230 лет назад, 15 августа 1787 г., в семье тобольского губернатора родился четвёртый ребёнок.
[531x700]
Александр Алябьев на портрете работы Тропинина

Он был продолжателем старинного дворянского рода - его предки выехали из Польши, чтобы служить отцу Ивана Грозного. Служили честно - и по гражданской, и по военной линии, дали России много знаменитых людей. Но благодаря малышу Александру, рождённому в Сибири, фамилия Алябь­евых ассоциируется только и исключительно с музыкой.

Суворовской тропой

И прежде всего с чудным романсом «Соловей» на стихи Антона Дельвига. Помните? «Соловей мой, соловей, голосистый соловей!..» В спину ему дышит не менее знаменитый «Вечерний звон», а следом подтягиваются ещё около 200 романсов, 6 опер и 20 музыкальных комедий. Словом, уважаемый, солидный композитор, чей талант признавал бесспорный гений русской музыки Михаил Глинка - последней оркестровой партитурой Михаила Ивановича был как раз «Соловей» Алябьева.



В некоторых обстоятельст­вах, связанных с этим произведением, таится любопытный парадокс. Если бы идеологи и любители того, что называется «русским шансоном», вздумали завести себе исторического покровителя, то по формальным признакам лучшей кандидатуры, чем Александр Александрович Алябьев, им не найти. Как известно, наибольшим авторитетом в этом жанре пользуются брутальные авторы, которые либо воевали, либо сидели - почему-то считается, что только такие люди могут достичь истинных высот в выражении трагической русской души.

Алябьев удовлетворяет всем этим требованиям сполна - и вместе, и по отдельности. Во-первых, воевал, во-вторых, сидел. Более того - прославленный «Соловей» был написан, что называется, «на киче», то есть в тюрьме. В одиночной камере, где композитор провёл 3 года в ожидании суда по обвинению в убий­стве.

Впрочем, это произошло потом. А вот то, как будущий композитор служил-воевал, - это отдельная сага. Уже в 14 лет Алябь­ев становится унтер-шихт­мейстером Берг-коллегии - помощником наблюдающего за шахтами в Горном ведомстве. Президентом Берг-коллегии на тот момент был его отец, тем не менее служебная лямка, которую тянул Алябьев-сын, была настоящей, без дураков, что само по себе достойно уважения.

Но поистине ошеломительные приключения в сопровождении фанфар начались для Алябьева в 1812 г., когда он спустя месяц после начала войны отправляется добро­вольцем в действующую армию. Часто приводят фрагмент его послужного формуляра: «Будучи ж употреблён в самых опаснейших местах, везде отлично исполнял данные препоручения». Умелый режиссёр мог бы сделать убойный блокбастер на основе лишь нескольких эпизодов военной карьеры Алябьева.
[500x700]
Вот, скажем, донесение русского генерала Винцингероде Михаилу Кутузову от 2 февраля 1813 г.: «Имею щастие донести Вашей Светлости... Два Саксонские знамя, 7 пушек, Саксонский генерал Ностиц, 3 полковника, 36 офицеров и более 2000 нижних чинов суть трофеи сего дня». Речь идёт о сражении близ польского города Калиш, где особенно отличился Ахтырский гусарский полк. А в его составе корнет Алябьев, который вынудил к сдаче в плен адъютанта начальника генштаба.

Судя по всему, Александр Алябьев руководствовался наставлениями своего тёзки - графа Суворова: «Нам одного противника мало. Давай нам трёх на одного, давай нам шесть, давай десять - всех побь­ём, повалим, в полон возьмём». Одного пленённого генерала Алябьеву было явно недостаточно. И в начале 1814 г. уже во Франции корнет Алябь­ев берёт в плен адъютанта начальника ген­штаба Великой армии Наполеона маршала Бертье и становится поручиком. К слову, наш герой ещё в 1812 г. участ­вовал в битве при Березине, где и Наполеон, и его начштаба едва избежали плена. Алябьев весьма сожалел об этой своей упущенной возможности до той самой поры, как осущест­вил маленькую месть за «провал Березины» - пусть не сам Наполеон, так хоть его приближённые. Участвовал Алябьев и во взятии Дрездена, которое проходило под руководством партизана, хулигана, отчаянного рубаки и известного поэта Дениса Давыдова.

«Служить бы рад»

Целый ряд исследователей уверен, что самый знаменитый афоризм главного героя «Горя от ума» Александра Чацкого Александр Грибоедов позаимст­вовал у своего друга и однополчанина Алябьева: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». На эти слова Алябьев, начавший службу ещё подростком, имел полное моральное право и довольно дерзко осуществлял это право на практике.

Своей первой «ходкой на кичу» Алябьев, закончивший войну в чине ротмистра, был обязан как раз тому, что следовал этому афоризму. То есть службу нёс, но вот некоторых унижающих его достоинство пунктов устава не соблюдал демонстративно. И несколько раз появлялся на спектаклях петербургского Большого театра не в военной форме, а во фраке, что было строжайше запрещено. Результат - месяц Петропавловской крепости весной 1822 г.

Настоящие тюрьма и ссылка пришли в его жизнь тремя годами спустя. В доме Александра Алябьева, уже подполковника в отставке, состоялась большая игра в карты. Один из участников, помещик Тимофей Времев, был заподозрен в нечестной игре, за что традиционно получил «меру физического воздействия», то есть был бит. А спустя три дня этот пожилой гипертоник умер. От побоев, от стресса, от болезни - неясно до сих пор.

Главным подозреваемым, а потом и обвиняемым стал Алябьев. Следствие тянулось 3 года, всё это время композитор сидел в тюрьме. Для радости, казалось бы, повода мало. Но на оглашении приговора Алябьев, согласно преданию, расхохотался в голос: «По Высочайшему соизволению высылается в Сибирь и определяется жительством в город Тобольск». На ехидное замечание, что, дескать, в Сибири-то вас научат серьёзности, Алябьев закономерно ответил: «Это называется - наказали щуку, пустили в море. Да я там дет­ство провёл!» Добавим: прибыв на место ссылки, Алябьев, лишённый всех прав и дворческого звания, пишет тот самый «Вечерний звон», что прочув­ствованно исполняет хор зэков в фильме Василия Шукшина «Калина красная». Ходили слухи, что столь серьёзно Алябьев был наказан за близость к декабристам - иначе с чего бы Николай I отклонял все ходатайства о смягчении участи человека, чьи заслуги перед Отечеством были столь велики.



Те романсы, что были написаны Алябьевым впослед­ствии, - «Изба», «Деревенский сторож» и, наконец, «Кабак» на стихи Николая Огарёва: «Выпьем, что ли, Ваня...» - все они о том, что доля простого человека нелегка, а сильные мира сего неправедны. Однако слова, выражающие безысходность, Алябьев нарочито сопровождает ухарской плясовой в мажоре.

«Лета, болезни и несчастия остепенили его и сделали добрым и мягким. Это я видел из обращения его с людьми и вообще с бедным классом народа» - так отозвался о последних годах жизни Алябьева поэт и публицист Иван Аксаков. Полное соответствие русской поговорке насчёт сумы и тюрьмы.
[260x72]