С этой песней у меня ассоциируются очень особенные времена. Был такой период на втором курсе, который, наверное, уже никогда не повторится, и я не знаю, хорошо это или нет. В начале второго учебного года меня выселили из общежития (нетрудно догадаться, за что), и я вынужден был искать жилье. Жилье нашлось быстро, потому что у моей матери не было ста рублей, зато всегда было овер9000 друзей, которые проявили себя и в этот раз. Другу нужен был постоялец для надзора над товаром, а мне нужно было жилье. Мы поняли друг друга и скооперировались - за "спасибо". В отличие от общежития, на месте были постоянная вкусная хавка, готовимая другими работниками днем, круглосуточный душ и круглосуточный халявный анлим. Вполне можно понять меня, отказавшегося возвращаться в общежитие, когда таковое предложение поступило. Но я еще не знал, на что именно подписался.
Это было время дичайшего одиночества в моей жизни. Я еще никогда с таким не сталкивался, поэтому немного прифигел, но воспринял со стабильным ироничным стоицизмом, свойственным нашей династии, видимо. Каждый день был до легкого испуга похож на другой. Я приходил пешком в стилах (качал ноги) в универ, не снимая наушников, отбывал пары, пытался наслаждаться компанией общажных друзей, но это оканчивалось вместе с отбытием оных в общагу. Весело щебеча и ухахатываясь, орава комрадов уваливала в нашу могучую коммуну, и я оставался наедине сам с собой. И с плеером. Мне не надо было приходить до восьми часов, да я и не хотел, потому что днем там работали люди, и мне вообще не хотелось находится рядом с ними. Так что, пока было тепло, пока была осень, я катался с дешевым проездным на 18-м троллейбусе с Майдана на площадь Шевченка, нарезая, бывало, по три круга под Мардук, Темнозорь или Ноктюрнал Мортум, глядя на осенние районы северного Киева. Когда стало холодать, я сидел в читалке до шести, а потом немного где-то в близлежащих районах прогуливался под музыку (с ней тогда, благодаря плееру и наушникам, я не расставался ни на секунду, кроме пар), хлюпая стилами по лужам и кутаясь в безразмерное пальто, то самое, с зеленой ирландской подкладкой. Это было поразительное время. Все - дома, деревья, леса, люди, машины - было особенным. Будто я находился на постановках какого-то огромного спектакля, исполняя роль левого, случайно заглянувшего прохожего. Время от времени на мои заглядывания следовал отклик, которому я всегда был по-детски рад. Каждый вечер, я помню, как смотрел на небо и светящийся внизу Киев и слушал, как воет ветер в кронах рощи через дорогу, за голыми ветками которой и виден был свет огней всего южного Киева, и выключал голову, потому что уставал разбавлять свое одиночество постоянными мыслеформами за день.
А еще это было время самых рефлексивных и угарных попоек. Из всего, что происходило в моей жизни, самым желанным и лучшим в то время был звонок из Парка Шевченка, означавший прекраснейшее времяпровождение. Мы скидывались до копеек, покупали все самое дешевое и синячили, предаваясь самым разным занятиям. Я пил с Осом, пил с братом, с Бибиковым, с нефорами с Контрактовой, со старой могилянской компанией, представляя из себя нечто весьма мрачное, появлявшееся, напивавшееся, творившее несусветную хуету и затем так же исчезавшее. Именно в то славное время я узнал вкус настоящей дружбы - не тусовочной и эфемерной, а настоящей, не зависящей от финансовых, временных или погодных условий. Когда мы на дождливом ноябрьском ветру, дрожа от мерзкой сырости, разливали Хортицу и квасили без ничего сопроводительного в парке Шевы, когда мы лазили по Замковой, распугивая родноверов или когда нас тащили в участки. И каждый раз, возвращаясь в одиночестве под "Лунные гульдены" и высоким градусом в свою кухню на Амосова, я кутал свой нарумяненный одинокий нос в безразмерное пальто и мечтал только об одном - чтоб эти встречи еще случились.
А еще я никогда столько не молчал в своей жизни. Я начинал мысленно разговаривать сам с собой, и нашел это занятие по-своему очаровательным.)