Вряд ли найдется такой человек, который не примерил на себя роль «одиночки среди толпы». Каждый искренне уверен, что это именно к нему обращены все призывы и восхищенные взгляды с рекламных плакатов, что именно он создан для того, чтобы решить глобальную проблему, сделать великое изобретение или стать спасителем в самое темное время. Слыша, как кого-то другого называют «гением», мы уважительно киваем головой, но в душе мы все еще уверены «Они просто еще не видели меня в действии». Предстоящая огромная жизнь видится нам чем-то сказочным, а надвигающееся «завтра» обещает сменить наши бессмысленные и однообразные «сегодня». 

Павел, не смотря на свои молодые годы, был уже женат на прекрасной женщине и имел неплохую работу. Но этого было мало: он ждал, когда наступит его будущее. Будущее приближалось стремительно. На скорости под сотню километров в час. А дальше – кровь на асфальте, визг скорой помощи и больничная палата. Виновника инцидента так и не нашли. Хотя, его и не особо искали. Искали деньги на операции, продавали ценности и брали кредиты. Жена Павла, Настя, проводила дни и ночи у постели супруга. Когда он очнулся и начал понимать происходящее вокруг, она много с ним разговаривала, когда он спал, она проверяла, дышит ли он, поднося к его ноздрям небольшое зеркало. После первой же операции Павлу стало по-настоящему плохо. Он тяжело приходил в себя. Настя держала его за руку во время приступов острой боли, вытирала его рот и шею после того, как его в очередной раз вырвало, смачивала его горящий лоб холодной водой и молилась, молилась, молилась... 

Через несколько месяцев Павла выписали из больницы. Настя везла его домой на инвалидной коляске в душный июльский день, а он поднимал облака пыли своими неуклюжими ботинками, носки которых волочились по земле. Они оба молчали. Настя уже давно не могла сосредоточить мысли на чем-то одном, прокручивая в голове одновременно миллион картин: как они жили раньше, как жить теперь, как вернуть кредиты, как достать еще денег на лечение и почему это случилось именно с ним. Павел думал о том, что сейчас та слабенькая и невысокая женщина, которой он поклялся быть защитником и опорой, с трудом толкает его коляску вперед по неровной дороге. Его ноги отнялись, одна рука работала плохо, а на другой не шевелились пальцы. Шею поддерживал корсет, без которого голова не могла держаться прямо из-за ослабших за долгое время мышц. Павел ловил на себе взгляды людей. Они не были испуганными или удивленными. Все знают, что такое случается. Но никто не знает этого так хорошо, как он. 

Первые недели дома Павел смотрел телевизор. Настя плакала по ночам в подушку, а днем закрывалась в ванной и рыдала в голос, включив шумную струю воды. Она била кулаками стену, падала на колени перед ней, сотрясалась в беззвучных рыданиях, обнимала сама себя за плечи и гладила по голове. Павел этого не видел. Он сидел в другой комнате и смотрел телевизор. Его дразнили новыми машинами, красивыми обнаженными девушками, успешные бизнесмены твердо и уверенно рассказывали ему, как заработать хорошие деньги, начав собственное дело, молодые матери подробно поясняли, как готовить молочную смесь для ребенка. В сериалах были смешные проблемы, в светских хрониках – мелочные сплетни, в газетах – однообразные новости. Когда становилось совсем невмоготу, Павел отворачивался к окну и тихонько плакал. Ему становилось все хуже. Врачи не стали напрасно обнадеживать: на ноги не поставят, рука вряд ли будет работать как прежде, если вовремя не уследить, то ткани быстро загноятся и может дойти до ампутации. Нужны были деньги: на сиделку, на лекарства, на процедуры и реабилитацию. Денег не было, зато вместо них скопилось много долгов. Настя плакала уже не скрываясь от Павла. Она могла расплакаться за обедом, когда кормила его протертым супом с вареными овощами. Чайная ложка падала из ее рук, звонко ударяясь об пол. Настя складывала руки на столе, утыкалась в них лицом и рыдала, вздрагивая плечами. Так могло продолжаться десять или двадцать минут. После этого она шла к буфету, принимала несколько таблеток успокоительного, таблетку от головы и шла разогревать для мужа остывший суп. 

Первый раз Павел пробовал покончить с собой, выпив залпом бутылку хлорки. Настя билась об закрытую дверь ванной и умоляла его открыть. Сломав замок на двери тяжелым ломом, она кинулась к лежащему на полу телу мужа. Пока ехала скорая, Настя совала два пальца в рот мужу, перевернув его на живот. В тот раз его спасли. Он обжег горло и пищевод, так что теперь он мог питаться только через трубку. Хриплым голосом он умолял дать ему уйти. Говорил, что не хочет жить так, что это для него не жизнь, пытался кричать, срывал слабый голос, закашливался и задыхался. Приходилось звать медсестру, колоть ему успокоительное и поить водой. Глаза Насти потухли. Она не читала ему, не рассказывала ему смешные истории и не просила совета. Она жаловалась ему. Брала стул, садилась рядом и, качая головой, произносила: «Что же мы будем с тобой делать?». Павел отворачивался и сдерживал подкатывающие слезы, стараясь не разнервничаться, чтобы не пришлось опять задыхаться и вызывать сестру. 

Настя стала другой. Черствой. Она садилась вместе с мужем напротив телевизора, включала записи их свадьбы и медового месяца. Глядя на прежнего, здорового мужа, она слегка улыбалась и тяжело вздыхала. Рядом с ней сидел Павел, чувствуя себя так, словно он занял чье-то место. Руки опустились. Он уже не жил, а просто ждал. И она ждала. Для нее одна жизнь закончилась, а другая еще не началась. Когда Настя ловила себя на такой мысли, ей становилось стыдно, тяжело и как-то одиноко. В такие моменты она была особенно внимательна к мужу: читала ему газетные заметки, рассказывала, как они поедут вместе к ее родителям и как они будут счастливы, а потом целовала в лоб и уходила. 

Шли недели. Когда-то в прошлом столетии, подчиненные называли Павла не иначе как Павел Михайлович. Теперь его снисходительно звали Пашей или Павликом. У него был распорядок дня: утром трубка – завтрак, потом телевизор, в полдень опять трубка, затем капельница и сон, после чего снова капельница, трубка и опять телевизор. Два раза в неделю его мыли, один раз в неделю меняли его пижаму, раз в два месяца покупали новые тапки: чтобы не образовался грибок. Настя никуда не ходила, работала на дому, подруг не приглашала, к родителям не ездила. Павлу было стыдно каждый раз, когда она отказывалась с кем-то прогуляться знакомой до боли фразой «ну ты же знаешь, я не могу его оставить». Каждый день, когда его сажали около окна подышать воздухом, он сжимал своей непослушной рукой подлокотник инвалидного кресла, кусал губы до боли. Он хотел туда – где свобода, где свежий ветер и колкие капли моросящего дождя. Его персональный мир состоял из четырех стен, с его личного неба слетала штукатурка, а его солнце обходилось Насте двадцать рублей за киловатт. Время тянулось невыносимо, наматывая на шестеренки точных часов и без того воспаленные нервы. 

Павел покончил с собой в конце октября. Больше всего он боялся, что скоро потеряет контроль над своей рукой, поэтому медлить больше было нельзя. Ему поставили очередную капельницу и посадили перед телевизором. Дрожащими от напряжения пальцами, Павел достал из вены иголку и провел ей по шее, разрезая артерии. Кровь шла медленно, резать на ощупь было трудно, а времени было мало. Тогда он просто воткнул иголку в горло и повернулся несколько раз на кресле, обмотав шнур капельницы вокруг своей шеи. Другой конец шнура он наспех замотал вокруг дверной ручки. Немного помедлил. Подался вперед, оттолкнулся изо всех сил, и его тело свалилось с коляски на пол, содрогаясь от удушья. Когда через двадцать минут Настя хотела войти к нему в комнату, дверь не открывалась. Она потянула ее на себя сильнее и увидела, что с той стороны к ручке был привязан за горло труп. Простонав от тупой боли, она упала рядом с ним на колени и впервые за несколько недель разрыдалась. 

Павла похоронили быстро. Вернувшись в свою квартиру, Настя первым делом собрала все проводки и трубки, засунула их в большой пакет и выставила в коридор. Инвалидное кресло, банки с растворами, коробки лекарств: она не хотела видеть этого всего больше ни минуты. Когда все вещи были выкинуты из дома, комната показалась слишком пустой. Она переставила тумбочку, вытряхнула на улице ковер и положила его в гостиной. Мебели было мало: часть была продана, чтобы оплатить лечение. С некоторым уколом совести Настя подумала, что в комнате не стало пусто, просто в ней появилось много свободного места. Чем его заполнить она не представляла. Мы никогда не бываем готовы к наступлению «завтра». Мы тратим свою жизнь на то, чтобы строить планы и ждать. Одна упущенная возможность разменивается на другую. Память – это побочный продукт жизни. Мы помним, но не делаем выводов. Мы наблюдаем со стороны, но не участвуем. Мы живем сегодня, а мысленно уже сочиняем для себя призрачное «завтра».