Сердце - горче. Я одна,
Я одна с испанской лютней 
у окна.

Каплют капли, бьют куранты,
Вянут розы на столах.
Бледный лик больной инфанты
в зеркалах.

Отзвук песенки толедской
Мне поет из темноты.
Голос нежный, голос детский...
где же ты.

Книг ненужных фолианты,
Ветви парка на стекле...
Бледный лик больной инфанты
в серой мгле».

«В 1909 году редакция нового символистского журнала «Аполлон» получила стихи от таинственного автора по имени Черубина де Габриак. Стихи описывали католическую Испанию времени инквизиции, рыцарство и войны крестоносцев, поразительную красоту поэтессы, ее аристократическое происхождение, фанатический католицизм, мистицизм, духовные страдания, откровенную чувственность и демоническую гордость.

Черубина де Габриак произвела такое впечатление на редакторов, что они поверили в нее и приветствовали как «новую поэтессу» и «поэтессу будущего», которую ожидал русский модернизм. Иннокентий Анненский увидел в ней «Будущую женщину». «Байрон в женском обличии, но даже без хромоты», - написала о ней Марина Цветаева позднее, размышляя об авторском образе Черубины... Сентябрь-ноябрь 1909 года в русской литературе стали, по словам Цветаевой, эпохой Черубины». (Марианна Ланда)

[показать]

«Эти руки со мной неприступно
Средь ночной тишины моих грез,
Как отрадно, как сладко-преступно
Обвивать их гирляндами роз.

Я целую божественных линий
На ладонях священный узор...
(Запевает далеких Эриний
В глубине угрожающий хор.)

Как люблю эти тонкие кисти
И ногтей удлиненных эмаль,
О, загар этих рук золотистей,
Чем Ливанских полудней печаль.

Эти руки, как гибкие грозди,
Все сияют в камнях дорогих.
Но оставили острые гвозди
Чуть заметные знаки на них».

Черубиной была мистически настроенная поэтесса Елизавета Дмитриева, преподавательница гимназии, изучавшая испанскую средневековую литературу в Сорбонне. В жизни Дмитриева не была красавицей, хромала от рождения, но все же многие находили ее привлекательной. У Е.Д. были романтические отношения с Волошиным и Гумилевым, и оба в свое время просили ее руки. Коктебель, петербургский салон Вячеслава Иванова «Башня» - были тогда местами обитания этих поэтов. Максимилиан Волошин и предложил Дмитриевой втайне от всех эту мистификацию, и стал ее соавтором.

[показать]

«Лишь раз один, как папоротник, я
Цвету огнем весенней, пьяной ночью...
Приди за мной к лесному средоточью,
В заклятый круг, приди, сорви меня!

Люби меня! Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче,
Я, как миндаль, смертельна и горька,
Нежней, чем смерть, обманчивей и горче».

Успех Черубины был колоссальным. Ахматова вспоминала, что в эти годы в русской литературе остро ощущалась вакантность места «первой» поэтессы, которое вскоре на короткое время и заняла Черубина, чтобы потом уступить Ахматовой и Цветаевой. Маковский, редактор журнала «Аполлон», получал умные, тонкие, изысканные письма, переложенные сухими травами и цветами. Никто не видел прекрасную испанку, наполовину русскую по происхождению, но все могли рисовать себе портрет своей мечты.

[показать]

«Я - в истомляющей ссылке
В этих проклятых стенах.
Синие, нежные жилки
Бьются на бледных руках.

Перебираю я четки;
Сердце - как горный миндаль.
За переплетом решетки
Дымчатый плачет хрусталь.

Даже Ронсара сонеты
Не разомкнули мне грусть.
Все, что сказали поэты,
Знаю давно наизусть.

Тьмы не отгонишь печальной
Знаком святого креста.
А у принцессы опальной 
Отняли даже шута».

Падение новой литературной звезды произошло так же стремительно, как и ее появление. Псевдоним удалось раскрыть, и за ним оказалась женщина, не соответствовавшая экзальтированным эстетическим ожиданиям литературной публики. И тогда внезапно стихи, пользовавшиеся безусловным успехом даже у таких взыскательных литературных судей как И. Анненский, вдруг потеряли ценность. Скандал сопроводился дуэлью Волошина и Гумилева.

Культ Черубины разбился вдребезги, и взамен появилась не менее страстная критика. Осуждалась и ее внешность, и стихи как вторичные, подражательные или даже не ею написанные. Больше всех обманутый Маковский писал о Дмитриевой, как о страшной химере, вставшей перед ним вместо прекрасной Черубины, в которую он был влюблен.

Разблачение стало сильным ударом для Дмитриевой. Она рассталась с литературными кругами и надолго оставила поэзию. Современники, и в более позднее время литературоведы, стали считать творчество Черубины второстепенным по отношению к литературному скандалу вокруг ее имени. Имя Черубины де Габриак на долгое время было забыто, и только в последние десять лет появились публикации ее стихов и жизнеописания.

[показать]

«Утром меркнет говор бальный...
Я - одна… Поет сверчок...
На ноге моей хрустальный
Башмачок.
Путь, завещанный мне с детства, - 
Жить одним минувшим сном.
Славы жалкое наследство...
За окном
Чуждых теней миллионы,
Серых зданий длинный ряд,
И лохмотья Сандрильоны - 
Мой наряд».

А с Черубиной - получилось грустно, да ведь жизнь справедливости и не обещала. В той истории совпало много разных обстоятельств. Что же касается судей - Анненский, например, до разоблачения Черубины не дожил. Кстати, среди стихов ее были и достаточно претенциозные:

[показать]

«С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С мои презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.

Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба...
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона...»

Да, мысль первая после истории о Черубине - нельзя, нельзя раскрывать инкогнито. Сказка кончится, обнажатся кулисы, бархат окажется дерюжкой, бриллианты - бутылочными стеклышками. Мысль вторая - стоит ли распространять мораль этой истории на виртуальность вообще? Здесь речь идет о сознательной мистификации, когда человек надевал чужой наряд, а карнавала объявлено не было. В уже привычном нам виртуале люди редко могут долго и всерьез поддерживать резко отличающийся от настоящего образ, чаще они или такие, какие есть, или неосознанно себя приукрашивают... 
А в истории с Черубиной многие, особенно те, кого она задела лично, почувствовали себя оскорбленными. Нетрудно представить (и где-то я об этом читала), что Дмитриева показывала Волошину письма, которые писал Черубине очарованный Маковский. Тот вполне мог допустить, что и ответы они, хихикая, сочиняли вместе. И вообще - у общества украли идеал, а оно до мировых войн и революций было гораздо наивнее и восторженнее, чем сейчас.

В любом случае, ее литературная судьба на этом не закончилась. Дмитриева вышла замуж, серьезно увлеклась теософией и антропософией Антропософия (от греч. ἄνθρωπος — человек и σοφία — мудрость) — религиозно-мистическое^[1] учение, основанное в 1912 Рудольфом Штайнером с целью открыть широкому кругу методы достижения так называемого «духовного созерцания», а также результаты проведённых с помощью такого созерцания исследований.), занималась в Мюнхене у Рудольфа Штейнера, а через несколько лет вернулась к стихам. В 20-е годы писала вместе с Маршаком пьесы для детского театра, занималась переводами, встретила своего будущего библиографа Е.Я. Архиппова, который собрал и издал все ее творчество. От советской власти Дмитриева-Васильева пострадала уже за антропософию, ее арестовали и выслали из Петрограда. А незадолго до смерти, живя в Ташкенте, она создала еще одну мистификацию - написала цикл стихов «Домик под грушевым деревом» - от лица вымышленного ссыльного китайского поэта Ли Сян Цзы.

[показать]

«На столе синий-зеленый букет
Перьев павлиньих...
Может, я останусь на много, много лет
Здесь в пустыне...
«Если ты наступил на иней,
Значит, близок и крепкий лед».
Что должно придти, то придет».

Загружено пользователем olgiya1 , дата: 13.09.2009