Начало 30-х годов. Коллективизация сельского хозяйства.
   
                                                      Как раскулачивали мою семью.

             Это случилось в тридцать первом, когда я был ещё совсем юным, девятилетним мальчиком. За окном бушевала метель, середина декабря, я сладко сопел в кроватке на втором этаже нашего скромного поместья. Мне снилось лето, прекрасные бабочки и много-много тонн замечательной пшеницы. Папа, как только продаст будущий урожай, купит мне собрание сочинений Карла Маркса, я с нетерпением жду конца зимы.

            Туманная пелена сладких снов резко развеялась. Снизу доносится звук выбитой двери, чьи-то крики, плач младшей сестры. Я вскакиваю с кровати и осторожно крадусь к лестнице. В щель меж перил можно видеть человека в шинели. Грозно размахивая оружием он орёт на лежащую на полу маму с сестрёнкой на руках о необходимости ликвидации буржуазных элементов в сельском хозяйстве. Рядом двое солдат.
         К ним вкомнату с яростным криком и с вилами врывается отец и кидается на человека в шинели, но один из солдат успевает среагировать, от удара прикладом папа отлетает к маме.
           - Господи, за что нам это! - вскликивает та.
             Человек в шинели, заслышав упоминание о Боге, истошно вопит: «Бога нет!» и выстреливает в потолок.
           Сыпется штукатурка.
          - Ааааааа! – с испугу кричу я довольно громко и достаточно, чтобы взор солдат устремился на меня.
          - Беги сынок! Спасайся! Они хотят забрать Танюшку… – кричит папа, за что тут же получает прикладом.
          - Поймать его! - злобно приказывает камиссар.

             Я срываюсь с места. «Только не Танюшку!»
             Сзади доносится ещё один выстрел и женский крик.
           В детской есть окно во двор. Сугробы навалило высокие, можно не бояться получить травму. Я прыгаю из окна, ускользая от настигающих красных солдат. Чудовищный холод пронзает тело, бушует метель. Поднимаю от рыхлого снега взгляд и замираю. Ужасная картина предстаёт пред взором. По всему двору раскиданы туши мертвых животных: коров, кур, свиней. Так же на красном снегу корчась в агонии подыхают раненые наёмные рабочие, честные труженики.
         - Таня! – кричу я, - Таня!
          Переворачиваю туши, вглядываюсь в лица. Её нигде нет.
         Из дома выбегают солдаты. В поисках укрытия я бегу к хлеву и успешно скрываюсь в нём.
        Быстро захлопнув дверь, припираю лопатой. С обратной стороны сразу же раздаются разъяренные вопли: «Открой, гаденыш!», «Сука!», «Пидор!».
        Я внимательно оглядываю помещение в поиске мест, где спрятаться. Взгляд останавливается на странной и неестественной кучке сена. С тревожно бьющимся сердцем разгрёбаю её.
        - Таня!
        На меня натыкаются большие влажные глаза Тани – подаренной мне на день рожденья овечки. Мы крепко обнимаемся.
       Она радостно мекает, хрупкое тельце дрожит в крепких объятиях.
        - Таня!.. Я думал, они добрались до тебя! Не бойся, я с тобой…
       Раздаётся хруст. Дверь не выдерживает настойчивой долбёжки, в образовавшуюся дыру проникает холодный зимний свет. Так же в неё пролезает молодой солдат с винтовкой. Он звучно щёлкает затвором и, затянувшись папиросой, произносит:
        - Выходи, малыш, -- коллективизация.
      При этом слове Таня дрожит ещё сильнее.
       - Нет! Вы не получите Таню! Никогда! – говорю я и достаю из-за пазухи металлическую заточку.
       - Эй-эй! Успокойся, малыш! Отпусти овечку и поговорим.
       - Отпустить?! ЗАЧЕМ?!?! – негодую я - Чтобы вы её забрали?!
       - Её никто не заберёт, она станет государственной собственностью…
       - Она принадлежит мне!!! Она моя! – кричу я, не сдерживая слёз.
       - Она не твоя собственность, капиталистический выродок! Она - общая!
       - Ни за что! – дрожащей рукой я заношу лезвие над Таней.

            Таня… простишь ли ты меня когда-нибудь?.. поймёшь ли?
         Вы когда-нибудь любили? Я не о простой привязанности или презренных плотских утехах, я о чём-то более высоком.
Мне подарили Таню восемь месяцев назад, с тех пор мы не расставались. Я провёл с ней много прекрасных дней, мы сблизились и стали больше, чем питомцем и хозяином. Ни одному человеку я так не доверял. Отчётливо помню каждый день, каждое мгновение, проведённое с ней. Как училась ходить, когда была совсем крохой. Как забавно шевелился её большой голубой бант, когда жевала сено. Ы. Я помню. Дни пролетали незаметно. Над нами проносились облака, сияло солнце, мы скакали по полю и срывали одуванчики. Птицы пели громче, пушистые белки улыбались нам и кидали шишки. Таня научила меня самому главному в жизни – быть счастливым.
         И уже потом, в тот миг, миг её смерти, она не издала ни звука, лишь взглянула понимающе… она всё поняла…
        Острый кончик лезвия легко вспорол нежную овечью шкурку, красное брызнуло на белоснежную шерсть, хлюпая и чавкая мне на колени посыпались внутренности. По щекам бежали слёзы, я прильнул к пушистой мордочке и плакал.
        Солдат, видимо, оттаял от этого зрелища, винтовку опустил, глаза заблестели. Быть может у него тоже… любовь…
        - Вставай, малыш, - сказал он уже мягко, - я жду снаружи.
      Он вышел, я остался один. С трупом на руках. Удушающее одиночество, пустота внутри. Пустота снаружи. Лишь нелепая плоть, моя и Танюшки… Презренные идеологи материализма! Будьте прокляты вы и ваши планы!!! Убийцы! Демоныыыээээгрххх!!!..

А когда я вышел, меня избили кулаками.