не жалел и теперь, поджидая приглашённого на деловую беседу Домовинного, чувствовал себя уверенно.
Юрий Николаевич вставил в ухо завиток микрофона, вытянув тонкую проволочку из-за жесткого воротника белой рубашки. Наговоренный психологом контргипнотический текст, прерываемый резкими звуковыми сигналами, следовало запустить заранее, длительность записи 90 минут. Должно хватить.
Колдун прибыл минута в минуту и, проведённый секретарём, встал точно посредине, в розетке ковра. Дистанция до стола мэра таким образом составила два метра десять сантиметров, учитывая ширину ковра в четыре двадцать. Несколько обеспокоенный состоянием ворса, мэр попытался вытянуть шею и, к своему немалому удивлению, обнаружил на ногах дворника вместо ожидаемых навозных кирзачей или растоптанных кроссовок вполне пристойные итальянские мягкого блеска полуботинки. Пожевав под столешницей своими английскими (а денег, говорят, блаженный не берёт), Гладенький, стараясь не встречаться глазами с колдуном, изложил суть вопроса. Николай Иванович в дискуссию не вступал, быстро на всё соглашался, контр инициативы не проявлял и вообще в ходе переговоров всеми ужимками напоминал заранее виноватого киношного крепостного, получающего ценные указания от барина, но пороть которого на конюшне пока конкретно не за что. Приближался праздник близкий сердцам старшего поколения, упустить возможность задобрить небольшими подарками наиболее активный пенсионный электорат было смерти подобно. На раздаче Гладенький собирался очередной раз засветиться перед народом, а на долю колдуна выпадала непростая задача создания здорового психологического климата, имеющего результатом ниязовский процент голосов процентов эдак 98 – 99.
Результатами встречи мэр остался доволен вполне. Шиш тебе, а не гипноз. Гладенький выудил из уха микрофон и потянулся пальцем к кнопкам телефона-телекса. Палец завис в воздухе на полдороге и противно задрожал. Из-за обреза белого воротника вверх поползла синюшная багровость. На глубокой полировке итальянского дуба чёрный корпус телефакса несанкционированно сменил фривольно розовой пластмассы телефон-вертушка, вместо кнопок украшенный наборным диском об одно отверстие с блескуче колосящимся гербом покойного союза. Гладенький крепко зажмурился, обругал про себя колдуна сволочью, пожалел отданных психологу денег и, решил перед следующим контактом обратиться в другое ведомство – к священнику местной церкви. Приоткрыв глаза, мэр покосился в сторону бывшего телекса и, обнаружив его наконец в целости и сохранности на рабочем посту, облегчённо выдохнул.
- Привет, Леночка! Наконец-то деточка ты проявилась.
- Здравствуйте Руфина Борисовна, - безгранично почтительным тоном румяного ученика, обращающегося к морщинистому сенсею, пролепетала Елена.
- Как твоё журналистское расследование? На какой стадии? Смотри, в наших джунглях зевать некогда. Из-под носа скандал столетия уведут. Коллеги не дремлют. Такой лакомый кусочек. Шарлатан масштаба века восемнадцатого. Читала? – Руфина пихнула по столу к Лене сложенную пополам толстую ежедневную газету. «Состояние» целителя улучшается». Карминные буквы заголовка изгибались толстыми червями. Пониже на мутном чёрно-белом фото узнаваемый Николай Иванович воздевал к небесам руки, карикатурно торчащие из рукавов белого, не подходящего ему по размеру халата. Снято явно в больничной палате. Вокруг профессорского вида люди. У них с халатами всё в порядке. Фотохудожник не зря жевал редакторский хлеб. На фоне мудро-иронических ухмылок профессуры Николай Иванович с закаченными в экстазе под лоб глазами выглядел особенно нелепо.
- Почитаешь на досуге. На всероссийский уровень выходит. Статейка дешёвая, информации ноль, лай один, брехня. Нам даже полезно, даровая реклама шоу, но засиживаться нельзя, лучшее враг хорошего заработка. Я тоже стул зря не полирую. Нашла таки колдуну жупел в печень. Он у нас на шоу повертится, глотнёт горяченького до слёз. Извините, Лена, секрет даже от вас. Это бомба. Заранее не скажу, вам на шоу легче будет. Играть не придётся, подлинные эмоции гарантируются.
- Не слишком мы его, Руфина Борисовна? Тоже ведь человек. Ничего никому плохого не сделал. Вреда от него нет.
- От него вреда нет? Вы почитайте, что профессионалы медики пишут. Сколько из-за таких вот целителей поздних обращений. Они шаманят, а люди мрут, те, кого можно ещё было спасти. А воскрешения пресловутые? На шоу будут матери, чьих детей Домовинный «воскресил». Пусть в глаза им посмотрит. Даже не поверишь, Лена, чего мне стоило добиться их согласия на участия в передаче. Они ему верят! Представляешь, верят в своих воскресших детей. Чудовищно! Ты то, как с ним? Я этой публики повидала, душные вампиры энергетические. Пять минут с ним побеседуешь, как день мешки грузила.
- Я ничего, нормально. Он мне доверяет, предложил работать вместе.
- Лена, ты даже представить себе не можешь, как это здорово! Журналист меняет профессию на карму в приличном состоянии. Чем конкретно предложил заняться?
- Астральной женой предложил стать, вместо Раисы, та совсем сбрендила.
- Ленка, потрясно! Я сейчас со стула рухну. Художника костюмера задействуем, ещё ту Сивиллу из тебя смастрячим – страна вздрогнет.
- Соглашаться?
- Ты ещё спрашиваешь! Такой шанс раз в жизни обламывается. Домовинного мы замешаем с дерьмом пожиже и сольём, а тебя в лицо будут на улице узнавать. О такой рекламе поп звёзды по ночам зубами скрипят под одеялом. Поломаешь дурочку на экране минут пятнадцать, все назавтра забудут, по какому поводу ты на нём появилась, а в башки твой образ нежный впечатается навечно. Бестселлер изготовим, блокбастер – «Девственница в лапах некроманта». Двести тысяч тираж. Мягкая обложка.
- Ну, на девственницу я не очень…
- Хорошо – «Я отражалась в зрачках дьявола», подойдёт? Название ерунда, техника. Я сама всё напишу. Проект – «Русские Вуду. Век ХХ1». Только быстренько прокрутить надо. У публики память короткая. Куй железный пока горячий – говорит мой водитель Коля, а глас народа глас божий. Сегодня же прикину план, жуткими подробностями за пару вечеров с тобой разукрасим и готово дело
Елена в избушке не появлялась. Не была звана. Но отношения с Николаем Ивановичем развивались стремительно, доходя уже до градуса привычки и бытовых проблем. С мужем Елена Владимировна разъехалась, как-то плавно, без криза. Просто перестала появляться в таунхаузе на Крестовском, он перестал звонить на Карповку, вернее и не начинал.
Отсуетившись по своим делам, Николай Иванович частенько, чуть не каждый день приезжал к Елене на Петербургскую сторону, на Карповку в новый «элитный» дом с собственной кочегаркой и стоянкой во дворе. Грязный по белому Форд транзит гадким утёнком переваливался через «лежачего полицейского» в мощёный жёлтым огнеупорным кирпичом двор элитного клубного дома и примащивался в уголочке, подальше от гордых автомобильных лебедей. Охранник на шлагбауме, получивший соответсвующие указания жилички, пропускал фургон беспрепятственно, удивлялся про себя, не умея определить профессиональную принадлежность сутулого дядьки в пиджаке. Электрики, водопроводчики, оконщики и другие представители технических служб легко идентифицировались по ярким комбинезонам, фирменным чемоданчикам или поясам с инструментами, не говоря уж о рекламе на фургонах. Стилисты, портнихи, альфонсы и другой творческий народ раскатывал на пристойных авто. Приходящие уборщицы, няни и домработницы приезжали минимум на десятках и не имели привычки жмотить две сотни на автомойку. К фургону во дворе привыкли. Привыкли, что водитель будет курить в опущенное окошко, любуясь на белёсое петербургское небо, плывущее в зеркальных окнах и метко попадая хабариками в неблизкую урну. На полированном жёлтом кирпиче окурок был бы неуместнее кучи слоновьего дерьма на дороге в изумрудный город. Но дворник давно перестал тревожно отслеживать баллистическую траекторию, знал - цель будет надёжно поражена. Ближе к ночи, когда темнели, не зажигаясь, зеркальные окна на стильном тёмно-сером фасаде, фургон возвращал загадочного пассажира в свои недра и удалялся в мало престижный пригород, ибо только там можно так прочно и внепогодно изгвоздать машину.
Ждала гостя Елена Владимировна непременно с новоосвоенным деликатесом из «Молодой хозяйки» и каждый раз испытывала не теряющее от повторения остроты разочарование. Николай Иванович обладал всеядностью верблюда и с одинаковым усердием всё перетирал свежеимплантированным голливудским прикусом. Вообще женское счастье Елены Владимировны было богато мелкими разочарованиями, обваляно ими, как ромштекс сухарями. Елена обожала наряжаться и наряжать своих мужчин. Собираясь на «семинар» Николай Иванович заранее кряхтел, представляя, как будет крутить шеей в воротничке модной рубашки, утянутой французским галстуком толстого шёлка. Треники с пузырями на коленях и милая сердцу притёртая в нужных местах ковбойка оставались для внутреннего, в избушке пользования. Елена обожала ароматы и душилась со страшной силой дорогущими продуктами благодарных ей до слёз Шанелей, Живанши и Гуччи. Но как она ни притиралась к Николаю Ивановичу наиболее надушенными местами, добиться невымученного комплимента не удалось ей ни разу. У ни в чём не виноватого Николая Ивановича обоняние было чувством приземлённым, без полёта. Вони он не любил, особенно запаха грязной человечины, навевала воспоминания. Приходилось бывать в местах скученности редко мытых человеческих тел. К ароматам был равнодушен. Стирал свои вещи и бельё (предмет тихой ненависти Елены, которую трясло от линялых сатиновых семейников) лично, для чего приобрёл в Эльдорадо плоскую стиральную машину. Николай Иванович полюбил смотреть на неё во время отжима. Центрифуга трясла и раскачивала домик, а он боялся пропустить мгновение, когда пластиковый (для стран СНГ) барабан таки разлетится, растянутый центробежной силой
Иногда в процессе завершающей стадии визита Николая Ивановича Елена Владимировна примащивалась ему куда-то под мышку, заводила бабский разговор.
- Коля, расскажи мне об этой женщине, о Раисе. Она красивая? Ты её любил? А она тебя? Где она сейчас, умерла?
Николай двигал глазами под опущенными выпуклыми веками, вздыхал, отвечал не сразу. Хаживал по этому минному полю. Опасаясь, говорил к народу притчами.
- Труднообъяснимые это, Лена, вещи. Всё равно, что слепому от рождения толковать разницу оттенков. Вот ты «Коко шанель медмуазель» от «шанель №5» отличаешь без запинки, а я «тройной» от «гвоздики» не каждый раз и неуверенно. Зато дано мне видеть, как светятся человеческие мозги. Сравнение со светом, конечно, очень приближённое, это не аура пресловутая, не имеет ничего общего с функционированием внутренних органов или добродетелями и грехами. Как тебе объяснить.
Вот метро. На переходе с какой-то на какую-то линию на Александра Невского народ напирает вверх по широченному пологому пандусу душ по тридцать в шеренге. Впечатление от газетного киоска в верхней точке зрения незабываемое, завораживающее. В одну сторону, вверх разом аарш!!! Атака английской кавалерии в Балаклаве. Широко известно, что максимальной ударной силой кавалерийская лава обладает именно на подъёме 15 градусов. Метрополитеновская толпа напоминает конвеерную ленту подшипникового завода. Цок цок головами. Ни одного нимба. Цвет, не свет глухой салатный. Таким кроют казармы и стены производственных помещений. Жирная грязь на салатном выглядит особенно грязной и безнадёжно вечной. Частенько и с каждым днём чаще мечется полупроводниковой дыркой чёрная вмятина – лишённый жизни, зомби. Редко нарывает ламповым вполнакалом харизматическая личность. Способные убедить, что жить стало лучше и веселее, редко погружаются в массы, рассекают на глянцевых авто по поверхности.
Совсем редко резанёт режущей слепящей алмазной гранью одарённый, найдёт, оттолкнётся взглядом, исчезнет в салатном мареве.
Вероятно, я наделён способностью на уровне ощущения оценивать эту преславутую харизму, способность убеждать, внушать если хочешь. Неочевидная истина, но я убеждён, что любое общество функционирует исключительно на способности убеждать. Несколько самцов крыс в ограниченном пространстве не живут долго вместе, все умирают, остаётся один. Не дерутся. Просто умирают и всё. Самый «сильный» убеждает их в необходимости очистить помещение. Зоологи утверждают, что победитель выделяет определённый запах, но это вздор. Он просто способен убедить: запахом, движением хвоста, сморщенным носом чёртом в стуле. Психиатр Бехтерев объяснял социальные катаклизмы психической эпидемией, определённого рода психической заразой, поражающей массы. Ох, как это верно. Существуют и носители психических бацилл. Одни распространяют их сознательно, добывают кусочек хлеба насущного на эстрадных подмостках демонстрируют чудеса гипноза и чтения мыслей. Другие, эти самые вредоносные, в пароноидальном мессинианстве, уверенности в своей окончательной, абсолютной правоте во вселенском масштабе пользуются даром убеждения бессознательно, но не менее от этого смертоносны и губительны внушённые ими идеи. Внушить можно всё, что угодно, любой бред. Важно насколько внушающий наделён способностью внедрять нужное ему в мозги других людей.
Конечно, личная сфера и связанная с ней здоровая критика устраняют многие из идей, которые вольно или невольно внушаются нам окружающими личностями. Но некоторые из здоровых лиц настолько податливы к внушениям в бодрственном состоянии, что им легко могут быть внушаемы настроения, впечатления и действия безо всякого с их стороны противодействия.
В этом Бехтерев прав. С одним уточнением. Не некоторые, все, кто сам не внушает, беззащитны. Есть люди огромной силы внушения, почти никогда не сознающие свой дар, им не интересны космические, всемирные масштабы, они используют его локально, практикуют на близких людях, удовлетворяя свои маленькие потребности в любви, внимании, заботе.
Страшна участь личности, попавшей в зону эманации внушения. Личность опаляется, выжигается. Но ужасно не беззаветное служение кумиру, в этом счастье, а то, что происходит потом, когда использованный, отбрасывается человек во тьму внешнюю и там одиночество, холод бездны и скрип зубовный.
Под монотонное гудение Елена сладко задрёмывала, успокоенная лекторским тоном Николая Ивановича. Значит с Раисой всё, так о близких людях не говорят. На ночь он не оставался никогда, уезжал ближе к ночи на невозмутимом Диме-форде. Поздно ужинал, наконец, без изысков, всякую всячину из банок, долго курил сначала на крылечке, затем на чердаке. Пил бесконечный чай и кофе. Думал. Спать укладывался по сталински, под утро. Контрагенты знали, что до трёх дня контактировать бесполезно.
Елена Владимировна уютно сопела под боком, а Николай смотрел в новорусской высоты потолок - три семьдесят (старорусский четыре пятьдесят, совковорусский два пятьдесят) непередваемо никакими художественными средствами бликующий серым жемчугом белой ночи, считал тиканье. Время капало в дырки часов. У Елены процесс этот ускорялся в разы из-за обилия аппаратов регистрирующих течение, оно стремительно усыхало во все щели. На каминной полке антикварные куранты под стеклянным колпаком, на столе у компьютера – будильник, сам компьютер втихаря перебирающий цифирки в нижнем правом углу чёрного плоского монитора, швейцарские выпендрёжные часики Елены на столике, десяти финских марок из корзинки на заправке Swatch на запястье Николая, квадратненький бессонный дисплейчик сименсовского радиотелефона, сорокадюймовая плазменная панель и музыкальный центр тоже где-нибудь, электронными кишочками втихаря сосут секундочки. Хорошо было древним, время тогда не тикало, разматывалось без суеты или текло патокой, потом неугомонный швейцарец изобрёл анкерную пружину и пошла шинковка, мельче, дробнее, до кварцевого шелеста и атомной дрожи.
Сны – разматывающийся рулон плёнки, есть предыдущий кадр, последующий. Воспоминания всегда статичные картинки. Внешний неосознаваемый посыл и вспыхивает в голове канувший в лету технического прогресса фильмоскоп. Запахи, прикосновения, звуки не имеют предыстории. Подавляющее большинство живописных полотен намеренно или спонтанно динамичны, нагружены прожитым. Раскручиваются спиральные Ван Гоговские звёзды, сверзился откуда-то на каменюки Врубелевский демон. В самом разъакадемически-классическом сюжете есть предыстория и будущее. Зритель подглядывает мгновение на мельтешащих квантованных временных чётках, отблеск в бегущей воде. Ни одну картину нельзя одинаково увидеть дважды. Зритель пожил, пожил холст, смотрят друг на друга новыми глазами.
Единственный, кто умел мариновать мгновения – Сёра. На научнейшей основе разымал он пёструю мешанину впечатления и годами вплавлял оцифрованный спектральными точками образ в янтарь холста. В тоненькой щели мгновения погребены расписные мумии «Купальщиков».
Детство. Посланный за двенадцати копеечным батоном, влетаю с авоськой со слепящего дня в сумеречную духоту деревенского магазинчика и перед прилавком двухсотлитровая без крышки бочка оливкового масла и алюминиевый ковшик на длинной приклёпанной ручке. Загадочные операции застойного Внешторга. Тоненький лучик пронизывает неестественно прозрачные обсидиановые оливковые глубины, и там у самого дна застыл жемчужинкой воздушный пузырёк. Так он и остался со мной, вкупе с пыльными сандалетами и авоськой бесконечным днём летних каникул.