Это цитата сообщения Galina_Res Оригинальное сообщение
Вислава Шимборская
Вислава Шимборская - лауреат Нобелевской премии 1996 года по литературе с формулировкой «за поэзию, которая с предельной точностью описывает исторические и биологические явления в контексте человеческой реальности».
Жизнь – единственный способ,
чтобы обрастать листвой,
хватать воздух на песке,
возноситься на крыльях;
быть псом,
либо гладить его по тёплой шерсти;
отличать боль
от всего, чем не является;
встревать в происшествия,
пропадать в пейзажах,
искать наименьшую из ошибок.
Редкая возможность
спустя минуту помнить
о чём говорилось
при погашенной лампе;
и хотя бы разочек
споткнуться о камень,
промокнуть под каким-либо дождём,
потерять ключи в траве;
и провожать взглядом искру на ветру;
и без устали чего-то важного
не знать.
Миллиарды лиц на поверхности мира.
Вроде бы каждое отлично
от тех, что были и будут.
Но Природа - ведь кто её там знает -
может, утомлённая неустанными трудами,
повторяет свои давние замыслы
и накладывает нам лица
когда-то уже носившиеся.
Может тебя минует Архимед в джинсах,
царица Екатерина в тряпках с распродажи,
какой-то фараон с портфелем, в очках.
Вдова босого сапожника
из крошечной ещё Варшавы,
мастер из грота Альтамиры
с внучками в зоопарк,
лохматый Вандал по дороге в музей
повосторгаться немного.
Некоторые погибли двести веков тому,
пять веков тому
и пол века тому.
Кого-то везла тогда золочённая карета,
кого-то вагон для зэков,
Монтесума, Конфуций, Навуходоносор,
их няньки, их прачки и Семирамида,
говорящая только на английском.
Миллиарды лиц на поверхности мира.
Лицо твоё, моё, чьё -
никогда не узнаешь.
Может Природа хитрить должна,
и дабы успеть, и дабы поспеть
начинает ловить то, что утоплено
в зеркале забвения.
Душа живёт себе.
Никто ею не владеет непрерывно
и навсегда.
День за днём,
год за годом
могут без неё миновать.
Иногда только в восторгах
и страхах детства
обосновывается надолго.
Иногда только в удивлении,
что так постарели.
Редко нам ассистирует
при нудных занятиях,
как перестановка мебели,
таскание чемоданов,
или преодоление пути в тесных ботинках.
При заполнении анкет
и разделке мяса
постоянно берёт выходной.
Из тысячи наших бесед
участвует в одной,
и то необязательно,
предпочитая молчанье.
Когда тело начинает болеть и болеть,
тишком уходит с дежурства.
Привереда:
неохотно видит нас в толпе,
претит ей наша битва за любое превосходство
и деловая трескотня.
Радость и печаль
это для неё не два разных чувства.
Только при их сочетании
наличествует в нас.
Можем на неё рассчитывать,
когда ни в чём не уверены,
и всё нам интересно.
Из вещей материальных
любит часы с маятником
и зеркала, что трудятся усердно,
даже когда никто не видит.
Не говорит откуда является
и когда снова исчезнет,
но явно ждёт таких вопросов.
Похоже на то,
что так же, как она нам,
равно и мы
ей зачем-то нужны.
Остров, на котором во всем абсолютная ясность.
Здесь можно встать на твердую почву доказательств.
Нет иных путей, чем единственно правильный путь.
Здесь растет ветвистое
Древо Озарения.
И поразительно прямое Древо Понимания
над источником, что зовется — Ах, Вот Оно Как.
Чем дальше в лес, тем лучше видна
Долина Очевидного.
Стоит только возникнуть сомнению,
ветер тут же его развеет.
Эхо, взяв слово по собственному желанию,
охотно вам раскроет тайны мироздания.
По правую руку пещера, в которой покоится Смысл.
Слева озеро Глубокого Убеждения,
со дна его легко отрывается Истина и
всплывает на поверхность.
Над всем господствует пик Непоколебимой Уверенности.
С него открывается вид на самую суть вещей.
Несмотря на свои преимущества, остров необитаем.
Мелкие следы ступней на прибрежном песке
все без исключения ведут в сторону моря.
Как если бы отсюда только уходили
и безвозвратно тонули в пучине вод.
В жизни непостижимой.
Когда выговариваю слово Будущее,
первый слог становится уже бывшим.
Когда выговариваю слово Тишина,
разрушаю её.
Когда выговариваю слово Ничто,
сотворяю нечто, что не вмещается ни в какое небытие.
Поэт читает стихи незрячим.
Он и думать не думал, что будет так сложно.
Дрожит его голос.
Дрожат руки.
Поэт чувствует, что каждая фраза
подвержена здесь испытанию тьмой
и должна справляться сама,
неосвещенная, нецветная.
Рискованное приключение
в его строчках для звезд,
зари, облаков, радуги, неоновых реклам, луны,
для рыбы, до сих пор столь серебряной под водою,
и ястреба столь тихо, высоко в поднебесье.
Он читает – потому что поздно уже не читать –
о мальчике в куртке желтой на лужайке зеленой,
о доступных сосчитать их красных кровлях в долине,
о мелькающих номерах на майках игроков
и голой незнакомке в приотворенной двери.
Он бы хотел промолчать – хотя уже невозможно –
святых и блаженных на своде собора,
прощальный взмах в вагонном окошке,
стеклышко микроскопа и лучик в перстне
и экраны и зеркала и альбом с фотографиями.
Но велика учтивость незрячих,
велики снисходительность и великодушие.
Слушают, улыбаются, рукоплещут.
Кто-то даже подходит
с книжкой открытой задом наперед,
прося невидимый для себя автограф.
Я слишком близко, чтоб присниться ему.
Не порхаю над ним, не иду от него
под корнями деревьев. Я слишком близко.
И голосом не моим рыба запела в сети.
Не с моего это пальца колечко скатилось.
Я слишком близко. Дом запылал
без меня, не могу звать на помощь. Слишком близко,
чтоб в моих волосах зазвенел колокольчик.
Слишком близко, не войти мне гостем,
пред которым распахнуты стены.
Уже никогда не умру так легко, так вне тела, так безотчетно,
как прежде в его сновидениях. Я слишком близко,
слишком близко. Слышу шипение
и вижу блестящую кожицу слова,
застыла в объятиях. Он спит,
в этот момент доступен он более
кассирше из шапито, что странствовал со львом,
чем мне, лежащей с ним рядом.
Теперь для нее в нем открыта краснолистная
долина, закрытая снежной горой
в лазурном воздухе. Я слишком близко,
чтоб птицею с неба упасть к нему. Мой крик
мог бы лишь разбудить. Бедная,
оказалась в границах тела,
я была березой, бывала ящерицей
из времен выходила
в цветных переливах атласов кожи. Имела счастье
исчезать с изумленных внезапностью глаз, —
это было богатством богатств. Я близко,
слишком близко, чтоб сниться ему.
Достаю из-под спящего руку,
оцепеневшую, всю в булавках.
На кончике каждой из них —
по падшему ангелу.
Я не приехала в город N.
строго по расписанию.
Как я тебя и предупреждала
в моих неотправленных письмах.
В общем, ты мог не приходить
в назначенное мною время.
Поезд подошел к третьей платформе.
Вышло много народу.
И мое отсутствие присоединилось
к потоку в сторону выхода в город.
Сразу несколько женщин бросились
чтобы занять мое место
в этой толпе.
Кто-то подбежал к одной из них.
Я никогда не видела его прежде.
Но она — она узнала его
сразу же.
И пока они целовались
чужими губами,
с перрона исчез чемодан.
Не мой чемодан.
Итак, вокзал города N.
сдал на “отлично” экзамен
на предмет объективного бытия.
Целое по-прежнему было на своем месте.
Фрагменты мелькали
на обозначенных линиях.
Каждая встреча состоялась
тогда, когда была запланирована.
На недосягаемом от нас
расстоянии.
В раю с потерянным
правдоподобием.
Где же еще.
Где же еще.
Как шелестят эти маленькие
словечки.
Переводы - Натальи Астафьевой.
графика Гурам Доленджашвили