The rose was
not looking for the morning:
on its branch, almost immortal,
it looked for something other.
The rose was
not looking for wisdom, or for shadow:
the edge of flesh and dreaming,
it looked for something other.

 

Я закрываю глаза и становлюсь по центру комнаты.

Наглухо закрытая, в ней тишина, свет льется лезвиями из-за закрытых жалюзи.

Всё застыло, любые звуки рядом звучат криками на фоне тишины, любые звуки с улицы звучат мыслями в голове, нереальными. Как будто всё мое, как будто всё - из меня.

Я раскидываю руки в стороны, как на распятии, чувствую воздух вокруг.

Сердце начинает плясать, быстрее, быстрее.

Голова начинает кружиться, быстрее, быстрее.

Я начинаю двигаться, быстрее, быстрее.

Губы что-то нашептывают, звуки, шорохи, шуршания моего голоса.

Клетка ребер как будто дает трещину, из неё начинает литься дым, вторя моему шепоту.

Кружится вокруг, лижет мои пальцы, грустный пёс, разливается по полу, взлетает под потолок.

 

В начале было слово.

И дым поплыл за словом, и стал словом, и слово улетучилось в дым.

Просочилось в щели, заплясало в воздухе, растянулось лентой через весь город.

Вошло в реберную клетку, окутало сердце, сжало его коконом.

И слово оборвалось.

И дым остался, натянутой струной белесого бархата.