А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.



По роду своей деятельности мне приходиться часто ездить по стране. За это время поездки стали чем-то рядовым и обыденным. Интерес к новым местам и людям обветшал и вышел из моды, как и советские вагоны, в которых я регулярно езжу.

Очередная поездка, очередное купе, очередные попутчики. Ехать долго. Со мной основательный запас музыки, фильмов, литературы и провианта. Захожу. В купе светло и тихо. Нас только двое. Значит, вероятность наткнуться на назойливых собеседников значительно снизилась. Это не может не радовать. Ненавязчиво оцениваю свою соседку на предмет повышенной разговорчивости. Но ничего не предвещает опасности. Милая старушка, божий одуванчик. Иссушенная временем пергаментная кожа с густой сеточкой морщин. Прозрачно хрупкая. Относится к тому типу стариков, которые с возрастом тают до голой сути и время перестает оставлять на них свои следы. Ей может быть как 60, так и 90 лет. Сложно сказать. Ровная спина, гордая осанка. Старомодный костюм, прическа и аккуратная нитка жемчуга на шее. Чувствуется стать и порода. Мне б в ее годы выглядеть так же.

Здороваюсь. Сажусь на свое место. Все. Дальше этот мир перестает для меня существовать. Снимаю блокировку с коммуникатора, одеваю наушники и попадаю в другой мир, всегда разный и всегда мой. Сегодня он будет наполнен африканскими мотивами и Бердяевым. Вот такая гремучая смесь.

Чувствую, мне что-то мешает и начинает возвращать в этот мир. Интересно, что вернуло меня сюда? Осматриваю купе. Все без изменений. Только я и тихая старушка. Хорошо, что она молчит и не пытается рассказать мне про погоду, внуков, соседей, правительство.

Ах, вот оно что… Уже хорошо стемнело и читать не удобно. Глаза начали уставать. Пора сделать перерыв. Собираюсь идти к проводнику и предлагаю своей спутнице заказать чай. Она благодарит и соглашается.

Принесли чай. Понимаю, что надо бы поесть, но пока не хочется начинать. А старушка достает свой узелок с пропитанием, аккуратно разворачивает стандартный путевой набор из отварного картофеля, яиц, курицы, бутербродов и соленых огурчиков. Я потягиваю чай с лимоном и изредка бросаю взгляд на свою попутчицу. Если до этого ее образ был для меня гармоничен и понятен, то сейчас что-то настораживает и обращает на себя внимание. Странно… Почему? Продолжаю более пристальное наблюдение.

Старушка ест много, жадно и быстро, почти не пережевывая еду. Она производит ощущение очень голодного человека, который не ел много дней и не может остановиться, добравшись до тарелки. Заканчивая свой ужин, она стряхивает оставшиеся крошки в сухую старческую ладошку и слегка дрожащей рукой отправляет в рот. То же самое происходит с несколькими крошками, заблудившимися на одежде. Господи, как знакомо… Как знакомо… Захотелось выть от нахлынувших чувств.

Старушка видимо замечает мой удивленный вид, смущается и с извинительными нотками в голосе обращается ко мне:

- Я прощу прощения. Видимо мое поведение удивило Вас. Я знаю. Все никак не могу изменить себя, хотя уже сколько лет прошло…

- Вы тоже меня извините за мою нетактичность. Я никоим образом не хотела смутить Вас. Я Вас очень хорошо понимаю. Сама такая. Просто не ожидала, что увижу себя со стороны. Простите еще раз за прямоту.

- Ой, деточка… Ну что Вы, молодая красивая женщина, можете знать о голоде?

Этот вопрос заставил меня улыбнуться. Кто, как не я, человек с порядочным стажем булимии, насчитывающим уже второе десятилетие, должен знать, что такое голод. Мучительный, жуткий голод. Причем это не физический голод, который тоже был мне знаком ранее из-за постоянных истязаний себя различными диетами. Нет. Это неуправляемый психический голод, который перекрывает собой все остальные желания в жизни. Мои бестолковые психоаналитики все никак не могут помочь мне с преодолением этой проблемой и только приглашают на следующий сеанс, на котором они таки смогут мне помочь. И что Вы, бабушка, можете в этом понимать…

Конечно же, ничего из этих мыслей вслух не было произнесено. Я просто промолчала и вежливо улыбнулась.

- Нет, нет, нет. Вы не улыбайтесь, - сказала она. Прошу прощения, как Вас зовут?

- Надя. А Вас?

- Вера Николаевна. А по батюшки?

- Что Вы, что Вы. Пожалуйста, просто Надя.

- Хорошо, Наденька. На самом деле Вам сложно понять, что это такое. Меня мог понять только мой муж. Но он покинул меня 27 лет тому назад. Царство ему небесное. Мои дети относятся к моим, скажет так, странностям с улыбкой, внуки с насмешкой, а правнучка вообще считает сумасшедшей. Сейчас я уже научилась говорить об этом спокойно. Раньше я не могла вымолвить не слова. Если я не отвлекаю Вас от дел, могу рассказать.

Я еще раз поразилась деликатности старушки и утвердительно закачала головой. Сразу видна советская интеллигенция.

- У Вас умные глаза, - продолжила она. Мне хочется поделиться с Вами. Дело в том, что во время Великой Отечественной Войны с первого по последний день блокады я провела в Ленинграде. Так что когда я утверждала, что Вы ничего не знаете о голоде, то уж поверьте мне, я знала, о чем говорю. Сейчас модно голодать и сидеть на диетах. Моя правнучка постоянно стремиться уменьшить свои объемы. Но что такое настоящий голод Вы не знаете. В блокаду я была под обстрелами, потеряла почти всю семью: маму, папу, бабушку, двух братьев, первого ребенка и огромное количество более далеких родственников и друзей. Но как бы ужасно это не звучало, через какое-то время я стала привыкать к этому. Смерть близких встречалась спокойно, даже равнодушно. Постоянные бомбежки не вызывали страха. И только к голоду невозможно было привыкнуть. Как Вам это объяснить? К середине блокады я совсем ослабела и больше не могла работать на заводе. Суточная норма моего пайка составляла 125 грамм хлеба. А на руках еще маленькая Катюша. Молока нет. Кормить нечем. Ты видишь, как умирает твой ребенок, а сделать ничего не можешь… Просто ждешь, пока мое солнышко отмучается. И единственное желание, поскорей бы. Я ела тогда все, и кору, и клей, и олифу. Помню, как однажды, к моим ногам упал замерзший воробушек. Зимой 42-го стояли немыслимые морозы. Я его быстро схватила и в карман, чтобы никто не увидел. И бегом домой. Хотя, какое там бегом. Еле, еле, пошатываясь и отдыхая на каждом шагу. Пришла домой, общипала его и в суп. Хотя какой там суп, слезы одни получились. Но тогда это было так вкусно, так вкусно…

Когда умерла Катенька, она во сне умерла. Просыпаюсь и понимаю, что ее уже нет со мной. А я смотрю на нее, и мне кажется, что это не моя девочка, а тот самый воробушек заледеневший, и что надо приготовить его поскорее, чтобы накормить доченьку. Наносила воды, нагрела, достала какие-то остатки крупы из шкафа, взяла Катюшу, положила на кухонный стол, наточила нож…

Тут Вера Николаевна умолкла, оцепенела и, казалось, вернулась в тот ужасный день. Я была потрясена. Мое сердце разрывалось от боли за эту женщину, за всех блокадников, за мой многострадальный народ, который перенес эту нечеловеческую войну. Я не знала, что делать. Как ее успокоить. Да и как тут можно успокоить. Мои проблемы при этом стали такими крохотными на фоне развернувшейся трагедии. Мне стало нестерпимо стыдно за свои мысли в начале разговора.

Когда Вера Николаевна начала рассказывать про голод, во мне проснулась какая-то особая память. Память на клеточном уровне, на уровне прошлых жизней. Я понимала, что со мной это когда-то было, я была там и проживала этот кошмар. Даже не узнавала, а вспоминала тот период. Откуда возникло это ощущение дежавю, не знаю. Но я узнавала природу своего постоянного чувства голода, которое многие годы следует за мной. Этой одержимости, на алтарь которой, положила столько здоровья, времени, денег, отношений с дорогими людьми. Боже, Боже…

Но мои размышления были прерваны Верой Николаевной.

- Моя блокада длиться до сих пор. Муж посмеивался надо мной частенько, но я до сих пор не могу заснуть, если дома нет трехдневного запаса хлеба. Я так и не смогла вернуться к нормальной жизни. И каждый раз, когда начинаю есть, на меня нападает такая жадность, такая ненасытность, как будто я все еще там, в голодном Ленинграде. Я так боюсь, что еда закончится, что стараюсь съесть все, что вижу и как можно быстрей. Это мучительно.

Она подняла глаза и увидела, как слезы градом катятся по моим щекам. Я рыдала обо всем и сразу: о себе и своих вырванных годах, о судьбе этой многострадальной женщины и ее маленькой Катюше, о том, что не смогу дальше жить, как прежде…

- Мой хороший, полно… Ну что Вы… Прекратите, пожалуйста. Все хорошо. Я научилась принимать этот этап жизни, как неотъемлемую часть себя. Несмотря на эти страшные годы, у меня была яркая насыщенная жизнь, прекрасная семья и много радости. Я встретила 21 век, жива и могу еще передвигаться на своих двух. Поэтому не собираюсь унывать. И Вам советую. Я вот подумала, что не зря мы тут собрались. Я – Вера, Вы – Надежда, а значит и Любовь с нами.

И вы не поверите, встреча с этой женщиной перевернула мою жизнь. То, что не могли изменить тонны психологической литературы, годы индивидуальных консультаций, различные чистки и знахарки, смогла изменить своим примером эта женщина с такой сложной судьбой и такой сильной любовью к Жизни.