Спасибо Арине за интересную ссылку на этот материал.Не знаю быль или небыль,но читала на одном дыхании.Написал автор kadykchanskiy.
"Третий день мы продираемся сквозь совершенно непролазную чащобу плотной североуральской тайги. Нашим постоянным сопровождающим аккопанементом является хруст валежника под ногами и надоедливое зудение комаров рядом с ушами. А в голове крутится извечный вопрос: что жрут комары в тот самый момент, когда в тайге рядом с ними никого нет?
[показать]
Наша маленькая экспедиция состоит из четырёх человек: трое хантов — дядя Коля, его сын Алексей, дяди Колин друг — дядя Петя и ваш покорный слуга. С нами — две умные хантейские лайки породы сибирской хаски. Знакомство с хантами произошло совершенно случайно на первый взгляд, но вы же знаете уже, что ничего случайного в этом мире не происходит...
За полтора года до описываемых событий я сидел на вокзале в маленьком древнем уральском городишке и ждал пригородный поезд, который должен был отвезти меня к моей старенькой матушке. По соседству со мной вольно расположился молодой здоровенный детина, чистокровный уральский русак на первый взгляд: под два метра ростом, светловолосый, сероглазый, с носом-картошкой. Одет он был по походному — в камуфлированный непромокаемый костюм и шнурованные ботинки-берцы. Рядом с ним стоял столитровый станковый рюкзак и зачехлённое ружье.
«С охоты едет, - подумалось мне. - Или на охоту». Заинтересованно разглядывая парнягу, я заметил, что он особым образом держит голову, слегка морщась во время поворотов шеи, и характерным образом сутулится. Дождавшись, когда наши взгляды пересеклись, я кивнул ему и спросил:
- Что, дружище, хандроз замучил?
Ответом мне стал изумлённый взгляд парня...
- А ты откуда знаешь?
- Просто вижу...
- Да вот, продуло меня что ли, шея совсем не поворачивается. Больно...
- Это легко поправимо...
- Да ну?! Давно маюсь с этим делом, замучился... Стоит только чуть застудиться или неудобно поспать и — все, приехали...
- От этого можно избавиться насовсем. Только необходимо немного собой позаниматься и потом регулярно делать определённые упражнения.
- Вот как? Слушай, а может быть ты мне покажешь, что и как? До поезда еще часа полтора. Успеем?
- В принципе, да... Успеем! Ты куда едешь то?
- Да к отцу, в Посёлок... - и парень называет ту самую деревню, куда и я держу свой путь!
- Ха! И я туда же еду, к матери.
- Попутчики, значит? Меня Лёха зовут...
- Гор...
- Странное имя...
- Это сокращённое от Георгий. Просто друзья меня зовут именно так.
- Хорошо, пусть будет Гор. Хотя, я как твою шапку увидел, то сразу тебя мысленно назвал Колымагиным. И Лёха заразительно хохочет, непосредственно указывая пальцем на мою спортивную шапочку, на которой белыми буквами отпечатано слово «Колыма».
У парня звонит телефон, он достаёт его из кармана, и вдруг начинает говорить на каком то странном, лесном языке. Если бы звери владели даром речи, они бы, наверное, разговаривали именно так. Завороженно слушаю непонятный язык и одновременно ощущаю какой-то внутренний диссонанс: вот передо мной сидит славянской внешности парень, но разговаривает на каком-то удивительном наречии, аналогов которого я никогда в своей жизни не слышал. Более чем странно! Так же странно было мне, когда я общался с чукотскими чуванцами, - по всем внешним признакам явные европеоиды, с примесью чукотской крови, о которой свидетельствовали выдающиеся скулы и слегка раскосые глаза. Но цвет глаз при этом был серым!
Наконец, парень заканчивает разговор и убирает мобильник в карман куртки.
- Послушай, Лёш, а ты кто по национальности?
- Я то? Хант!
- Ха-а-ант? Да ну? А по виду — чистый славянин, уральских кровей...
- Неее, правда, ханты мы! И отец мой хант, и дед. И мать с бабушкой. Ну а внешность... Разные мы бываем. Многое от рода зависит. Есть и черноволосые, и узкоглазые ханты. Разные роды, разная кровь... Мы — вот такие...
- Ладно, Лёшка, с национальностью разобрались, давай займемся твоим хандрозом...
Спустя два часа мы уже едем в поезде, разговаривая о разных, интересных нам обоим, вещах. Лёха трещит без умолку и с удовольствием крутит шеей, которая у него уже не болит после моего «рукоприкладства». За ближайшие полчаса я услышал краткую историю их рода, описание принадлежащих ему охотничьих и пастбищных угодий, весьма эмоциональную характеристику нефтяников, которые постоянно зарятся на их земли (тут Лёха адресует пространству большую и значимую фигу) и ряд лестных эпитетов в мой адрес после успешного исцеления его болячки.
- Слушай! Приедем в Посёлок, обязательно приходи к нам в гости! С родителями познакомлю. И ещё, это... Посмотришь отца с матерью? Они со спинами маются уже несколько лет, смотреть на них больно... Посмотришь?
- Не вопрос! Конечно, посмотрю...
- Вот это будет здорово! А мы тебе поляну накроем! Так тебя угостим, ты таких кушаний в жизни не ел! - И Лёха опять громко и заразительно хохочет, вызывая невольные улыбки других пассажиров...
- Да я много чего ел. Давно на севере живу. Вряд ли чукотская, чавчувенская или эвенская кухня чем-то принципиально отличается от вашей...
- А вот мы и проверим...
Ещё через несколько дней, после исцеления Лёхиных родителей, я испытал на себе все прелести хантейского гостеприимства и хлебосольства. После выхода в свет первой Тропы («Хранитель Севера»), многие читатели забрасывали меня комментариями и репликами, которые имели прямое отношение к описываемым блюдам и рецептам северной кухни. Прямо скажем, большинство этих комментариев были шутливо-ругательными, мол, как можно описывать ТАКОЕ? Городским жителям читать все эти кулинарные описания просто смертельно опасно! Корректор издательства, вычитывавший рукопись, жаловался мне в письме, что в период читки поправился на несколько килограммов, поскольку периодически был вынужден совершать рейды к холодильнику, когда терпеть это гастрономическое издевательство со стороны автора было невмоготу. Но автор склонен скрупулёзно-точно описывать все кулинарные нюансы национальной кухни, поэтому особо впечатлительным читателям рекомендует просто перевернуть эту страницу, не читая...
Итак... За хлебосольным столом в доме семейства хантов мне настоятельно рекомендовали попробовать хотя бы «по чуть-чуть» всё то, что наготовила тётя Зина, добродушная матушка моего неожиданно обретённого приятеля. Это «чуть-чуть» состояло из огромной миски пельменей из сохатины пополам с сохатиным же салом, кастрюли с наваристой шурпой из рябчиков, которой можно было накормить с добрый десяток человек, копны вяленой оленины, стопки обычных уральских блинов, к которым органично подошла банка моей колымской лососевой икры, вязанки вяленой и слегка подкопченой стерлядки, горки солёных бочковых огурцов, многочисленных розеток с какими-то разнообразными вареньями и джемами из местных ягод и яблочек-ранеток, глубокой чашки с солёными груздями (моего любимого кушанья!) и такой же чашки с мариноваными опятами, вездесущего «уральского салата» (вареная картошка, соленые грузди, рубленый зеленый лук, подсолнечное масло), разнообразных кувшинов с квасом и домашними соками из яблок, смородины, калины, и — как венец всего — глубокой тарелки, в которой красовался озёрный окунь ямного посола.
Даже если все это попробовать «по чуть-чуть», то можно было умереть тут же за столом от обжорства. Поэтому я более всего налегал на неизвестную мне доселе стерлядку, любимые свои оленину (она по вкусу оказалась отличной от нашей, колымской) и грузди, ну и, конечно же, окуня. При этом слушал подробный рассказ дяди Коли (отца Лёхи) о том, как солится этот самый окунь:
- Перво-наперво, Колымагин, на берегу окунёвого озера копам (ударение на втором слоге) большу яму. Дно выстилам досками и кладём на доски чистую, промытую и высушенную мешковину. Стенки ямы закрывам плетенкой из ивы или, если некогда, просто доской. Ставим сетку в озеро и окуня имам. На дно ямы сыплем соль, потом рыбу: слой соли, слой рыбы, слой соли, слой рыбы, и так до самого верху. Засыпам всё солью, а поверх кладём доски, на доски — тяжелые камни калёные, и сверху все засыпам землёй и оставлям так на 40 дней.
Потом раскрывам яму и перекладывам окуня в ящики и коробки. Потому и называется он так — ямный посол! Соль съедат всю слизь и кровь, и рыба получацца чистая, серебряная, да ладная. Чистим её от чешуи, снимам шкуру и нарезам тонкими пластами в чашку. Промывам водой от лишней соли, сверху — лучок, маслице, малость сбрызгиваем уксусом, перемешивам и — пальчики облизывам! От так от! Лучшей закуси нет на свете!
Дядя Коля зажмурившись, крепко крякает, словно бы опрокинул чарку самогона, хотя он не пьющий и не курящий дед. Ему на вид не дашь больше шестидесяти, хотя на самом деле он уже перешагнул за половину восьмого десятка. Он пониже сына примерно на голову, да зато в плечах шире его раза в полтора...
- Дры-ыщ! - смеётся дядя Коля, похлопывая Лёху по спине. - Но ходок, правда, знатный! Я уже за ним на охоте не угонюсь, бегат как сохатый по тайге...
- Дядя Коля! Так ты еще и на охоту ходишь? - изумлённо вопрошаю деда.
- Хант без охоты — не хант! - горделиво ответствует мне 75-летний старик, - Конечно, Колымагин, хожу! И на охоту, и на рыбалку. Сына быстрее меня бегат, зато вот пацан-от мой вровень со мной идёт, не обгонят...
«Пацаном» дядя Коля называет своего закадычного друга — дядю Петю, 65-летнего ханта, такого же страстного охотника и рыбака, как и он сам. Дед Петя мягко улыбается, слушая, как беззлобно балагурит его приятель, и подтверждающе кивает головой: да, верно, мол, не обгоняю, вровень ходим. Он молчун, дядя Петя, за весь вечер может и сказал-то всего два-три слова. Больше улыбается и молчаливо кивает головой в знак согласия, или покачивает из стороны в сторону, если не согласен...
В течение полутора лет в разное время было несколько таких вот душевных встреч-посиделок в гостеприимном доме уральских хантов. Кличка «Колымагин» окончательно закрепилась за мной, как своеобразная верительная грамота. Мои целительские способности и умение «делать погоду» пользовались непререкаемым авторитетом, а рассказы о путешествиях по другим северным краям — неизменным успехом и вниманием. Во время своих приездов я привозил свои гостинцы — красную икру, юколу, копченый нерпичий жир и вяленую корюшку, а увозил от хантов коробку с окунем ямного посола, бутылки с соком из местных ягод, банки с солеными груздями. Этот натуральный обмен превратился в целый веселый игровой ритуал, к равному удовольствию обеих сторон.
Мы постепенно сходились в этой неспешной науке познания друг друга, присматриваясь, обмениваясь ключевыми репликами, смотрели на реакцию на те или иные заявления. И вдруг в один из своих приездов, за вечерним чаем дядя Коля как то по особенному сказал: «Колымагин... А приезжай-ка ты этой осенью. Поедешь с нами на наши родовые земли, в тайге поживёшь, порыбачишь... А если повезёт, так и с нашей Королевой познакомишься...». И он загадочно и значительно замолчал.
Рой мыслей стремительно пролетел в моей голове: «Приглашение — это неспроста... Ясное дело! Интересно, что за королева? И откуда у хантов королева? Лесной ведь народ... Чего замолчал старый хант? Прикидывает словно что то... Странно, он с такой значимостью в голосе сказал про неё, словно бы она у них какая-то живая святыня...»
- Дядя Коля, - наконец решаюсь нарушить наше затянувшееся молчание, - а что за королева у вас такая?
- Да не королева она, на самом деле. Это мы её промеж себя так зовём... В шутку. - Однако на лице хантейского деда нет ни тени улыбки. Он серьёзен как никогда, словно бы стоит на пороге принятия важного решения.
- Не королева? Тогда кто она? И почему я должен с ней знакомиться?
- Потому что вы с ней... Вы с ней словно бы одного поля ягода. Или как пара ичиг — только одна — правая, а другая — левая...
- Не понимаю, что ты имеешь ввиду...
- Да что тут понимать? Вот ты вроде с виду — человек как человек, смеёшься, истории разные рассказываешь... интересные... А иногда вроде как на тебя под каким-то другим углом глянешь, а ты совсем другой, не такой как мы...
- Так я действительно не такой. Вы — ханты, я кержак, ваша земля — в лесу, моя — в горах и тундре... Другая кровь, другая нация...
- Да причём тут это? - Дядя Коля морщится, словно у него внезапно заболел зуб. - Я про другое говорю... Временами ты ведешь себя так, словно ты — это Она! Даже манера разговора похожа! И в такие моменты меня мороз по коже продирает...
- Да кто же она такая?!
- Она...- голос старика внезапно стал торжественным и звонким — Она — Хранительница.
- Вот как? И что же она хранит?
- А хранит она то, что вы уже почти тыщу лет ищете, да найти никак не можете...
- Какими-то загадками ты, дед, говоришь... Что мы ищем, и кто это — мы?
- Ну, вы! Белые люди, казаки, ученые, историки, эти, - как их би мать звать?, - а, вот, - археолухи!
- Подожди, подожди... Ты говоришь о...
А дед, перебивая меня, вдруг начинает высоким, театрально-комическим завыванием, зачитывать на память какой-то древний текст:
«Богыне древней, нага с сыном на стуле сидящая, приемлюще дары от своих, и дающе ей остатки во всяком промысле, а еже кто по обету не даст, мучит и томит, а хто принесет жалеючи к ней, тот пред ней пад умрет, имеща бо жрение и съезд великий. Егда же вниде им слух приезд Богдана, велела спрятатися и всем бежати, и многое собрание кумирское спрятаща и до сего дни».
А потом, переведя дух, продолжает уже писклявым придурошным голосом, копируя, видимо, одного ему известного рассказчика из местных:
«Давно-давно гора ходи нельзя было. Кто ходи, тот хворай долго и умирай. Старый люди говори – там пупы стоял, Сони Эква, Золотой баба. Страшно было близко гора ходи. Баба шибко кричал. Люди говори страшный голос».
- Дядя Коля! Ты говоришь про Золотую Бабу?! Это её хранит ваша королева? - Мой голос внезапно сипнет, и я говорю неимоверно низким баритоном...
- Это у вас она называлась Золотой Бабой. Мы зовём её иначе — Сорни Най! - Коренастый хант словно бы смотрит на меня сверху вниз...
- И мы... пойдём туда, к ней?
- Вначале познакомлю тебя с Королевой... Она посмотрит на тебя... Она решит...
Потаённый мыг-кат
Чтобы разжечь неприметный костёр, нужно вначале снять квадрат дёрна. Затем прикопать неглубокую ямку, куда сложить срубиком крупные березовые дрова, в центр уложить сухой хворост и поджечь костровище куском бересты. Такой костёр горит жарко, практически не даёт заметного дыма. Сверху ставится таган, срубленный из сухих толстых веток. На таган вешается котелок с водой, куда потом засыпается добрая жмень чая и какой-нибудь ароматной травки. Пока вода закипает, из дорожных рюкзаков извлекается здоровенная краюха-нянь (хлеб по-хантейски), порса в мешочке из плотной ткани, вяленая оленина и юкола.
[показать]
Ханты традиционно, как и все северные народы, пьют много чая и едят много хлеба, испечённого своеобразным способом. Хантейский нянь печётся в глинобитной печи (нянь кер), водружённой на деревяную площадку, которая, в свою очередь венчает четыре столбика, глубоко врытых в землю. Сначала нянь кер хорошо протапливают, затем выгребают изнутри всю золу и угли, а в горячее нутро помещают замешанное тесто. Кроме обычного, ханты пекут хлеб с икрой, кровяной хлеб (с добавлением оленьей или лосиной крови) и квасной (русский — как его называют ханты) хлеб.
Тесто, как правило, замешивается на рыбном бульоне. Вкус у этого хлеба весьма своеобразный, но зато он очень сытный, особенно когда вкушаешь его с чаем и порсой.
Ах, вы не знаете, что такое порса? Это своеобразный десерт, который подается к чаю, он же является хантейским фаст-фудом для перекуса во время похода. Порса - толчёная мелкая сушёная рыба, смешанная с толчеными же костями от крупной копчёной рыбы. Употребляемая с хлебом и чаем, порса легко укладывается в желудок, после нее нет тяжести, она довольно питательна и быстро утоляет чувство голода.
К порсе еще нередко добавляют топлёный из внутренностей рыбий жир, который употребляют как в чистом виде в виде своеобразного рыбного соуса или смешивают с ягодами. Деликатесом считается рыбья икра, вываренная в рыбьем жире. Этого деликатеса у нас нет, потому что он долго не хранится. Зато у нас достаточное количество юколы из местной щуки, щокура и хариуса. А у дяди Пети рюкзак еще и битком набит вяленой и слегка подкопчёной олениной.
Мы не спеша восстанавливаем потери жидкости в организме, опорожняя по очереди то котелок, то мои чифир-бачки, которые произвели самый настоящий фурор у хантов, оценивших скорость закипания воды и лёгкость жестяных ёмкостей.
- Вот ведь и вправду, век живи, век учись, - ворчал себе под нос дядя Коля, рассматривая в первыый раз простецкую кострукцию чифир-бака.
- Незаменимая вещь в дороге! Легкий, быстро нагревается, много места в рюкзаке не занимает. Здорово придумано! Лёшка! Надо будет нам тоже наделать таких-же штук шесть, да в зимовье оставить; ума большого не надо, а удобства — хоть отбавляй! В нём и кашу можно сварить, да то же тесто замесить на несколько лепешек...
Я с удовольствием разгрызаю сухую пластину юколы из щокура (у нас, на Колыме его называют чир) и запиваю его уже и не упомню какой по счёту кружкой горячего чая. Мы уже почти неделю в пути, при этом, как говорит мой внутренний компас, примерно треть нашей дороги — петляния и кружила, - маневры, направленные на то, чтобы максимально запутать следы. Мы часто заходим прямо в реку или ручей и бредём по нему километра полтора, а потом, выйдя на противоположный берег, возвращаемся назад сквозь частый лес, аккуратно ступая след в след.
Идущий последним дядя Петя периодически начинает заметать наши следы широким веником из лапника, разравнивая хвою и примятую траву с лесным мхом.
- К чему такие предосторожности? - спросил я у хантов на второй день нашего пути. - Тут такая чащоба, что даже опытный таёжник не разберёт нашу тропу...
- В последние годы по тайге много шляется странных людей, - ответствовал дядя Коля. - Зачем давать им лишний раз приметные направления?
- Что за странные люди? И чего они забыли в вашей тайге?
- Да шут их разберёт, кто они такие... Одеты хорошо, многие вооружены, да не винтовками, а настоящими автоматами, кто им только продаёт такое оружие? В лесу не плутают, ходят ровно, к спутникам подключены, свои пути отмечают, жи-пи-эс — с натугой выговаривает малознакомое слово старый хант. И телефоны у них тоже через спутники работают. Из любого места могут позвонить, даже там, где обычный мобильник не берёт. А чего ищут, нам не докладывают. Но и так примерно ясно, что... Лазят по нашим священным местам, озоруют... Бывали случаи, что и стрелять приходилось по особо наглым... Тайга большая, омуты в реках глубокие, - загадочно оканчивает фразу дяд Коля и надолго умолкает.
После чаёвки мы заливаем костёр водой из соседнего ручья, а Лёшка аккуратно кладёт на костровище пласты дёрна и присыпает его павшей хвоёй и листьями. Теперь ничто не покажет постороннему глазу, что здесь был привал. Продеваем руки в лямки рюкзаков и начинаем движение дальше сквозь таёжный бурелом.
Наш путь лежит на вершину священной горы, где, по преданию хантов, на вершине лежит окаменелое тело древней шаманки, которая посчитала себя более сильной, чем Сарни Най, и поплатилась за это. Великая хантейская богиня превратила её в камень и оставила на потеху Духам Воды и Ветра, как напоминание и предостережение всем народам Севера. Мы должны засвидетельствовать своё почтение могуществу и силе Богини, и там же, на вершине, испросить благословения на дальнейший путь. От того, какие знаки мы получим, зависит состоится наш дальнейший маршрут или же мы вернёмся домой не солоно хлебавши...
Опять кружим, петляем около спокойной реки, обходя какие-то кустарники, проходя по валунам, тут и там набросанным меж стволов деревьев. Наконец, выходим на берег спокойной заводи, поверхность которой укрыта павшими листьями. Я начинаю озираться вокруг в поисках удобного перехода или брода. Но ничего подобного не наблюдаю. Вспомнив, что чуть ниже по течение видел вроде бы склонившиеся деревья (можно пройти по стволу над рекой и спрыгнуть на противоположный берег), делаю туда несколько шагов и слышу предостерегающий негромкий окрик дяди Пети:
- Ан рахал! Емн!
- Чего? - встаю, как вкопанный, и смотрю на Лёху. - Что он сказал?
- Нельзя! Запрет... Священное место там, - переводит молодой хант.
- Туда ходить нельзя. Ногами потом маяться будешь. Вот прямо здесь сейчас пойдём! - И он указывает рукой прямо на заводь.
Я с изумлением смотрю, как дядя Коля вытягивает из кустов три длинные жердины, потом, пошарившись в траве, достаёт ещё одну, вручает им нам и неспешно идёт прямиком к заводи. Чего это он надумал? Вброд что ли идти? Так заводь явно глубокая, там нам по грудь будет, а то и с головой окунёмся... Но старик уверенно подходит к воде, пару раз тыкает жердь в заводь и... так же неспешно и спокойно идёт прямо по водной поверхности... Лёшка, видя моё вытянувшееся лицо и выпученные глаза, начинает тихонько ржать, прикрыв ладонью рот.
Даже молчаливый и невозмутимый дядя Петя не удержался и ухмыльнулся. Подошёл ко мне и, похлопав по плечу, ткнул пальцем вслед старику, который уже был почти на середине заводи: иди, мол, следом...
Подхожу к воде, тыкаю вперёд палкой и сразу меня осеняет: под водой и слоем павших листьев в дно заводи вбиты древесные широкие плахи, по которым очень удобно идти. Их верхушки находятся почти у поверхности воды, отсюда и получается, что человек словно бы двигается поверху, едва замочив ноги. Я тоже начинаю хихикать над своей несообразительностью, не забывая, впрочем, нащупывать палкой очередную плаху, дабы не сверзиться в холодную воду.
Спустя примерно полчаса мы выходим на небольшую прогалину, которая привела нас к склону горы. Прямо из склона торчала небольшая пирамидка из дёрна. А внизу раскинулся пышный куст со слегка подвявшими, но все ещё зелёными листьями. Дядя Коля взялся обеими руками за куст и откинул его в сторону. За ним оказалась дощатая дверца, которая вела внутрь «мыг-ката» - земляного дома, укреплённого изнутри срубом, а сверху покрытом жердями и дёрном. Не зная точного нахождения мыг-ката, ты запросто пройдешь мимо, едва не коснувшись его плечом, но даже и понять не сможешь, что тут рядышком находится человеческое жилище.
Старики, не сговариваясь, одновременно роняют наземь рюкзаки и направляются назад к реке. Лёха на ходу подхватывает поклажу и заносит её в землянку. Затем отодвигает пару пластин дёрна с крыши, высвобождая верхушку железной трубы. Иду следом и спускаюсь по трём ступенькам в земляное жилище. Слева от входа в мыг-кат вижу очаг - чувал по-хантейски, из жердей, обмазанных глиной. В чувале стоймя стоят сухие поленья, ожидая лишь когда к ним поднесут зажжёный лоскут бересты.
Вдоль двух стен обустроены низкие широкие нары, обшитые по бокам жердями. На нарах уложены циновки, плетенные из каких-то толстых травяных стеблей. Вдоль свободной от нар стены, за чувалом, на полках — деревянная и берестяная посуда и пара оплывших свечей. По различным деталям я понимаю, что мыг-кат посещается довольно часто.
Тем временем Лёха зажигает дрова в чувале и пристраивает рядом с пламенем саран-пут — круглый железный котел, чем-то смахивающий на узбекский казан. В саран-путе уже плещется вода (когда только успел её туда налить?) и плавают несколько листиков лаврушки и горошины черного перца. В открытой двери появляется темный силуэт дяди Пети, который осторожно, чтобы не плеснуть, опускает в котел крупно нарезанные куски свежепойманной рыбы. Так вот куда они ходили с дядей Колей, понимаю я, рыбу ловить к ужину!
На тепло очага и человеческих тел в землянку со всей округи слетаются комары, и тут настаёт мой черёд удивлять своих друзей. Я незаметно достаю из рюкзака небольшой металлический цилиндрик, включаю его и кладу на посудную полку. После чего поворачиваюсь к выходу и, сделав очень серьёзное лицо (только бы не заржать во весь голос!), трижды громко произношу «ритуальную» фразу: «Я в дом, комар из дому!». Пока я говорю, комары и мошки в своём хаотичном мельтешении сбиваются в облако возле чувала, а потом и вовсе покидают наше временное жилище. А я внутренне торжествую, глядя на выражения лиц хантов...
- Етить-колотить! Колымагин! Да ты - и вправду — шаман! - Дядя Коля ошарашенно смотрит на меня почти испуганным взглядом. Дядя Петя с Лёхой круглыми глазами пялятся на меня из-за дедовской спины. - Это што ты там такое наговорил, я от удивления толком не расслышал! Чё то про дом и комара? Чё это было-то, етить-колотить?! И чо ты раньше так не делал?
Я уже не могу сдерживаться и начинаю хохотать. Потом достаю с полки чудо современной техники — подарок одного моего приятеля. Это приборчик, издающий на определённой частоте (не слышной человеческому уху) ультразвук, который мгновенно отгоняет из жилого пространства кровососущих насекомых. Ханты вертят цилиндрик и восхищённо качают головами. Обещаю им, что подарю эту штуковину после возвращения в цивилизацию. Им в тайге такая вещь будет нужнее, чем мне...
Ужин проходит весело, мы то и дело вспоминаем произведённый антикомарином эффект. Даже молчун дядя Петя разразился тирадой из нескольких предложений, описывая своё изумление... Подкинув пару кряжин в чувал, укладываемся на циновки, поверх которых постелены шкуры (свёрнутые, они были приторочены к потолочным жердинам) и спальники, задуваем свечи и погружаемся в крепкий сон...
Читать продолжение...